Поймать ветер

Как уж тут судить Димину мать, когда и самой от ноши хочется иногда сбежать. Где уж тут радостно крест взять и нести?.

Прежняя любовь убежала, а новая не нарастала, пока она не поняла, что отношения их прошли все стадии: была пылкая любовь, с возрастом появилось нечто братски — сестринское, дружеское, а теперь — третья и, видимо, конечная, стадия. Теперь она в роли мамы. А он — дитя, больное, капризное порой, но дорогое, увечное, но любимое. Твоё и терпи… терпи с любовью, тогда легче. Легче говорить, а нести.

20. Больница — потеря

Глупая жена разрушает дом свой глупостью.

Она бегала и бегала по коридору, заглядывала в открытые двери палат, обводя больных невидящим взглядом.

— Мужа моего не видели?

Один и тот же вопрос каждый день, каждый час, каждую минуту.

— Надоела, — ворчал Василий Фёдорович, — всё ходит и ходит, какого-то мужа ищет, глаз у неё нету…

И вспоминал свою жену — хорошая была женщина, тёплая. Всех грела. Все его беды начались, когда её не стало. Разве бы она его сюда упрятала? Но иногда он забывал, что Евфросинья умерла, и тогда чувство горькой обиды охватывало его — бросила, и он кидался к дверям, выталкивать эту, ищущую мужа, вымещал на ней свою обиду. И эта, поди, тоже бросила, а теперь ищет.

Никто не сочувствовал её пропаже, никто и на вопросы не отвечал. Бегаешь — и бегай дальше, надо же чем-то день занимать. Только Светлана в начале своей работы в отделении ещё пыталась успокоить больную:

— Нету его, ушёл, сегодня не придёт, завтра будет.

Но у больной не было завтра. Было одно бесконечное страшное сегодня, растянувшееся на всю оставшуюся жизнь. Была потеря, ничем не восполнимая. И лекарства, отупляя, не уничтожали потери.

Какого мужа она искала? Один ли он у неё был? В чём она перед ним или он перед ней были виноваты?

Наталье Николаевне эта больная чем-то напомнила вдруг соседку тётю Веру. С её безумной тоской по мужу, с её страстями и историей, так печально закончившейся. Ничего о дальнейшей судьбе соседей она не знала. Затерялись где-то на просторах тогда ещё Советской родины. Но страшно было представить, как должны были сложиться их жизни, и вспоминались материнские слова:

— Ох, как её жалко, ей же с этим жить.

С чем-то и эта больная, ищущая мужа, живёт, думала Наталья Николаевна, умывая Анатолия Петровича. И всем нам жить с тем, что успели в жизни натворить.

Сегодня дежурила Светлана, поэтому Анатолий Петрович был умыт и обихожен, но она всё равно проделала всё снова, раз пришла, нужно же что-то делать. Опустила Светлане в карман шоколадку.

— Это для ваших мальчиков.

— Женька у меня кормилец, — с гордостью сказала санитарка.

Наталья Николаевна вздрогнула, вгляделась в её лицо, как же сразу не догадалась.

— Ему сколько лет? — спросила осторожно.

— Да уже двенадцать.

— А как же — кормилец?

— Да у церкви побирается, — беззаботно махнула рукой санитарка, — иногда двести рублей за день собирает. Теперь вот я ему помощница, теперь мы заживём, а то он один бился.

Ничего не смогла произнести Наталья Николаевна. Какие слова тут помогут? Она всё равно не поймёт, эта женщина, Женькина мама, что гибнет мальчик, если уже не погиб. И, вроде, человек неплохой. А что толку, как им иначе выжить? Никак. Поэтому из её относительного благополучия и соваться в эту бездну бессмысленно. Светлана и Женька цепляются за один день, сегодня выжить, не пропасть, а завтра, да и будет ли у них это завтра?

— Господи, как ты всё соединил? — эта мысль не давала покоя Наталье Николаевне.

Как же так получилось, для чего ей нужно было встретить здесь Женькину маму, чтобы увидеть её и не судить? А всё остальное? Почему ей видятся во всех прежде знаемые люди? Вот все они теперь тут и рассчитываются за свои неправильные жизни. И они с мужем тоже.

Нет на земле безгрешных. Каждый чем-то виноват. И сидит на каждом вина, как погонщик на горбу, и гнёт к земле человека.

Судьбы больных, когда она что-нибудь о них узнавала, оказывались так похожи на то, что она знала о себе и о других, что вглядываясь в их лица, вслушиваясь в имена, она почти верила, что вот соединил Господь всех грешников в стенах этой больницы, и получился готовый ад. Ад при жизни! Конечно, начало этого ада лежит за стенами больницы, здесь лишь продолжение.

— Мужа моего не видели? — остановила её больная уже у самой двери.

Сестричка рассказывала, что в молодости она изменила мужу, а тот умер — от инфаркта. Прожила она без него свою жизнь нескучно, ещё трёх мужей имела, но все умирали. Сын остался только от первого брака, он её сюда и определил на постоянное место жительства.

21. Больница — споры

Есть путь, который людям кажется правильным, но он ведёт к смерти.

Войдя в палату, по лицу мужа увидела, что опять не всё в порядке. Улыбнулась ему и Сергею Ивановичу, поздоровалась:

— Спасибо, Серёжа, — она его так называла, по-домашнему, без отчества, — что Анатолию помогли, сам бы он до стоматолога не добрался.

— Да пустяки, — отмахнулся доктор, — что тут ещё делать, проводил, только и всего.

Наталья Николаевна разбирала сумки:

— Это вам, Серёжа, это мужичкам в палату, сестричкам, нянечкам.

Без гостинцев не ходила. Пусть немудрёное, но домашнее: то оладьи, то пирожки с капустой, ранетки, помидоры, огурчики малосольные. Больничная пища приедается, да и внимание человеку дорого. Родные ходят один-два раза в неделю, это она к мужу каждый день бежит из-за его немощи. А нянечкам каково — горшки таскать? Как их не угостить?

Сергей Иванович, поблагодарив, вышел из палаты, дав им возможность совершить туалет, зная, что Анатолий Петрович стесняется. Но Наталья Николаевна сначала побежала в прежнюю палату, пока пирожки горяченькие. Вернулась расстроенная:

— Василий Фёдорович совсем никакой, ничего не помнит, растерянный, вчера носки в бане потерял, сидит босой, горюет… где-то у нас тут, в тумбочке, запасные были.

Анатолий Петрович вспылил:

— Серёжа вышел, вот вернётся, я тебя полдня жду, не при нём же вонь разводить.

Жена, вывалив всё из тумбочки, торопливо искала носки, найдя, жестом остановила мужа, я сейчас, и убежала.

Вернувшись, выговорила:

— Я к тебе каждый день хожу, а там — сидит старик, плачет…

Сергей вернулся, когда она, уже обиходив, кормила мужа. Тоже сел обедать. Аппетит у него был отменный: съедал и больничное, и то, что сестрички носили, и то, чем Наталья Николаевна угощала. В запое не ел, теперь отъедался.

— Молодой мужик, — вздыхала Наталья Николаевна, — его кормить надо, а некому.

Как-то рассказала ему о том, что врач-психиатр произнесла о Евгении Борисовиче, о расчёте за неправильную жизнь.

Ранила Сергея эта фраза, теперь он каждый раз возвращался к ней. Вот и сейчас, отнеся тарелки в столовую, вернулся и заговорил:

— Что у человека в нашей теперешней жизни есть, чтобы снять те нагрузки, которые на него обрушиваются?

— Молитва, — не задумываясь, ответила Наталья Николаевна, для неё этот вопрос давно был решён, — и физический труд.

Хотя знала, что, когда тебе совсем плохо, ни молиться, ни трудиться уже не можешь.

Остаётся одно коротенькое: «Господи, помилуй». Но зато уже из самого сердца.

— Моли-и-тва, — иронически протянул Сергей Иванович, — не каждому дано. А водочка всегда под рукой. И трудиться не надо. Выпил — и все вопросы решены.

— Да. Только завтра они опять явятся, да ещё похмелье, — возразила женщина, — теперь уже с двумя врагами бороться. Да вы-то, как никто, знаете, что водкой не спасёшься.

— Знаю, — повторил Сергей, — но в религии столько напутано. Вот — не убей, а сколько православных святых воинов? Значит, не убей только своего, а иноверца можно?