Поймать ветер

— Ну вот, — подходя к больнице, вздохнула Наталья Николаевна, — сейчас опять Серёжа пристанет со своими разговорами.

Не любила она этого. Докажите ему, что Бог есть. Как будто Бог — теорема. Не чувствуешь сердцем Его присутствия в твоей жизни, значит, для тебя — Его нет. И только, и успокойся. Так ведь нет, чувствует, потому и неймётся ему, хочется опровергнуть Божие существование, иначе жить невыносимо в том, в чём живёшь, нечем тогда оправдать своё свинство.

— Здравствуйте, — произносит она, входя в палату, охватывая взглядом сразу и Анатолия, и Сергея, оценивая, ну, как сегодня, какие сюрпризы? Оба улыбаются, значит, слава Богу, без неожиданностей.

— Сегодня вам котлетки вкуснющие и салат, давайте, Серёжа, ваши тарелки.

Сергей Иванович подал тарелки и вышел. Поговорит потом. Сначала Наталья Николаевна моет мужа, кормит, а разговоры на закуску.

— Хочу домой, — произнёс муж так тоскливо, так по-детски брошено, что у Натальи Ивановны защемило сердце, — забери меня отсюда.

— Толя, — ласково остановила она, — теперь уже скоро, дольше терпели, немного осталось. Конечно, заберу. С тобой сейчас гимнастикой занимаются, может, ходить сможешь.

— А… — муж безнадёжно махнул рукой, — всё бесполезно, ничего они не умеют, я сначала поверил, а теперь вижу — бесполезно.

— Знаешь что, — рассердилась Наталья Николаевна, — сколько раз я тебе говорила — верить надо, молиться, у Бога просить, но и верить, и самому трепыхаться, делать, делать, как та лягушка в сметане. вот собьётся масло, и выпрыгнем.

Но Анатолий Петрович только махнул рукой.

В маршрутке, возвращаясь домой, Наталья Николаевна плакала, не обращая внимания на пассажиров. Слёзы сами текли из глаз. Она тоже видела, что всё бесполезно, сюда, пусть плохо, но на своих ногах пришли, а отсюда нести придётся. Вот и всё лечение. Если ей это принять невыносимо, то каково ему? Но плача, понимала, что принять нужно, через боль, через несогласие, но — нужно. Примешь — вынесешь, будешь роптать — сгоришь. Но такую ношу взвалить на плечи? Силы уже не те, возраст. И ничего-то у нас нет, чтобы легче было семье, где такая беда случается, когда больной — лежачий. Она ещё в молодые годы ужасалась, приходя участковым врачом к таким больным, как же бедные родственники с этим справляются? А теперь вот самой выпало. Нет, только не думать о том, что впереди. Вот сегодня справлюсь и, слава Богу. А если представить череду тягостных дней, в которых одна немощь и бесконечный уход за болящим — страшно и горько.

21. Колодец

Не пытайся учить глупого, он посмеётся…

— А ты, что больше всего любишь? — прозвучал в ней вопрос Невидимого.

Возможно, подумав, она бы ответила как-то иначе, но сейчас сердце горело одним желанием.

— Свободу! — выкрикнула она.

И тут же очутилась на земле у колодца. И забыла всё, с ней происшедшее. Только какое-то смутное воспоминание чуть тревожило душу. Так бывает, когда на чём-нибудь глубоко сосредоточишься, а потом — очнёшься, и в первое мгновение словно забудешь, где ты и что ты тут делаешь.

Вот и она не понимала, что это она так долго торчит возле колодца. Взглянула в колодец: солнце уже забежало за облако, и внизу тускло поблёскивала тёмная вода.

— Колечко! — вздохнула она и неожиданно для себя без сожаления добавила. — Какая у него теперь редкая шкатулка.

И вспомнила:

— Ой, что же это я, вся вода в чайнике, поди, выкипела.

Чайник и вправду допаривал последние капельки влаги. Плеснула в него немного, только чтобы освежиться перед дорогой. Взглянула на часы, на собранные вещи.

— Половину оставлю, не осилю… ну и Бог с ними, пусть остаются нестиранными. Будет погода, увезу в следующий раз, а нет — так и до весны подождут.

Вышла сорвать травки к чаю. Мелисса молодая отросла, и у иссопа листочки зеленеют, и лафант ещё хорош.

— Всё сорву, — захотелось всего сразу.

И вдруг какая-то мысль или чувство, не оформленное словами, остановили её.

— Нет, не буду, вот листик мятки, и хватит. Налила чаю, приготовила три печенюшки, это были любимые — овсяные. Поглядела на них и две убрала в мешочек. Неторопливо попила чай, с удовольствием съела печенье. Взяла две нетяжелые сумки и медленно пошла на автобус. Времени — в обрез, раньше бы бежала, задыхаясь и потея, а тут что-то внутри удержало её.

— Ну, и опоздаю, ноша не тяжёлая, дойду до тракта, всего-то на десять минут дольше.

На остановке — длиннющий хвост очереди и ропот: автобус маленький, садоводы в тревоге, как в него впихнуться, да ещё с сумками. А ведь может и не прийти, сколько раз такое бывало. Не стала ждать, направилась к тракту. Пошла легко и упруго, как ходила когда-то в молодые годы.

— Господи, как хорошо, когда ни от чего не зависишь, — взглянула на небо, — хоть на небо посмотрю, а то одна земля перед глазами.

Небо снова очистилось и сияло ей осенней глубокой синевой, чуть вспененной местами барашками облаков. Захотелось добавить:

— Кроме Тебя.

Но мысль о зависимости остановила язык. Она шла и додумывала эту мысль. Что такое зависимость, и как можно не зависеть от Бога?

— Вот я — Твоя, — хочется крикнуть Господу. И сразу холодок по коже. Слабая я, а быть Твоей — это подвиг. Так в чём же зависимость? И вдруг поняла — когда не можешь уйти. Значит, быть независимой — это свобода уйти, отказаться. Я могу от Тебя отказаться, отпасть. О, Господи, сколько раз я уже это делала. Но я должна сама понять, что всё, что я делала, это лишь тропки, дорожки, а Путь один — это Ты. И я свободна всегда припасть к Тебе. Но я свободна и оставить Тебя. И эта свобода — оставить, делает мой приход, моё притекание — независимостью. Зависимость, когда не хочешь уже, но не волен, не можешь отказаться.

Она шла, и в душе звучали строки, когда-то прочитанные: «Душа свободна выбирать сама, здесь — вечный Свет, а там — навеки тьма».