Страница 8 из 28
«Натания – Канфей-Шомрон. 16 шекелей. 5/05/05». Если когда-нибудь израильское Министерство Правды в полном соответствии с Оруэллом объявит, что поселение, где он жил, никогда не существовало, он предъявит этот билет-закладку, приютившийся между страниц книги рава Хаима. Вот до этого места он когда-то дочитал, возвращаясь домой в автобусе из Натании. Что ж, двинемся дальше...
«Самоубийц запрещено хоронить на кладбищах, но к тем, кто повесился, это парадоксальным образом не относится: считается, что между мгновением, когда затянулась петля, и мгновением, когда наступила смерть, проходит достаточно времени, чтобы человек успел сделать тшуву, то есть раскаяться, вернуться к Б-гу, а следовательно удостоиться нормального погребения. И поскольку мы не знаем, что происходило в душе, пока тело дергалось на веревке, то действует презумпция невиновности.
Закон есть закон, но, честно говоря, меня немного коробило. Кто мы такие, чтобы судить или оправдывать человека, прошедшего то, что прошел мой отец – и во Львове, и в Кфар-Эционе. Разве виноват он был в том, что в этом мире еврей уже рождается с повесткой в газовую камеру. Не отца судить надо, а мир менять. Я не знал еще, что не пройдет и десяти дней, как сам стану одним из тех, кому посчастливится участвовать в этом изменении мира. Потому что двадцать второго ияра закончилась моя шива{Неделя траура, которую скорбящий проводит дома.} по отцу, и я в тот же день вернулся в свою танковую бригаду, а в ночь на двадцать шестое{В 1967 – пятое июня, день начала Шестидневной войны.} наше правительство, не дожидаясь, когда «за нами придут» и «нас выдавят», отдало приказ нанести упреждающие удары по вражеским войскам, стянутым к нашим границам. Все знают о том, как израильская авиация разбомбила египетские аэродромы, в течение ста семидесяти минут превратив триста из трехсот сорока египетских самолетов в пылающие обломки. Но как-то не принято говорить, что, по оценкам решительно всех военных экспертов, для выполнения этой задачи необходимо было как минимум в два раза больше самолетов (а их у Израиля просто не было) и как минимум в два раза больше времени (а за это время враги могли бы оправиться, перегруппироваться и раздавить нашу страну). Да, мастерство еврейских летчиков было потрясающим, но десятки бомб, попавших точно на перекрестки взлетных полос, так что одной бомбой уничтожалось сразу две полосы – это, извините!.. При всем уважении к нашим асам. Я, конечно, раввин, мне по штату положено, но всем читающим советую раскрыть глаза и согласиться, что оценка Вс-вышнего моим отцом – да будет благословенна его память! – несколько однобока.
Вслед за уничтожением египетской авиации началось наступление израильских танковых дивизий на египетском фронте. В течение трех дней наши войска заняли сначала Газу, а затем и весь Синайский полуостров. С Иорданией, как известно, израильское правительство воевать не хотело и даже пыталось не отвечать огнем на артобстрелы с ее стороны (в которых десятки мирных жителей погибли и около тысячи было ранено). Но после того как Арабский легион начал наступление в Иерусалиме к югу от Старого города, наши парашютисты получили приказ атаковать. Две тысячи лет евреи, глотая слезы, молились о возвращении в древний Иерусалим. Двадцать восьмого ияра пять тысяч семьсот двадцать седьмого года он вновь оказался в еврейских руках. На очереди были другие города, в стенах которых прошли первые тысячелетия истории нашего народа: Хеврон, Шхем, Вифлеем, Иерихон. Социалисты, стоявшие во главе еврейского государства, не испытывали никакого желания их освобождать, но выхода не было: по территории Иордании уже двигались в сторону так называемого Западного берега сто пятьдесят иракских танков и дивизия иракских пехотинцев.
...В среду 28 ияра наша танковая бригада прорвала фронт к северу от Дженина и за ночь прошла по самарийским горам на восток, чтобы занять Шхем. Горы здесь пологие, скорее холмы, а не горы. Мы ехали прямо по гребню. Танк ревел, прыгая с одной базальтовой террасы на другую, и всякий раз при этом окуляр, от которого я, наводчик, не имел права глаз оторвать, бил меня по физиономии. Было безумно жарко, пот застилал глаза, стекая из-под шлема. Казалось, он вот-вот начнет выплескиваться из комбинезона. Ящики со снарядами все время падали со своих мест, снаряды вываливались из ящиков, и Рам, заряжающий, в своем отсеке замучился их подбирать. Впереди тускло светились арабские деревни, и в темноте едва чернела последняя, из гор выточенная, перегородка, отделяющая нас от иорданской долины. А сзади... Пусть она не была видна отсюда, но я знал, что где-то сзади не спит, затаив дыхание, моя Кфар-Саба, которая еще позавчера была в смертельной опасности. Потому что еще позавчера мы жили в гетто. И если здесь, вот на этом самом месте, где мы сейчас едем, поселятся евреи, то... – то Израиль перестанет быть гетто, еще одним из бесчисленных гетто, раскиданных по миру, а станет действительно страной. Этот хребет под ревущими гусеницами моего «Центуриона» будет стеной, которую не смогут перешагнуть те, кто захочет придти за нами, стеной, которая встанет на пути тех, кто захочет нас выдавить. Наша танковая колонна остановилась. Со скрежетом стали открываться люки. Народ начал вылезать наружу. Привал так привал! Тут и там вспыхнули оранжевые огоньки сигарет. Я тоже было вытащил пачку, но в этот момент из-за соседнего танка раздалось чье-то басистое «Маарив! Маарив!» Ну да, ведь никто из нас еще не успел произнести вечернюю молитву.
Для совместной молитвы необходим миньян – десять совершеннолетних евреев. Нас поначалу собралось только девять возле танка, девять молодых парней из религиозных семей (ну, моя-то религиозной была лишь наполовину), потрясенных тем, что стали соучастниками чуда, равного рассечению вод Красного моря. Я хотел было уже бежать искать десятого, но тут от группы солдат, стоящих возле купы олив на терраске неподалеку от нас, отделился еще один и двинулся к нам. Судя по походке, это был человек гораздо старше нас. «Милуимник{Солдат или офицер запаса, призванный на сборы или на войну.}», – сказал Рам, глядя, как он карабкается по глыбам. Мы начали молитву. Дойдя до слов «Слушай, Израиль, Г-сподь – наш Б-г!» я подумал: теперь я это знаю точно! Дойдя до слов «Благословен ты, Г-сподь, благословляющий миром народ свой, Израиль!» я подумал: теперь это стало реальностью!
А потом настало время читать кадиш – гимн Вс-вышнему, который произносится в память о недавно умершем родном человеке. При этом в нем нет ни слова о смерти. Что поделать – еврейская логика. Б-жья логика. Так вот, кадиш читали двое – я и этот десятый. Я – по отцу. А по кому читал он – мы не знали. По обычаю, мы оба вышли вперед, встали рядом и начали хором: «Да возвысится и освятится великое Имя Его!
– в мире, сотворенном по воле Его,
И установит Он Свою царскую власть и взрастит спасение...»
Голос показался мне жутко знакомым, настолько знакомым, что я боялся признаться себе в том, чей это голос, уговаривая себя, что все это мне лишь кажется, что я ведь сам читаю вслух, как же мне разобрать, на чей похож голос того, кто читает вместе со мной.
«Создающий мир в высотах Своих,
да сотворит Он мир для нас
и для всего Израиля...»
Молитва закончилась. Человек шагнул ко мне, вытащил трубку – длинную, черную, слегка изогнутую.
– Огонька не найдется? – он произнес это на удивление глухо, как будто набрал в рот могильной земли. Я протянул зажигалку. Словно перевернутое сердечко, вырвалось пламя, и в его ореоле я увидел лицо – большие глаза в глубоких глазницах, слегка вздернутый нос... Не было шрама, не было морщин. Мужчине было лет сорок, может, чуть больше.
– Чего вылупился? – раскуривая трубку, спросил милуимник уже совсем другим голосом, ничуть не похожим на отцовский. – Сейчас не таращиться надо, а воевать!
– Вы знаете, – робко начал я. – Вы очень похожи на моего отца, да будет благословенна память праведника...