Страница 10 из 10
Марина слышала, как хлопнула дверь кабинета, как по коридору удалялись быстрые шаги. Через минуту она увидела, как Света пересекла больничный двор, ссутулившаяся, торопливая, в пальто с меховым воротником, в котором Марина даже с такого расстояния распознала крашеного суслика.
Все это время из кабинета доносились только неясные шорохи. Коля ходил из угла в угол, стараясь успокоиться. Наконец прошел в лаборантскую.
Даже спрашивать не надо было, Маринины выразительные глаза всегда выдавали ее с головой. Но он все-таки спросил.
– Все слышала?
Марина кивнула.
– Этот ее Никита – мерзавец и подлец, – добавила она отчаянно. – Его нужно как-то наказать!
– Любимая моя! – Коля быстро пересек комнату и обнял, прижал по-особенному, так он делал, когда хотел ее от чего-то заслонить, защитить. – В таких вопросах обычно двое виноваты… Впрочем, знаешь, это совсем не наше с тобой дело. Я обещал помощь, и мы поможем. А судить – не нам. Пойдем домой.
Она кивнула и попыталась вынырнуть из его объятий. Но он еще несколько минут не мог заставить себя выпустить ее худенькие плечи.
Этой весной Коля стал еще более внимательным к ней, еще более чутким. Долгими вечерами это он оборачивал ее в тонкую пуховую шаль, когда Марина засиживалась у открытого окна, слушая шум «большой воды». Он находил в ее милых чертах малейшие признаки усталости, плохого самочувствия, тревоги – и прогонял их, как мог, шутками или поцелуями.
В апреле съездили на Волгу, погостить у Колиной мамы, Варвары Ильиничны. Свекровь наконец познакомилась с невесткой и, кажется, осталась довольна. По крайней мере, тем, как сын с Мариной общаются, смотрела одобрительно. Варвара Ильинична и Марина даже спели несколько романсов дуэтом, и кумушки-соседки сошлись на том, что молодое поколение подросло достойное и дело их продолжит с честью.
В мае Коля и Марина снова ходили на танцы, почти каждое воскресенье, отмечая конец рабочей шестидневки весельем, в котором становились немножко сумасшедшими. Иногда танцевали и во дворе, с остальной молодежью. Кто-то выставлял на окно первого этажа патефон, остальные несли пластинки особенно модных Дунаевского и Утесова. Веселье обычно продолжалось до тех пор, пока не начинал ворчать управдом, или квартуполномоченная Федосюк не стаскивала патефон с подоконника с таким непримиримым видом, что озорные девушки не могли сдержать насмешливого фырканья, а юноши – нарочито разочарованного стона.
В июле, в годовщину свадьбы, они прогуляли весь вечер по городу и сфотографировались на память. Марина попросила сделать две фотографии, большую, чтобы повесить на стену, и маленькую, чтобы всегда носить с собой.
– Зачем она тебе? – удивился Николай. – Я ж всегда у тебя перед глазами.
– Все равно. Пусть будет! – тряхнула растрепанной головкой Марина.
По утрам Коля чистил свои парусиновые штиблеты и ее светлые, на перепонке и с пуговкой, прюнелевые туфельки зубным порошком. Марина смотрела на это с улыбкой и качала головой: надежды Тони из 50-й квартиры не оправдались. Они, Кареловы, никогда не станут «как все», никогда не выпустят свой пар, потому что их любовь не проходит и не утихает и всегда будет такой же, как в то двадцатое мая, когда только вспыхнула с первого взгляда.
Коле нравились фильмы про Максима, и они бегали на них несколько раз. Марина веселилась, когда песня про шар голубой заедала в голове ее мужа, как испорченная пластинка. Он мог весь день бубнить: «Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над головой».
Коля уже и сам маялся этой песней, а все не мог выбросить из головы, и порой даже не замечал, как начинал напевать под нос. Марина радостно хохотала, Коля морщил брови и начинал кружить ее по комнате. Резкий запах одеколона смешивался с ее, жасминовым, и Коля и Марина падали на кровать, ошеломленные и разгоряченные.
Марина знала: ей никогда не надоест, не наскучит его жар, его сила, его страстность. Она никогда не сможет к этому привыкнуть. Каждый раз все было как впервые, только еще лучше. И у нее кружилась голова, когда она представляла: сколько бы лет ни прошло, они всегда будут так же молоды и так же влюблены друг в друга до беспамятства.
Снова наступила осень, сухая, звонкая, с прозрачным воздухом и высоким, улетающим вверх небом. На клумбах пышно догорали бархатцы и настурция, и цвет у них был такой же оранжевый, как и у деревьев вокруг. Пламенели клены. Марина по дороге на работу сорвала кисть рябины, ела и с наслаждением кривилась от горького, но такого живого вкуса.
В Доме моделей было как-то непривычно тихо. Секретарша Режины сказала, что начальница еще не пришла. Марина покосилась на дверь, потом на часы.
Валевская никогда не опаздывает.
Марина занялась работой. Проверила, на какой стадии выполнения находится пошив у швеи Анечки, разложила в аккуратные стопки журналы мод и села разбирать Режинины эскизы и тут же набрасывать свои.
Валевская упрямо игнорировала последнее веяние – упор на спортивный, неброский и утилитарный стиль. Она часто говорила Марине, что он ущербен. И пусть простые смертные одеваются как хотят, хоть в тренировочные трико, но ее «непростые» клиентки ни за что не променяют свою утонченность на какую-то физкультурность. И, как всегда, была права. Хотя они и предлагали клиенткам приличия ради модели коротких жакетов, приталенных пиджаков мужского кроя и юбок в складочку, те все равно выбирали струящийся или зауженный силуэт, завышенные талии, меховые горжетки, шелк и атлас вместо ситца, а креп-жоржет, маркизет и батист вместо сатина.
Но именно своим, личным призванием Марина последний год считала белье. Валевская только кивала с тайным удовлетворением, когда та показывала ей новую модель нижней сорочки, комбинации или бюстгальтера. В первый раз усмехнулась:
– Да, моя дорогая, супружеские обязанности пошли тебе на пользу.
Марина жутко покраснела, а Валевская щелкнула пальцами:
– Нечего смущаться. Хоть кто-то еще понимает, что неглиже – это не будущая половая тряпка.
Так и повелось. Валевская, раньше только качавшая головой на вопрос клиенток о пошиве белья, теперь с гордой улыбкой представляла им свою Мари. И передавала их в ее ловкие ручки.
Через два часа после Марининого появления пришла первая клиентка, за ней вторая, третья. Марина, бывшая в курсе всех Режининых дел, без труда находила нужные мерки, выкройки, эскизы и почти готовые наряды на примерку. Но с каждой минутой ее все больше терзал вопрос: где Валевская?
В пять она отпустила секретаршу и осталась одна. Не считая тех, кто выходил через черный ход: закройщиц и швей в пошивочной.
Она не сразу узнала походку Валевской. Обычно та стучит каблуками, уверенно, напористо. Сегодня она шла неровно. Зашла в кабинет, бросила на спинку стула пальто, шляпку и шарф. Не открыв окно и не вставив папиросу в мундштук, стала чиркать спичкой дрожащими пальцами.
– Что, Режина Витольдовна? – Фарфоровая бледность легла не только на щеки Марины, но, кажется, на ее сердце.
Жадно затягиваясь, Режина подошла к столу, вытащила лист бумаги, перо и положила их перед Мариной.
– Сядь. Пиши.
Марина беспрекословно исполнила приказание. Застыла, глядя выжидающе и беспокойно.
– «Я, Марина Ивановна Карелова, прошу освободить меня от занимаемой должности закройщицы в Доме моделей номер 6 города Москвы». Дату поставь и подпись.
Марина отбросила перо, словно пчела ужалила. На глаза моментально навернулись слезы.
– Режина Витольдовна, за что? Я же ничего не сделала… Режина Витольдовна, милая…
– Ради бога, Марина! – чуть не в первый раз назвала ее по имени Валевская. – Только вот слез сейчас не надо. Мне уж в пору реветь, и то молчу. Вызывали меня.
– К-куда? – запнулась Марина.
– Куда надо. На Лубянку. Допрашивали.
Режина закурила еще одну папиросу, закашлялась, раздраженно открыла окно, выпустила дым и тут же воровато захлопнула раму обратно. Круто развернулась и наткнулась на обескураженный, недоуменный и испуганный Маришин взгляд.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.