Страница 11 из 60
Он накапал валерьянки, разбавил водой из-под крана и заставил Катю выпить. Оставив жену на кухне, пошел к телефону. Страх завладел им, сердце усиленно бухало, и спина была мокрая от пота. Отчаянно хотелось выпить, непременно водки, и целый стакан сразу.
На счастье Кокосов оказался дома и снял трубку после третьего сигнала.
— Ну, чего, Андреич? — спросил он. Ему как будто передалась тревога собеседника. «Нет, что бы ни говорили, душевный человек Витька», — подумал Петр.
— Хреново, Витюня, на мою бабу наезжают…
— На Катьку? — удивился Кокосов. — Серьезно наезжают? И давно?
— Судя по всему, серьезно, но недавно. Пока от нее толку мало, ревет белугой, а путевого слова — шиш!
— Не бери в голову. Завтра с утра съездим, рубоповцев зарядим — они помогут.
— К рубоповцам рано! Надо самим разобраться, там не так просто, Катька со всех сторон влипла, — сказал Петр.
— Хорошо, жду в двенадцать, после планерки, — сказал Кокосов.
Катя сидела на кухне в той же позе.
— Я уже обдумала: надо быстро оформить развод и разменяться в разные адреса, — выпалила она. — Я возьму девичью фамилию, а ты — Настю. Все деньги тебе отдам, только ты пить брось. В случае чего, если доставать начнут, отпирайся. Дескать, давно с ней не живу и знать не знаю. А я уж выкручусь… как-нибудь. Очень тебя прошу — ради Насти. — Она снова заплакала, но без прежнего надрыва.
— Расскажи все-таки об этом проекте, — попросил Петр, — ведь надо понять, что от кого ждать. Может быть, это только для затравки, чтобы тебя на крючок подцепить. Если так, то мы сможем потянуть время, глядишь, и выкру
1.14. В сентябре листья жгут
Теща привезла Настю в последних числах августа. За лето дочка вытянулась и загорела до черноты. Она коротко чмокнула Петра в щеку и бросилась к матери. Катя выглядела строго и безупречно элегантно. Проходящие пассажиры замедляли шаг и оглядывались, но Рубашкин заметил круги под глазами, жена заметно осунулась, взгляд усталый и безразличный.
— Мне надо обратно на работу, шофер вас отвезет, — сказала она Петру, отводя глаза. — Мама все устроит, ты не против?
— Я на машине, — ответил Петр.
Катя удивленно и недоверчиво посмотрела на мужа, когда они подошли к темно-синей «вольво» с правительственным номером. Машину дали в секретариате мэрии, стоило Петру только заикнуться.
— Мне говорили, что ты в гору пошел, а я не поверила, — протянула она.
— Как твои дела, ну, то самое? — спросил Петр, пока дочка и теща усаживались на заднем сиденье.
— В порядке, не волнуйся, а еще лучше — забудь, что я наговорила. Это все пустяки, — она неестественно, как-то вымученно улыбнулась.
Настя восторженно взвизгивала, когда автомобиль, завывая сиреной, мчался на красный свет, а постовые вытягивались в струнку и отдавали честь.
— Ты теперь всегда будешь ездить на этой машине? — спросила она, щекоча Петру затылок теплым дыханием. — Отвезешь меня в школу 1 сентября?
— Обдумаю, — уклончиво ответил Петр.
— Ты всегда так говоришь, когда не хочешь делать, что я прошу, обиделась Настя.
Домой добрались минут за десять. Шофер спросил, сколько ему ждать машину выделили до вечера. Петр отпустил его, записав на пачке сигарет номер радиотелефона, и сказал, что вызовет часа через полтора.
Настя тут же зависла на телефоне, обзванивая подружек, а теща, недовольно бурча из-за пустого холодильника, отпра… (Д E L рицательными последствиями накануне выборов Президента России и губернатора Санкт-Петербурга и может быть использовано заинтересованными лицами в предвыборной борьбе против Вас как кандидата в губернаторы и председателя комитета поддержки Б.Н. Ельцина…
«Будет, и обязательно будет, использовано против вас, уважаемый Анатолий Александрович, — зло ухмыльнулся Кошелев. — Ох как будет! А пока нужно готовить документы, как можно больше документов…»
Перечитав письмо, он вызвал секретаршу и велел срочно перепечатать на бланке. Потом вытащил из кармана маленький оперативный диктофон и включил звук. Голос Собчака записался громко и четко.
«Еще пара таких откровений и можно отдавать журналистам», — решил Кошелев. Настроение тут же испортилось: он вспомнил встречу с Рубашкиным, как тот сочувственно посмотрел на него в проходной.
«Вот мерзавец. Но рано радуется! Одно неясно — зачем он ментам понадобился. Зачем? Материалы через него стали сливать, еще чуть-чуть — и завербуют! А что к Микину попало, то для нас пропало. Из-под микинской крыши этого пьянчугу достать непросто — шума не оберешься. Да, с Рубашкиным нужно осторожно, очень осторожно», — думал Кошелев, аккуратно складывая выносные микрофоны в гнезда специальной коробки.
— Тогда поехали! — сказал Петр шоферу и зубами сорвал фольгу. Поехали!
Сделав первые несколько глотков, он почувствовал только обжигающую горечь. Потом его затошнило и, оторвавшись от горлышка, он судорожно вздохнул.
— Останови! — захрипел и, не дождавшись, пока машина затормозит, открыл дверцу. Рвота была недолгой и мучительной. Откашлявшись, Петр вытер рот перчаткой и огляделся. Какая-то бабулька прошла мимо, сочувственно качая головой. Невдалеке он увидел ларек.
— Бутылку пива, — Петр не узнал собственного голоса. — Откройте, пожалуйста.
Пиво было терпким и холодным. Петр выпил все и только после этого сел в машину.
— Ну и дрянь ты взял. Отравить меня хочешь? — насупясь, сказал он водителю.
— Вы же всего двадцатник дали, Петр Андреевич, — укоризненно ответил шофер.
Выехали на Невский, как всегда забитый транспортом. На тротуарах тоже не протолкнуться, из окна машины люди казались сплошной серой массой, безликой и расплывающейся. От пива настроение улучшилось, но хотелось есть.
— Сверни на Караванную, — вдруг распорядился Петр. Здесь, недалеко от кинотеатра «Родина», у степановского приятеля Алика было маленькое кафе, куда Петр как-то заезжал за выпивкой.
— Александр Нигмутдинович у себя? — спросил он стоявшего в дверях охранника.
— У себя, — ответил тот, цепко взглянув на машину с правительственным номером.
— Заходи, дорогой, заходи, — расцветая улыбкой, выскочил откуда-то Алик. — Что будешь кушать?
— Да я сыт, к тому же тороплюсь — сглотнув голодную слюну, отказался Петр. — Заверни, как в прошлый раз, на пару глотков. Расплачусь потом.
Приветливость Алика тотчас же испарилась. Он что-то буркнул официанту, а Петру сказал:
— Сейчас все сделаем, дорогой.
— Я буду в машине, — бросил ему в спину Петр.
Через несколько минут официант вынес пластиковую сумку и небрежно протянул ее Петру. Но едва машина стала выруливать, из двери выскочил Алик и закричал:
— Подожди, подожди!
Петр опустил стекло.
— Извините, Петр Андреевич. Мои говнюки все напутали. Разве за ними уследишь? Одна минутка, и все будет готово. Бога ради, подождите. — И уже тише добавил: — Юрий Григорьевич сказал, что вы очень уважаемый человек, на самый верх пошли…
«Звонил Степанову, проверял», — догадался Петр и представил, что тот сказал Алику. Но в этот момент появились официанты и принялись загружать на заднее сиденье тяжелые коробки. Одна не уместилась, и водитель вышел открыть багажник. Минуты через две все было уложено.
— Уважают, — сказал шофер, глядя в зеркало заднего вида на кланяющегося вслед Алика, возле которого застыли два официанта.
— Да, уважают, — неопределенно пробормотал Петр, и на душе у него стало гадко.
1.15. Один день Павла Константиновича. Утро
«Опять осень, — с умиляющей грустью подумал Кошелев. — Как это там: „оделся лес в багряный свой убор“? Нет, „оделся лес в осенний свой убор, лиловый, золотой, багряный…“ — так вроде правильно».
Машина неторопливо следовала по Каменноостровскому проспекту бесконечно прямому, с теряющимся вдали плавным подъемом на Троицкий мост. Павел Константинович не любил быстрой езды без крайней необходимости. Он давно приучился воспринимать окружающее в зависимости от стоящих задач, точнее, от задач, которые надлежало решать в данный, конкретный момент. Конечно, не так-то просто вечером в кругу семьи даже не вспоминать о работе. Но жесткая самодисциплина, предельный контроль над соб Но открылась задняя, и к kз(r)ь A явшимся табачным перегаром. Петр взял едва початую бутылку португальского портвейна и, запершись, допил ее почти до донышка. Вино было мягким, со сладковато-миндальным привкусом. Тяжесть отступила, и Петр улыбнулся, вспомнив вчерашнюю встречу с Яковлевым. Не долго думая он придвинул к себе бумагу. Писалось легко и гладко: