Страница 36 из 57
— Вот сука, нет чтобы левый, — причитал Славик, — так правый. Ууу больно. И это пред самой выставкой.
— Бинт в тумбочке, в коробке. И йод. Сам перевяжешь?
— Лучше сходи в травму.
— Она могла и кость раздробить.
— Скажи спасибо, что палец.
— Развяжите, мне больно. Больно, сволочи.
— Сама сволочь.
— По ней дурка плачет.
— Уууу, жжется.
— Скажи, чтобы сделали прививку от бешенства. Заразишься.
— Развяжите, правда, — перешла уже на просительный тон Катерина, — мне правда больно.
— Может развязать… А то на полу много места занимает.
— Посадить можно и связанную, — сказал Кристофер, — но я бы развязал раз обещает.
Он вдруг вспомнил как на даче Бомбилы наблюдал довольно абсурдную сцену. Ночь уже была позади и пипл в большинстве своем спал, однако Кристофер, заняв место напротив окна, медитировал на пустынную дорогу, на птиц, уже проснувшихся и тусующихся на проводах, на полосу тумана в низине, на темные пики елей, обрывающие рассветное небо. И вдруг он увидел скачущего по дороге человека. И это был не глюк. Совершенно реальный одинокий человек, скачущий на весьма изящном стуле по пустынной трассе. Крис пришел в себя лишь когда человек скрылся за кустами рябины. Объяснилось все просто. У соседей была пьянка, и одного из буйных гостей ночью привязали к стулу, чтобы тот не творил всяческих бесчинств и разрушений, а главное, не мог нигде добавить. Гость же, поняв, что от стула не отвязаться, покинул дом вместе с ним и даже доскакал до соседней деревни.
— Мне больно. — повторила Катерина.
— А Славке больно не было? — спросила Светка.
— Дурить не будешь? — встрял Боб.
— Развяжите. Не буду.
— Обещаешь?
— Пусть сначала извинится, — обиженно заявила Светка.
«Ну прямо детский сад», — подумал, но не произнес Кристофер.
— Обещаю. Извини.
— Ха-ха!
— Я в травму. Вернусь, — донесся из коридора голос Славки.
Затем хлопнула дверь. Катерину развязали и она села на табуретку в углу, возле окна.
— Возьми, выпей. — Боря налил в свою кружку чай и протянул ее Катерине.
Она молча приняла. Света, Ширли и Маша Маленькая ушли в комнату к ребенку. «Это еще не все, — подумал Кристофер, глядя как Катерина сжимает руками кружку, словно собираясь ее раздавить, — следует ждать продолжения. Хорошо хоть чай теплый, если плеснет, никого не ошпарит».
— Все равно убью, — тихо, ни к кому не обращаясь, произнесла Катерина, — все равно.
— Зачем? — спокойно спросил Кристофер. — Как я понимаю между вами все кончено. Светка не хочет. Найдешь другую.
— Сука. — Катерина, казалась не слышала Криса.
В коридоре появилась Ширли. Она входила на кухню и собиралась что-то сказать, как вдруг рот ее застыл, полуоткрывшись, а глаза расширились.
Крис перевел взгляд на Катерину. Ее на табуретке не было. Она уже стояла в проеме окна. Она уже летела ласточкой вниз.
— Дура! — Боб рванулся к окну. Кристофер услышал мягкий удар о землю.
Катерина лежала неподвижно, раскинув руки, словно продолжая полет но уже на земле. В красной футболке и черные джинсах, среди уже успевших нападать, но еще не до конца закрывших темное тело земли цветных осенних листьев, она казалась Кристоферу вполне уместной. «Лист облетевший с дерева жизни. Что я несу? Она, может умерла, а я… Господи, оставь ее живой… От сердца ли эти слова? Или от головы? Какая разница. Господи, дай мне сострадания».
— Спуститесь кто нибудь, — сказал Боб, — проверьте пульс. Тело не шевелить.
Но она пошевелилась сама. Повернулась набок и застонала достаточно громко. По крайней мере, со второго этажа было слышно.
— Она сама шевелится, — отметил Кристофер, — и стонет.
— Жива. Да и не могла она убиться. Второй этаж. Ширли, спустись. Побудь рядом с ней. — Боб продолжал раздавать распоряжения. — Машка, Маленькая, Большая, позвоните в скорую.
— Что сказать-то? — донесся из коридора голос Машки Маленькой.
— Выпала. Лежит внизу, стонет. Не выпрыгнула… — закричал Боб, — а выпала. Иначе дурка может приехать. Суицид.
Вскоре все, кроме Машки Маленькой, были на улице, рядом с Катериной.
— Катерина, скажи, ты меня слышишь. Что у тебя болит? — Ширли сидела на корточках, и Крис, расположившись напротив, поневоле перенес взгляд с головы Катерины на полные ноги Ширли, полностью открывшиеся его взору. Крупные колени, темные волосы ближе к паху… Его не цепляло. «Какой-то лягушачий вид. Юбка короткая, и ноги не совсем загорелые. Белее, чем лицо усопше… Упавшей. Что ты несешь? Что ты несешь. Человек упал, а ты ноги разглядываешь. Возьми лист». Кристофер поднял одну из желтых кленовых ладоней.
«Со дней экклезиаста за теской алебастра… У Пастернака что ли? Отделка кленового листа… Из листьев сделаю протезы…»
«Пора отсюда ехать. Из места несчастий. И выпрыгивающих из окна женщин.»
— Катерин, ты меня слышишь? — снова спросила Ширли.
— Все равно убью, — ответила та, обращаясь явно к Светке, вставшей за спиной Ширли.
И эта реплика, полная ненависти, прозвучавшая посреди тихого, окрашенного отблесками закатного солнца дворика, теплого света, шелеста и тихого щебета, казалась потусторонней, вырезанной из какого-то иного пространства.
— Говорит, — отметил Боб. — Наверняка слышит. Сейчас приедут менты. Надо будет объяснять. Что скажем?
— Не знаю. — Крис пожал плечами. — Но про эту лесбийскую Санту-Барбару говорить не стоит.
— У нее вены дырявые. Увидят, все равно в дурку увезут.
— Сильно? — Крис засучил ее рукав, и Катерина снова застонала.
— Не видно.
— На другой.
— Не крутите ее. Как нибудь отвяжемся.
— Она взяла и прыгнула, желая доказать собственное превосходство. — Крис, наконец понял, что следует сказать ментам. Чем абсурдней объяснение, тем лучше. — Как художника.
— Ага, — добавил Боб, — пьяная.
— Мы сидели на кухне, — продолжил Крис, — говорили о Ван-Гоге . Как он отрезал ухо и послал его своей возлюбленной.
— И о хэппенингах. Экстравагантный поступок. Некая акция. Дескать, я крутая, вот так, вскочила на окно и спрыгнула.
— Гут. Все слышали? Иначе Катерине дурки не миновать.
— Туда ей и дорога, — зло сказала Света.
— Человек может инвалидом стал, а ты… — Крис посмотрел на Боба. — У тебя дома есть чего незаконное? Трава, например? Вдруг шмон устроят.
— Нее.
— Ну и хорошо. А бутылки пусть стоят. День рожденья таки. Едут…
Во двор, в щель между домами въехал целый караван. Сначала — белый микроавтобус скорой помощи. Следом — милицейский жигуль. Следом серая БМВха, которая, как оказалась, никакого отношения к первым двум машинам не имела.
И скорая, и милиция остановились возле дома, напротив окна. Врач, молодая миниатюрная девушка, подбежала к Катерине и склонилась над ней.
— Пьяная?
— Ну так, в меру, — сказал Кристофер.
— Вы меня слышите?
— Да, — весьма внятно ответила Катерина. — У меня, кажется ребра сломаны.
— Пошевели пальцами, — сказала врач. — Руки. Так. Ноги.
Катерина застонала.
— Хорошо. Сесть можешь?
— Больно. Ноге.
— Помогите нам положить ее на носилки. — Врач повернулась к Крису.
— Что нибудь серьезное? — спросил Крис.
— Жить будет, — ровным голосом ответила она.
Укладывая Катерину на носилки и поднося к машине, Крис заметил, что милиционер и Боб о чем-то оживленно беседуют. Когда Крис подошел к ним, он услышал лишь конец разговора.
— Вам всем придется зайти к нам. Напишете объяснительные.
В отделении, куда все явились шумной и возбужденной толпой, лейтенант провел «свидетелей» в некое подобие учебного кабинета, рассадил за столы и раздал по листку бумаги. «Словно в школе, — подумал Крис, — сочинение на тему «Осенние полеты женщин или розовые страсти. Лесбийская Санта-Барбара».
Понятие Санта-Барбара, появившееся после известного телесериала, в кругу друзей Кристофера стало обозначать пустые запары (заморочки, страдания) участников любовных треугольников, четырехугольников и прочих геометрических фигур.