Бой без выстрелов

Утвердили заведующих отделениями, договорились о ночных дежурствах, о твердом распорядке лечебного учреждения.

Уже в потемках забежал Фадеев.

— Товарищ начальник, помещение нашел. Думаю, что годится. Завтра доложу подробно. — И, не дожидаясь расспросов, скрылся во тьме.

На людях Ковшов был бодр, подтянут, спокоен. Стоило остаться одному, как одолевали тяжелые мысли. В эвакуацию он уже не верил, не надеялся. Правильно ли все, что они делают? Думая об этом, он почти физически ощущал бремя огромной ответственности, которую взвалил на себя. Оно давило уже, это бремя, хотя самое трудное еще впереди. Пытался представить будущее, продумать, наметить какие-то ходы, но будущее было так туманно и неопределенно, что от таких дум голова наливалась свинцовой тяжестью.

Чеботарев вчера заявил:

— Что бы ни было, а пресмыкаться перед фашистами я не буду!

Ковшов тоже не собирался пресмыкаться. Но почему не использовать, к примеру, слабость ограниченных — тщеславие? Надо уметь обнаруживать слабости врага, использовать любой шанс, который предоставит обстановка. Осталось же, черт возьми, что-то человеческое, пусть не у многих, хотя бы у отдельных немцев. Ведь читали же они Гете, Шиллера! А где те шесть миллионов немцев, что перед приходом Гитлера к власти голосовали за Тельмана? Не все же они поддались националистскому угару?! Наконец, наш партизанский отряд в горах. Чем-то он сможет помочь, как-то поддержать.

Тревожные мысли не оставляли Ковшова ни на минуту, но когда он выходил во двор, шел по палатам, люда видели человека, которого не берет усталость, уверенного и твердого, заражавшего других уверенностью, бодростью, спокойствием.

В тревогах и хлопотах прошло несколько суток. Не разделенные ночным отдыхом, они все слились для Ковшова и многих других работников в один длинный-предлинный день, наполненный работой и напряженным ожиданием: вот-вот в город войдет враг…

Закончилась переноска раненых. Помещения больницы были заполнены. Пришлось занять и столовую соседнего санатория «Утес». Последние два дня поступали одиночки, которых привозили местные жители. Худенькая, видно, очень больная женщина помогла двум добраться до больницы Красного Креста. Разыскала Ковшова:

— Прошу принять. Приведу еще третьего. — И, как бы извиняясь, добавила: — Сил не хватило помочь троим сразу.

Ковшов удивился, как эта слабая женщина смогла привести двоих. Позвав проходившего санитара, он поручил ему отправить раненых в санпропускник. Когда те, тепло поблагодарив женщину, ушли, Ковшов обратился к ней:

— Лечить будем, ухаживать будем, а прокормить — трудно.

— Товарищ доктор! Буду помогать и продовольствием, всем, что есть в доме. Пойду по домам, в села пойду — только лечите. Сама бы пришла работать, да не могу — малярия треплет.

В тот же день у Ковшова произошла встреча с Борисом Викторовым.

Они хорошо знали друг друга еще по госпиталю, что размещался в бывшем санатории Красной Армии.

Знакомство началось с размолвки. После того как рана на руке Ковшова поджила, он пошел на врачебную комиссию, возглавлял которую Викторов.

Петр Федорович несколько поспешил, напросившись комиссоваться, рассчитывая, что ему дадут на двадцать — тридцать дней отпуск. Он уже предвкушал поездку домой, свидание с женой и детьми. Но Викторов все повернул иначе.

— Выписывать, конечно, еще рановато, — сказал он, осмотрев рану и изучив историю болезни. — Определенно рановато, но коль скоро вы просите — выпишем… Об отпуске не мечтайте. Не отпустим. Пока сами не можете оперировать, будете консультантом. Опыт фронтового врача нам очень нужен. Ваш опыт. Учите терапевтов хирургии. Одно ваше присутствие у новичка на операции — неоценимо. Не надо спорить! — Викторов заметил, что Ковшов готов вспылить. — Это мнение буду отстаивать в любой инстанции и уверен — меня поддержат.

Жаловаться Ковшов не пошел, но и не скрывал от Викторова своего недовольства, наоборот — подчеркивал его сухостью официальных уставных приветствий, краткостью разговора: «да», «нет».

После того как Ковшов побывал на двух операциях, которые вели бывшие терапевты, он убедился: прав был Викторов, и не замедлил сказать ему об этом. Викторов широко улыбнулся и заметил:

— А я почему-то ждал от вас именно такого признания.

Сегодняшняя встреча с Викторовым обрадовала Ковшова.

— Вы же в горы уехали, Борис Михайлович? — удивился Ковшов.

— Меня уверили, что семья вывезена. Оказалось, нет, — ответил Викторов. — Вернулся к семье. Слышал о вашей работе. Если нужна помощь — рассчитывайте на меня.

— Нужна, еще как нужна! — обрадовался Ковшов.

У него сразу было готово и предложение. Вчера два солдата, пришедшие на костылях, сообщили, что в госпитале, который размещался в санатории «Совет», осталось более ста двадцати раненых. Ковшов сразу же отправился туда вместе с «ходоками». Еще по пути узнал от них, что врачей в госпитале нет, зато есть завхоз, который всем заправляет.

Завхоз сопровождал Ковшова, когда тот обходил палаты. В разговоры Ковшова с больными не вмешивался. Положение здесь было лучше, чем то, что видел Ковшов на вокзале. Кормили раненых хорошо, но раны нуждались в обработке.

Ковшов успокоил больных как мог, пообещал прислать опытного хирурга. Он отобрал восемнадцать человек, которые могли передвигаться и состояние здоровья которых не вызывало особых опасений. Включил в группу санинструктора и предложил двигаться в горы.

Перед уходом из санатория Ковшов сказал раненым:

— Мы откроем здесь отделение нашей больницы. Берегите продовольствие! Мы возьмем его на учет.

Вмешался завхоз:

— Я не согласен… Мы сами.

— Как это — сами? Хирургов нет у вас, а больным лечение нужно.

— Найдем и хирургов.

Так ни о чем и не договорились с завхозом. На прощание он сказал:

— Предательство замышляете: собрать и всех врагу предать. Легче и без хлопот для Гитлера.

Разговор этот расстроил Ковшова, но он не отказался от мысли превратить санаторий «Совет» в отделение больницы Красного Креста. Сейчас рассказал об этом Викторову и предложил ему возглавить там работу.

Викторов согласился и посоветовал поискать кого-нибудь из представителей городских властей — может, кто и объявится. Тогда конфликт со строптивым завхозом удастся уладить легко и просто.

Они шли по опустевшим, безлюдным улицам. Город словно вымер, только изредка, пугливо озираясь, человек перебежит улицу и скроется. Во дворе городского Совета встретили уборщицу.

— Никого нет, милые. Уехали… Сазонов остался, — сказала она.

— Это кто — Сазонов?

— Секретарь горисполкома. Ему поручили раздать паспорта тем, кто мобилизован на оборонные работы. Сегодня и он не заходил, может, тоже эвакуировался.

Подхватив ведро с углем, женщина заторопилась по своим делам.

Врачи зашли в городской отдел НКВД. И там было пусто. В одном из кабинетов горотдела милиции нашли трех мужчин. Одетые в темные рубашки и потрепанные пиджаки, они производили странное впечатление. Неожиданное появление двух посторонних прервало их беседу.

Белые шелковые занавески на окнах спущены. В комнате полумрак и прохлада.

Не отвечая на приветствие врачей, сидевший с краю высокий и усатый человек строго спросил:

— Кто вы? Что нужно?

Ковшов представился, предъявил служебное удостоверение, коротко рассказал историю оставшихся раненых, о больнице и ее обитателях.

— Да-а-а, — раздумчиво протянул усатый и пригласил врачей сесть.

— А вы кто, товарищи? — спросил Викторов сидящих.

— Не следовало бы говорить, да вижу, надо, — усмехнулся усатый. — Мы партизаны. Сегодня уйдем в горы. Раненых вывезти не можем, но и бросить их нельзя.

Ковшов рассказал о том, как в санатории «Совет» завхоз принял его за предателя.

— Этому легко помочь. — Усатый вырвал из блокнота лист и что-то быстро написал. — Отдайте завхозу. Подчинится!

Бумагу взял Викторов.

Усатый что-то сказал на ухо своему товарищу. Тот поднялся и позвал Викторова, они вышли из комнаты.