Страница 8 из 10
И Валевская удалилась.
Утром Марина проснулась с его именем на губах. И улыбнулась, даже не открыв глаза. В тепле узкой кровати она чувствовала Колино тело, вытянувшееся рядом с ней. Даже во сне Николай властно прижимал Марину к себе.
Все было чуточку нереальным, в размытых блуждающих кругах света. Марина, боясь разбудить Колю, старалась не шевелиться и с трепетом вспоминала вчерашний день. Мелькали лица гостей: Режина со своим прищуром, проницательные добрые глаза Фельдмана, ласковая улыбка Анны Васильевны, радостная Оля, многозначительная Светка под руку со своим Никитой, глядящим одновременно весело и колко. Институтские друзья Николая – весельчак Андрей и молчун Сева.
Жалко только, что мама Коли так и не смогла приехать. Коля телеграфировал ей первый раз месяц назад, она ответила, что очень рада и обязательно будет. Варвара Ильинична была единственной, кто остался из их семьи там, в Куйбышеве. Да и вообще, их из целой семьи было теперь только двое: отец и старшие Колины братья погибли еще в Гражданскую. Но почему-то к свадьбе оказалось, что ее не отпускают с завода, их звено идет на перевыполнение плана и она, как ценный сотрудник, крайне для всех важна. Она отправила небольшой сверточек со знакомым, но Коля передал Марине из этой посылочки только открытку с поздравлениями.
В небольшой коммунальной квартире все еще было тихо. По словам Коли, единственные соседи, занимавшие две комнаты из трех, уехали отдыхать в Феодосию, и вся квартира еще на две недели оставалась в их с Мариной полном распоряжении. Это было так удивительно! За всю жизнь (сперва в приюте, потом в общежитии) Марина не привыкла располагать такой большой жилплощадью одна. Но вчера ночью это было как нельзя кстати. Она не могла представить, как бы все было, если бы за стенкой кто-нибудь говорил, шуршал газетой, пил чай…
Ее мысли заплескались вокруг ночных переживаний.
Как Коля помогал ей вытаскивать заколки и гребни из коротких спутанных волос, как вынимал ее из мудреного Режининого белоснежного шедевра…
Как она дрожала от волнения в своей мадаполамовой комбинации, окруженная темнотой и Колиным дыханием…
Как бурлила стыдливость, и как ей хотелось раствориться, спрятаться и одновременно быть с Колей еще ближе, а как именно – она не понимала…
И их руки сплетались, вздохи смешивались…
Как ей в голову пришла бредовая мысль: «Чего же я боюсь? Ведь Коля врач. Значит, наверное, знает, как надо что делать…»
И как горячечно шептала что-то, быстро-быстро, едва слышным речитативом, а потом, в тот миг, когда они стали единым целым, вдруг замолчала и почувствовала, как в глазах вскипели слезы. И он, после, вытирал их своими умелыми пальцами, а слезы все набегали и набегали, и он испугался, что сделал ей слишком больно или чем-то обидел.
Марина блаженно улыбнулась. Она чувствовала во всем теле такое умиротворение, такую небывалую силу, что, казалось, может оттолкнуться от кровати, замахать руками и взлететь. Пронестись надо всей красной Москвой и возвестить лучшему городу Земли, что счастливее ее нет никого – нет и быть не может.
Она открыла глаза. Первый взгляд ее, конечно же, принадлежал Николаю. А он тоже уже не спал и смотрел на нее серьезно и нежно.
– Ты улыбалась…
– Это потому что я про тебя думала, – Марина порывисто обняла его под одеялом, нисколько не смущаясь больше, и с удивлением вспомнила тот стыд, что выжигал ее накануне.
Тут она увидела. Ее безымянный палец обвивало золотое гладкое колечко. Но она была твердо уверена – еще вчера не было никакого кольца, и когда она засыпала ночью, тоже. Они не обменивались кольцами в загсе. Марина, как и многие другие, считала обручальные кольца пережитком прошлого… А сейчас ее вдруг до глубины поразил этот кусочек теплого металла. Стало хорошо – и чисто.
– Это мамино, – пояснил Коля и показал свою руку, на которой было такое же кольцо, только побольше, – а это папино. Мама прислала в том сверточке. Я надел его тебе, когда ты заснула…
Марина спрятала свою улыбку у него на груди. А Коля подумал, что теперь никогда не расстанется с этой маленькой феей, своей женой. И наверное, перед смертью последнее, что он увидит, будут ее глаза, такие, какими они были в эту таинственную и страстную их первую ночь.
…Марина никогда бы не подумала, что быть женой – это так просто. Как дышать. Может, все дело было в том, что она стала именно его женой.
Когда наступила осень, Марина специально начала заводить будильник на десять минут раньше, чтобы не вскакивать сразу в сумрак выстуженной комнаты, а немножко понежиться под одеялом, прильнув к Коле. Потом они быстро вставали и одевались. Марина, мимоходом здороваясь с неразговорчивыми ото сна соседями, семейной парой с двумя мальчишками-школьниками, разогревала на примусе чай и кашу. Они вдвоем, посмеиваясь чему-то, одним им известному, проглатывали еду и бежали на работу. Газет за завтраком Коля не читал.
К остановке через бульвар шли, не разнимая рук. Почти не разговаривали, им было приятно просто молчать вместе. В дождь Коля раскрывал над нею свой большой зонт, под ногами хлюпала размокшая рыжая листва.
Марина шла неровно, отдергивая ногу, если видела перед собой дождевого червя – а ими была усеяна сплошь вся тропинка.
– Ты же говорила, Режина не любит опозданий, – подколол ее как-то Коля, следя, как она осторожно откидывает в траву очередного извивающегося червяка.
– Жалко же. Вон их сколько раздавили… Нужны ли такие жертвы? – забавно наморщился ее лоб.
– Это всего лишь дождевики.
– Да? А если бы люди?
Она заскочила на бордюр и грациозно помчалась вперед, балансируя под колючим дождем, как гимнастка на проволоке под куполом цирка.
Вечером они встречались по дороге домой или снова заходили друг к другу на работу. Сидели в кино, под стрекот киноаппарата в пятый раз переживая за Чапая. Марина вцеплялась в Колин локоть, ища поддержки, а потом, когда Чапаев все-таки не доплывал, украдкой вытирала глаза платочком, а Коля посмеивался. Или ходили за керосином, хлебом, молоком – всегда вместе.
Однажды Марина услышала часть разговора двух соседок. Речь шла о них, Кареловых. Ася из 47-й квартиры удивлялась, как это Коле не наскучит всюду ходить с Мариной. А Тоня из 50-й ответила, что это просто по первости, мол, скоро выпустят пар и станут, как все.
Перед сном Марина читала библиотечные книжки, вышивала покрывало на кровать, чинила одежду, Коля заполнял карточки больных или переписывал ноты. Теперь каждый раз, видя пять полосок нотного стана, он вспоминал, как подарил Марине ее серенаду, ту самую, что родилась в ночь после их знакомства. Он играл для нее в красном уголке, после операции, уставший, пропахший сладковатым наркозным эфиром. У нее дрожали ресницы.
В декабре ударили морозы. Пруды в Сокольниках покрылись льдом, и Марина с Колей катались на коньках, хохоча и неуклюже шатаясь на узких, привязанных к сапогам лезвиях. Целовались на морозе у той же черемухи, мимо которой плавали на лодке в мае. Она снова стояла в снегу, теперь уже настоящем. У Марины лопнула от холода нижняя губа, и всю дорогу домой она то и дело слизывала капельки крови, выступавшие ровно посередине, доводя Колю этим невинным движением до белого каления.
Перед Новым годом Коля стал возвращаться из больницы с гостинцами: больные шли к доктору не с пустыми руками и настаивали, когда он пытался отнекиваться. «Ведь Новый год!» – не понимали они Колиной щепетильности. Так Коля принес своей сладкоежке Марине пастилу и целую консервную банку какао-шоколада, который она отрезала себе ножом по кусочку в день – чтобы на дольше хватило. Большой кусок отнесла Валевской, но та сморщила носик, сказала, что следит за фигурой, и отдала весь кусок швеям в пошивочную.
В обеденный перерыв Марина бегала то в гастроном, пытаясь уцепить что-нибудь вкусненькое, то в универмаг за подарками. Тридцатого числа они вдвоем с Колей приволокли небольшую, но пушистую елку, поставили в табуретку. Коля приобрел коробку новеньких елочных игрушек: мерцающие шары, фигурки пионеров и парашютистов, несколько хлопушек и пятиконечных звезд. Перед сном Марина долго смотрела на елку и гадала, что принесет им новый год.