Страница 2 из 10
– Слышали бы тебя экзаменаторы…
Марина пожала плечами и не ответила. Оля снова уткнулась в учебники.
Пока Марина отвлеклась на Олю, Света полностью завладела шкафом и зеркалом и уже заканчивала сборы. Она оглядела себя в ситцевом платье цвета чайной розы в мелкий черный горошек, повернулась к зеркалу спиной и чуть не свернула шею, пытаясь разглядеть наряд сзади. Марина прыснула.
– Ты, Светка, ну точно гусыня. Такая шея у тебя… длинная, – озорно закончила она.
Бледная блондинка Света нахмурилась, кровь прилила к лицу.
– Скажешь тоже. Шея длинная, значит, лебедь, – подняла голову Оля, заступаясь.
– Ну да, лебедь. А я что сказала? – И Марина приняла такой невинный вид, что надувшаяся было Света усмехнулась и покачала головой:
– На тебя, Маринка, решительно невозможно сердиться.
– Решительно! – кивнула та, вытащила из-под стула небольшую сумочку, открыла ее и выудила на свет маленький тюбик губной помады. Подошла к Свете и решительно скомандовала:
– Давай открывай рот. Красить буду.
Света с готовностью выпятила губки. Ей эта процедура была не впервой. Раньше она сама просила Марину накрасить ее, и причин тому было несколько. Во-первых, никто больше не умел так красить губы, как Марина. Они казались одновременно невинными и такими восхитительными после нескольких касаний ее тюбика помады. А во‑вторых, из всех обитательниц общежития у Марины помада была лучшей, иногда даже торгсиновской[1], подаренная щедрыми клиентками в благодарность за сшитое платье или костюм.
Сегодняшняя помада пахла как-то иначе, богаче и вкуснее, и сердце у Светки предательски заныло.
– Что это, Мариш? Дай сюда! – Она быстро выхватила тюбик и прочла название на золотистом тюбике. – Вот это да! Это ж «Коти», с самого Парижу? Мамочка родная, а как пахнет! Ммм…
От неожиданности Светка совсем перестала следить за речью и тут же выдала с головой свое кристальное рабоче-крестьянское происхождение. Косметика от «Коти», иностранного производства, такая знаменитая и недоступная, что о ней не могли даже мечтать, – не то что держать в руках и красить свои пролетарские губы большинство москвичек. И тут эта маленькая драгоценность, прямо на третьем этаже общежития Текстильного института. Света не сводила с тюбика глаз.
– Ну да, «Коти», – улыбнулась Марина, глядя на раскрасневшееся от волнения лицо Светы. – Хочешь, отдам? Да ты бери, бери.
Света испуганно протянула тюбик обратно.
– Ты что?
– А что?
– Это ж…
– Ну да. Мне клиентка отдала. Ей муж привез, а ее такой цвет старит. Вот мне и отдала. А мне этот колер тоже не нравится. А тебе идет. Честное комсомольское!
Света долго стояла молча, на ее лицо набегала то тень, то почти благоговение. Наконец она кивнула и бросилась Марине на шею.
– Мариш! Ты золото! Золото настоящее. Проси что хочешь, ни в чем не откажу.
– Тогда… Буду петь – ты не торопись, – улыбнулась Марина и рассмеялась, глядя на обескураженную Свету.
– Я тороплюсь?
– Нет, это я так, – подмигнула Марина и начала перебирать ворох одежды. Света отошла от зеркала и, сев на стул, стала крутить в руках вожделенную помаду.
Марина тем временем погрузилась в раздумья, покусывая губу и теребя сизую юбку плиссе, лежащую на ее кровати. Потом покосилась на портреты Ленина и Сталина, словно великие вожди могли ей чем-то помочь.
Наконец Марина решилась. Белое крепдешиновое платье с пышным шифоновым подъюбником и синий-синий шелковый пояс вокруг талии. Примерила, подошла к зеркалу.
Оттуда на нее смотрела миленькая брюнетка, стройная, миниатюрная, с большими карими глазами и непокорными растрепанными волосами. И этой брюнетке определенно шло платье. Марина ни разу еще не пожалела, что сшила себе его, хоть Валевская и говорила, что пышная юбка сейчас не так актуальна, как струящаяся или узкая. На ткань ушла зарплата за два месяца. Зато пояс достался бесплатно, из обрезков ткани в пошивочной.
Она деловито повертелась перед зеркалом, завела руку за спину, чтоб не видеть шрам от ожога, подкрасила губы и проворно взбила волосы. Раньше она мечтала о длинных волосах…
Первый раз волосы Марише остригли, когда она только оказалась в приюте. Ей тогда было восемь, и теперь она уже смутно помнила то время. Воспитывал ее отец, мать умерла, произведя малышку на свет. Папа, Иван Тимофеевич, был инженером на заводе, Героем труда, и однажды слег с тифом. А через три дня, как говорится, преставился. Сама Марина тоже заболела, но как-то выдержала, выздоровела и была отправлена в Замоскворецкий приют. Там-то ее и остригли – вшей побоялись. Она до сих пор, вспоминая, ощущала ту наступившую невесомость в голове, когда последние черные пряди упали на дощатый пол.
С тех пор она мечтала о волосах. Но в приюте отращивать запрещали, а потом… Потом она поступила в институт, насмотрелась, как товарки мучаются, грея на дровяной колонке воду, и решила отложить шевелюру на будущее. А через год познакомилась с Валевской.
– Милочка, – сказала Режина Валевская, тронув себя за серьгу тонкими пальцами. – Длинные волосы, это же так немодно! Теперь в фаворе быстрота, живость, легкость и практичность форм. Именно это я вижу у вас на голове.
Теперь Марина изучала свою прическу в зеркале. И должна была признать Режинину правоту. Живость и легкость действительно были налицо. То есть на голове. Даже чересчур, поморщилась Марина. Она бегло пригладила вихор, но тут же забыла о нем и отвернулась. Посмотрела на часы. Половина десятого.
– Я готова.
Света очнулась от созерцания неслыханного Марининого подарка, как будто проснулась. Взгляд оставался затуманенным.
– Хорошо. Идем? – попыталась встряхнуться Света.
Она взяла стоящую у стола потертую гитару с красной лентой. Марина тем временем обулась, притопнула каблучком. Оля оторвалась от учебников.
– Удачи, девчата…
– И все-таки ты зря так с нами. Могла бы и пойти. Поддержать, так сказать, подруг и товарищей. А ты вон, от коллектива отрываешься, – шутливо насупилась Марина.
Оля качнула головой, Марина понимающе махнула рукой: мол, знаю.
В парке Сокольники было шумно, многолюдно. У фонтана визжала детвора.
– Совсем как на Первое мая, – хмыкнула Светка, уплетая мороженое.
– Ну да. Правда, сегодня уже двадцатое…
– Еще бы демонстрацию… Представляешь, и мы бы выступали? – мечтательно вздохнула Света и протянула мороженое Марине. Та покачала головой:
– Спасибо. Голос поберегу. А до Первомая мы с тобой еще не доросли.
И так было чудо – их дуэт пригласили петь в Сокольниках. Перед гражданами. Это уже не то что в институте самодеятельность. Этим местком им такое доверие оказал, что только благодарить его за это и благодарить. Марину всю трясло, хотя она и не подавала виду, только сильно сжала в руке платочек.
Организатор концерта городской самодеятельности, грузная мелкозавитая дама, увидела их еще за несколько метров. Замахала рукой, подзывая. Сердце Марины ушло в пятки.
Как в тумане она выслушивала инструкции, каким номером они будут выступать, что да как. Дама намекнула, что на смотр самодеятельности планировали заглянуть товарищи из горкома, и Марине понадобилось все мужество, чтобы не рухнуть замертво. «Спокойно, – напомнила она себе, – настоящие комсомолки справляются с трудностями. А это так вообще пустяк».
Но все равно стояла за сценой едва живехонька, на Светку совсем не смотрела и мало что слышала из других номеров. Кажется, пионеры пели про вихри враждебные, потом про молодую красивую Родину, про Владимира Ильича Ленина. Оркестрик народных инструментов исполнял русские песни, и вот…
– А теперь нас порадуют своим выступлением труженицы нашей легкой промышленности, студентки Текстильного института Марина Коростылева и Светлана Иващенко.
На подкашивающихся ногах Марина вышла на сцену, чуть не споткнувшись. Платочек из рук не выпустила, а наоборот, прижала к груди.
1
Торгсин – всесоюзное объединение по торговле с иностранцами (Торговый синдикат), существовавшее в 1931–1936 гг. (Здесь и далее примеч. авт.)