Аферистка

— И мама то же самое советует. А я уже не успеваю обернуться. Поможешь?

— Оформляй завтра гарантийную доверенность и помогу, конечно, — согласилась Надежда.

— Тогда, может, погуляем сегодня последний раз в полях, покатаемся?

Надежда улыбнулась.

— Чтобы люди говорили? — но, увидев умоляющий взгляд Юрия, решилась: — Хорошо, подъезжай. Все равно с продажей твоего мотоцикла разговоров не избежать.

По возвращении с осенних сельскохозяйственных лагерей студенты-первокурсники училища начали готовить показательный концерт для преподавателей и студентов старших курсов, чтобы презентовать себя и вместе с тем наработать репертуар для предстоящих выступлений. Приближались октябрьские праздники, и от трудовых коллективов уже поступали заявки на участие с художественными программами в торжественных собраниях. Это была обычная практика.

Собственно, те, кто в этом году влился в классы училища и обязан был в будущем обогатить его славу, готовились к внутреннему конкурсу дарований. А октябрьские концерты — это было понятие растяжимое, так как обыкновенно они начинались 25 октября и продолжались до 10 ноября — дня профессионального праздника работников милиции. За две недели студенты зарабатывали немало денег на счета училища, и этим не только улучшали свою жизнь, но и приобретали первые отзывы о себе, а позже использовали их для трудоустройства или временных приработков в Росконцерте. Кроме того, каждая группа училища имела подшефные предприятия, куда студенты выезжали на концерты и где при дворцах культуры проходили курсовую или преддипломную практику. Причем эти предприятия лежали далеко за пределами столицы — надо было охватывать культурным влиянием как можно более широкие пространства провинций.

Юрий позаботился заранее, с чем будет выступать на концерте, поэтому в течение месяца, проведенного на яблоках, писал канцонетту с соло для аккордеона. Эта пьеса посвящалась, конечно, годовщине революции и должна была быть не столько мелодичной по форме, сколько в дополнение к традиционной героике нести в себе мотивы вечной весны, вечного обновления в круговороте жизни.

— Что ты написал? — даже испугался Николай Лобода, новый друг и сосед по комнате в общежитии, которому Юрий показал свои ноты и кое-что из написанного наиграл на аккордеоне. — Это же чистейшей воды диалектическое отрицание, вызванное внешними факторами! Ты что, хочешь, чтобы тебя обвинили в контрреволюции? Зачем нашу революцию обновлять, что тебе в ней не нравится?

Юрий остолбенел.

— Какие внешние факторы и отрицание?

— А твоя канцонетта, она разве не является призывом к такому отрицанию?

Николай приехал в Москву из Пушкино — небольшого городка под Ленинградом, и, конечно, имел более основательную музыкальную и общеобразовательную подготовку, чем Юрий.

— Иначе говоря, это ты так истолковал мое произведение? — спросил начинающий горе-автор, еле ворочая пересохшим от испуга языком.

— Не я истолковал, а другие могут такое тебе предъявить. Отползай, мой друг, назад в традицию, ограничивайся героикой и радуйся, что тебе неплохая мелодия пришла в голову.

— Ведь что-то же в природе развивается и нуждается в усовершенствовании, — еще гоношился Юрий.

— Наша революция уже состоялась, — твердо ответил Николай. — Это факт истории, а не философская категория для слюнтяев. Или ты хочешь сказать, что она должна без конца продолжаться, смущать умы людей, заводить кое-кого на ложные пути, вырождаться во что-то другое?

Пришлось Юрию дорабатывать свое произведение, заложив в развитие мелодии другую форму, а именно: принцип циклона — все повторяется, но с каждым разом на более высоком уровне, интенсивнее по глубине. Так он выразил мысль, что к отдельному обновляющемуся в социальном смысле факту народ никогда не привыкает, каждое поколение переосмысливает его заново и обогащает своими достижениями в реальных делах. Обогащает, прибавляет количественно, а не изменяет качественно. Работал, пока Николай не одобрил его произведение.

Сольная партия аккордеона была сложна в исполнительском смысле, красивая по форме и чрезвычайно проникновенная по смыслу — Юрий писал ее для себя. А потом долго репетировал, пока не отшлифовал так, что исполнял безупречно.

Занятия в классах дополняли самостоятельную творческую работу. Юрий писал и другие произведения, не прекращал работу над песнями, чем занимался еще в школе. Но теперь это имело несравнимо другой уровень, будто попадало в магнитное поле, где все элементы выстраивались в нужном порядке. У Юрия начал формироваться и проявляться собственный стиль, и его музыка узнаваемо отличалась от произведений соучеников.

Концерт организовали с размахом, пригласив на него, как традиционно полагалось, известных издателей музыки и музыкальных журналов, критиков, специалистов по теории музыки, практикующих композиторов, исполнителей, даже зачем-то поэтов. Основательная организация, по всем канонам концертов классической музыки, требовала от студентов выглядеть соответствующим образом: фрак, брюки под него с широким высоким поясом, бабочка под широким воротником сорочки. Взять такой костюм было негде. Разве что в ателье по прокату театральной одежды. Только там сорочка обязательно оказалась бы желтоватой, брюки резали бы в паху, фрак трещал бы под руками, а все вместе вообще разило чужим духом и химикатами, неспособными убить его. Нет, премного благодарен, решил Юрий, избалованный чистотой сельской жизни, где в доме не было человеческой давки, а свободные пространства со всех сторон продувались свежими ветрами. Значит, концертную одежду надо было покупать. Посматривая искоса на ребят из музыкально-театральных семей, которые не знали этих хлопот, Юрий искал, где взять деньги.

Как-то, возвращаясь после занятий домой, он проходил мимо тумбы с концертными афишами и обратил внимание на одну, с которой к прохожим улыбался красивый юноша. Этому уже довольно известному певцу коллеги по цеху предъявляли обвинение в исполнении ремейков, в отсутствии новых песен в репертуаре. Ну, еще пару лет благодаря своей привлекательности он продержится, а потом потеряет выигрышную внешность и его, едущего на этой старой кляче, обскачут другие наездники, подумал Юрий. И вдруг понял, что может помочь популярному исполнителю и заодно выручит себя.

Уже назавтра он достучался до Кирилла Хабибова и предложил ему свои песни, правда, тоже старые, написанные еще в селе для самодеятельных исполнителей в пору завоевания Надеждиного сердца. Зато эти песни были апробированы на публике, и получили ее одобрение, так как в них говорилось о любви вообще и о любви к юной весне в частности. Возраст Хабибова еще позволял взять их в свой репертуар.

Общий язык нашли быстро, так почему-то удивительно совпали их ауры и ничто друг в друге их не напрягало.

— Ноты с тобой? — спросил Кирилл, с любопытством отреагировав на предложение посетителя. — Принес? — переспросил, когда тот кивнул утвердительно.

— Зачем? Они у меня тут, — Юрий стукнул себя по лбу. — Но, конечно, запишу для тебя, если сторгуемся.

— Ты поешь? — Кирилл, похоже, был человеком малоразговорчивым, хотя понятливым и деловым. — Как у тебя с голосом?

— Скажем так — могу показать любую песню, — понял Юрий, что от него требуется.

— Пошли!

Кирилл пригласил гостя в комнату, где основное пространство занимал рояль, и показал на стульчик, стоящий перед клавиатурой, он был без спинки, но с шарниром в единственной крепкой ножке.

Юрий сел, удобно устроился на чуть прогнутом сидении, крутнулся вокруг оси, осваиваясь, размял пальцы и положил их на клавиши.

— Поехали? — зачем-то спросил у хозяина.

— Я слушаю, — сухо ответил тот, пристально наблюдая за его приготовлениями.

И вдруг после сказочно-поэтического музыкального вступления объем комнаты заполнили модуляции чрезвычайно чистого высокого голоса, который, однако, был баритоном, как и у Кирилла. Этот голос лился свободно, меняя свои переливы, высоту и тембр, воссоздавая мелодию — проникновенную и волнительную. Так прозвучала одна песня, вторая, третья. А потом Кирилл потерял счет и просто слушал, как поет Юрий. А Юрий, не останавливаясь, показывал по одном куплету каждой песни своего прошлого репертуара, акцентируя внимание на припевах, которые у него особенно здорово получались. Правда, слова песен были простенькими, зато содержательными. Только вот это не всегда отвечало вкусам городской публики, привыкшей к цинизму в любых проявлениях. Именно об этом он и сказал, когда остановился.