Страница 80 из 95
Наконец и вздумал было к нему завернуть, но так случись, что было тогда уже поздно, надобно было поспешать домой к генералу, а к тому ж както и позабыл я, и не мог в точности вспомнить, где именно была его квартира, а у присланного хотел было еще расспросить, но его, вышедши в сени, уже не застал, он тогда уже уехал; сверх того опасаясь, чтоб сие меня не задержало, отложил я и в сей раз свидание с ним до другого случая, а пропустил благополучно и сей случай и не уважил ни мало и сего третичного призыва.
Но как бы вы думали? любезный приятель, ведь при сем одном не осталось еще сие. Но г. Орлову, видно так усердно хотелось вплести меня в свое дело, что не преминул решиться он сам опять к генералу и нарочно только для того приехать, чтоб со мною видеться, и меня как можно убедить приехать к нему; и потому, нашед меня в сей раз в зале, тотчас ко мне адресовался, и власно, как с некакою досадою мне сказал: "Эх, братец! ты какой! не мог ты по сие время никак побывать у меня, как я тебя и сам, и чрез [посланного], просил о том!" - "Эх, братец! отвечал я: ну, как это? разве не знаешь ты нашего генерала и не насмотрелся в Кенигсберге, каков он, и каково жить при нем его подкомандуюшим. Ведь он и здесь таков же: будь безотлучно при нем и как от дяди ни пяди. Если 6 можно было, то давно бы побывал, а то, ейей, не мог никак и на один час во все сии дни от него оторваться. Замучилтаки пас до бесконечности". - "Да кактаки так, подхватил он: как бы не найтить свободного времени, если б похотел; а я божусь тебе, что имею до тебя крайнюю нужду, и что истинно нарочно для того сюда наиболее и приехал, чтоб тебя звать к себе; ну, поедем же хоть теперь ко мне!" - "Нельзя, голубчик мой, и теперь никак! отвечал я. Генерал уже совсем готов и сбирается ехать со двора, и мне приказано уже от него, чтоб с ним ехать!" - "Экое горе! подхватил он: а мне крайняя до тебя есть нужда, и ты не поверишь, какая крайняя надобность поговорить с тобою".
- Господи! - удивляясь, отвечал я: да какой такой нужде необходимой быть?., не понимаю я, никаких у нас с тобою дел нет и не было! - "Этакой ты; ну, право, нужда, ейей! нужда, и нужда крайняя!"
- Фу! какой! подхватил я. Ежели есть нужда, так разве не можно тебе сказать мне ее здесь и теперь же? - "Нет, нельзя никак! отвечал он; а мне хотелось бы с тобою поговорить о том дома; пожалуйста, братец, поедем". "Ну! истинно нельзя, голубчик ты мой! отвечал я: а ежели подлинно есть тебе нужда, то для чего ж и здесь не сказать? разве не хочешь говорить о том при людях? Ну, так пойдем, вот туда в дальние комнаты, там никого нет, и мы можем себе говорить обо всем и обо всем, никто нас не увидит и не услышит, а благо время к тому теперь свободное, и генерал еще не совсем оделся".
От предложения сего позадумался было он, однако вдруг опять, власно как встрепенувшись, мне сказал:
- Нет, мой друг! здесь никак и пи под каким видом нельзя, а пожалуйста, приезжай ко мне! ты одолжишь меня тем неведомо как!
Тут опять, и власно как нарочно, растворились двери в комнату генеральскую, и как нам против самых оных тогда стоять случилось, то генерал, увидев Орлова, стал звать его к себе, и он принужден был, оставив меня, иттить к нему. Но в сей раз не долее пробыл он у пего, как только несколько минут, но, проходя опять чрез залу, не преминул поцеловаться со мною и опять мне сказать: - "Ну, пожалуйста же, мой друг, побывай у меня и как можно скорей, ты всегда найдешь меня дома, а особливо по утрам". "Хорошо, хорошо! сказал я, и как скоро только можно будет".
С сим и расстались мы тогда с сим человеком, и я ему хотя и верное почти дал слово побывать у него, но в самом деле, стали мне неотступные его просьбы и столь усильные зовы уже несколько и подозрительны становиться и приводить меня в недоумение превеликое, как что я, поехав тогда с генералом, во всю дорогу о том думал, и сам в себе говорил: "Господи! что за диковинка, и что за нужда такая? не помню я! Никакой, кажется, нужде быть не можно, а того меньше такой, о которой при людях и даже в доме у нас говорить не можно? Не понимаю, что за секреты такие? уж нет ли каких у него сплетней особливых, и не хочет ли он уже меня заманить во чтонибудь дурное? Да! вот и нашел человека! продолжал я сам себе усмехаясь говорить, тотчас ведь и согласился на все! не на такого он напал!"
Сим и подобным сему образом размышлял и сам с собою говорил я тогда во все утро, и всячески старался мыслями своими добраться до того, зачем таким призывал он меня к себе. Более всего подозревал я, что не по масонским ли делам то было?
Принадлежал он, как то известно было мне, к сему ордену. И как он не однажды меня и в Кенигсберге еще ко вступлению в оный уговаривать старался, но я имея както во всю жизнь мою отвращение как от сего ордена, так и от всех других подобных тому тайных связей и обществ, не соглашался к тому никак; то приходило мне в мысль, не хотел ли он и тогда заманить меня в оный, и не за тем ли призывал меня с таким усилием, но истинной причины никак мне и в голову не приходило.
Совсем тем, как тогдашнее время было очень шатко и самое критическое, то не имел я охоты входить ни в какие сплетни, а особливо при тогдашнем моем философическом расположении мыслей, и потому, подумав гораздо и сказав сам себе: уже ехать ли мне к нему и не погодить ли по крайней мере еще? решился наконец к сему последнему, а чрез само сие, все это происшествие тем и кончилось. Г. Орлов более сего уже мне не скучал и меня не видал, а я также, чем далее, тем меньше охоты имел к нему ехать, и скоро совсем о том и думать перестал.
Но после, как по вступлении на престол императрицы Екатерины открылось, что такое был Орлов и что он тогда делал и предпринимал, то легко я мог в помянутом его усильном домогательстве к заманению меня к себе, усмотреть истинную причину, и не мог уже нимало сумневаться в том, что ему хотелось вплесть меня в тогдашний свой комплот{11} и преклонить вступить, вместе с ними, в заговор тогдашний, и хотелось может быть потому наиболее, что я был у Корфа, адъютантом, а сей находился в милости у государя и они, может быть, ласкались надеждою узнавать от меня о многом до государя относящемся.
Но как бы то ни было, но я крайним поразился изумлением, услышав о революции и обо всем, во время оной и после происходившем. Однако не думайте, любезный приятель, чтоб я терзался притом сожалением и тужением о том, что упустил четверократный призыв себя к тому же, может быть, счастию, каким воспользовались тогда все сообщники гг. Орловых и бывшие с ними в заговоре, и досадую на самого себя, для чего не послушался я г. Орлова и не съездил тогда к нему, к чему натурально, если б только похотел, то мог бы найти свободное время. Нет, нет, любезный приятель, сие всего меньше меня беспокоило; а я, как тогда, так и после и даже и поныне, всегда, когда ни вспомню тогдашнее время и все помянутое с г. Орловым происшествие, как нахожу во всем оном нечто таинственное, и примечаю почти явные следы действия пекущегося тогда о истинном благе моем Промысла господня, старавшегося, как чрез все вышеупомянутые, власно как нарочно, случавшиеся мне препятствия и невозможности к езде к г. Орлову, так и последующим потом удивительным почти нехотением моим, или иначе не каким и власно как по неволе удержанием меня от того, спасти и предохранить меня, когда не от совершенного бедствия и несчастия, которое могло 6 всего легче воспоследовать, так по меньшей мере от наимучительнейшего состояния.
Ибо, судя по тогдашнему моему расположению мыслей и, прямо, по философическим правилам в жизни, к каким я прилепился столь крепко еще в Кенигсберге, за верное полагаю, что я никак бы и ни под каким видом не согласился на предложение г. Орлова, если 6 я к нему тогда и поехал и от него оное услышал, но оно поразило бы меня как громовым ударом, смутило бы весь мой дух и повергло бы меня в наимучительнейшее состояние. Ибо, как с одной стороны вся душа моя была тогда всего меньше заражена честолюбием и любостяжательством, и всего меньше обожала знатные и высокие достоинства, а жаждала единственно только мирной сельской, спокойной и уединенной жизни, в которой бы мог я заниматься науками и утешаться приятностями оных; а с другой стороны, дело сие и тогдашнее предприятие г. Орлова было такого рода, которого счастливый и отменно удачный успех не мог еще быть никак предвидим и считаться достоверным, но напротив того, все сие отважное предприятие сопряжено было с явною и наивеличайшею опасностию, и всякому, воспринимающему в заговоре том соучастие, надлежало тогда, власно как на карту, становить не только все свое благоденствие, но и жизнь самую, и подвергаться самопроизвольно всем величайшим бедствиям в свете; то подумал ли бы и восхотел ли б я тогда для недостоверного получения таких выгод, которые почитал я тогда сущими ничтожностьми и единою мечтою, самопроизвольно несть голову свою на плаху и подвергнуть себя без всякой нужды наивеличайшей опасности жизни и пожертвовать тому всем спокойствием и благо - действием в жизни?