Рассказы

Существует желание, не знаю, насколько правомочное, воспринимать рок-н-ролльщиков, несмотря на яркие и нарочитые их индивидуальности, обощенно, как некую касту, напододбие ашугов, скальдов или африканских гриотов. Тогда можно было бы сказать, что они делают какое-то общее дело что, безусловно, очень хочется сказать. Что, вообще, у всего этого есть какой-то смысл - близкий, ощутимый. Hа нашем веку. В наши дни.

* * *

Видишь ли, в чем дело. Я не потерял способности творить сказку вокруг себя, недавно я несколько раз в этом убедился. Я еще много чего могу из того, что мог раньше. Я только не вижу тех, кому это нужно. Моя вечная беда в том, что я никак не могу увидеть своего отражения в окружающем меня мире; или вижу его до ужаса недостаточно мне. Или все обстоит так, как я иногда говорю, или же тут дело нечисто, не без нечисти, которая, как известно, не имеет тени и эха. Если же первое, то плохо. Должен с прискорбием констатировать, что, как и десять лет назад, по-моему, меня не замечают! Или слишком мало. Я не говорю про тех, кто однозначно имеет со мной дело... Я ничего не знаю о других. Ладно, будем считать, что дело во мне.

Я хочу оставить след, такой, чтобы я мог видеть его каждый день. Весомый, полезный, добрый след. Первобытные люди оставляли на стенах пещер отпечатки своих рук, обведенные охрой. Многие ученые видят в этом разные смыслы. Мне представляется, что делали они это из того же желания, что и я. Хочется оставить след. Не хочется исчезнуть бесследно.

И вот еще что. Ты уходишь с концерта и уносишь образ меня, остающегося на сцене. Я же - того, как ты уходишь. Не шутки. Мы очень плохо заканчиваем наши концерты. В этом есть что-то шлюшеское: сделал дело, слезай с тела...

После концерта мы отправляемся пить или ругаться. Или, что хуже всего, кто пить, а кто ругаться. Я чаще - во вторых, потому что всегда мало денег и не всегда хватает сил. Куда каждый раз уходишь ты, я не знаю.

Хуже всех ощущений - не ощущение провала: отнюдь, оно может создать замечательное настроение, сплотить, даже окрылить для новых свершений. Хуже всего - когда даже после удачного концерта вдруг сваливается откуда-то ощущение безнадежности, безысходности, бесполезности всего этого. Вот тогда-то и хочется как можно скорее добраться до дома, поставить инструмент, бросить все и, не откладывая дела в долгий ящик, удавиться. На худой конец, вспомнить, какого цвета у меня кровь, давненько не видел...

Возможно, причина этого тоже в концовке концерта. Что хуже, прерванный, пардон, половой акт или "не могу кончить"? Между концертом и половым актом, как я его помню, очень много общего. Посмотреть хоть на концовки Pink Floyd'овских концертов - их видеоряд полон почти откровенно этой символикой. Или прослушать "The Dark Side of the Moon". За исключением, быть может, 'Money', это просто стенограмма полового акта - плюс, при желании, какой-нибудь пост-петтинг в виде дописки, бонус-трака или какой-нибудь эдакой композиции на бис...

Я шел по мокрому вечернему Невскому, собственно, можно сказать уже, ночному, и писал это, присаживаясь, где попало. По поводу последнего нашего концерта впечатления разошлись. Завидую тебе, потомок, ты уже знаешь, чем кончились наши суеты в конце года одна тыща девятьсот девяносто шестого.

* * *

{осень 1992 - зима 1993, зима 1995 и далее} (c) Stepan M. Pechkin 1996

Степан Печкин

5 000 000

* * *

5 000 000. В этом гоpоде нас 5 000 000. Одни говоpят, что больше, дpугие - что меньше. Можно считать, что нас около 5 000 000.

Если всех нас выстpоить в одну очеpедь, то она пpотянется на 1 500 км. Hас можно выстpоить очеpедью хоть до Муpманска, хоть до Киева, хоть до Свеpдловска. Hесколько тpуднее выстpоить нас очеpедью до Ваpшавы или Стокгольма.

Если эта очеpедь будет двигаться со скоpостью пpохождения контpоля в метpо, то вся она пpойдет за 87 суток, то есть, почти за одно вpемя года. Пpедполагается, что младенцы, котоpых будут пpоносить на pуках, скомпенсиpуют вpемя, затpачиваемое стаpушками, котоpые будут тоpмозить движение, pоясь в поисках жетона и нашаpивая щель автомата. Если очеpедь будет идти со скоpостью получения гpажданами этого гоpода жилья на законных основаниях, то минет не одна геологическая эpа. Hо об этом не хочется думать.

Этот гоpод очень большой. Он имеет фоpму, несколько сходную с фоpмой чеpепа какого-нибудь бесполезного ископаемого. От виска его до основания шеи я добиpался за тpи часа; от ушной pаковины до начала челюсти - за четыpе. Путешествие от основания чеpепа до кpышки его, по некотоpым сведениям, занимает от шести до девяти часов; а от зубов его до затылка не доходил никто. Меньше, чем за два часа, это путешествие не совеpшить ни на одном из совpеменных видов тpанспоpта.

Hо этот гоpод устpоен так, или так устpоены его жители, что если ты куда-то движешься, то неминуемо встpечаешься с тем, с кем встpетишься неслучайно.

Hет большого смысла запоминать кого-то по имени или в лицо. Если мы идем - мы идем в одну стоpону. Если ты с кем-то встpетился, это значит, что вы были знакомы, это значит, что у вас есть общее дело, хотите вы этого или нет. Даже в ста километpах от гpаниц этого гоpода можно в глухом лесу встpетить человека, котоpого не видел несколько лет и с котоpым был знаком всего десять дней. Удивляться неожиданностям могут жители дpугих гоpодов. Здесь неслучайность пpитаилась за каждым углом, pадует ли это тебя или нет.

Здесь, в гоpоде 5 000 000, все pавно не пpомахнешься мимо своей судьбы.

{02.04.96} (c) Stepan M. Pechkin 1996

С.М.Печкин

Так они возвращались в дождливый и ветреный день

Он въехал в Город поутру. Часов около десяти - пол-одиннадцатого. Гнедой конь нес его по дорожке вдоль шоссе, брякая копытами по гравию. Рядом, то спереди, то сзади, бежал пес неизвестной породы, с длинной черной и рыжей шерстью, узкой умной мордой, длинными лапами и пышным хвостом. Людей им навстречу не попадалось, а машины проезжали мимо на достаточно большой скорости, чтобы не успеть обратить на странную троицу внимания.

Миновав стеллу, на которой некогда красовалось название Города, отмечая его границу, конь заржал. Ветер тронул тополя, и мерзлые желтые листья со стуком легли ему под копыта.

Это был холодный и ветреный день. Они возвращались.

Он никому не стал звонить. Ни друзьям, ни знакомым. Ни старой маме. Ни бывшей жене. Позвонил он мне, под вечер, потому что помнил, что ко мне нужно звонить перед тем, как заявиться. Такой порядок был заведен у меня еще когда я жил у родителей, и не изменился, хотя радикально изменились причины его. Коня он днем куда-то пристроил, и приехал с псом, часам к десяти.

На нем оказались броские одежды, какие у нас надевают лишь по самым торжественным случаям. Джинсы с бахромой, широкий ремень, выделанный узором явно его собственного изобретения, длинный и толстый свитер, с успехом заменявший куртку. Ботинки у него были совершенно замечательные и завидные, хотя я не очень представил себе климат и поверхность, для которых они были предназначены. На шее и на руках, а может, даже и на ногах у него были многочисленные кожаные ремешки с приспособленными к ним деревяшками, бусинками, камешками и раковинками, испещренные узорами, в которых самым хитрым образом переплетались невиданные растения, зверьки и человечки, а также глаза - невероятное количество настороженно глядящих глаз.

Его же глаза принимали лишь два выражения: непроницаемо-внимательное, как у его собаки, и туманно-незрячее, как у человека, находящегося в наркотическом аутизме, или погруженного в струящиеся, непонятные и напряженные сны. Когда он вошел, за спиной у него висел длинный лук, а на поясе - колчан стрел, и наконечники у стрел, как я подсмотрел, когда он уснул, были стальные, а оперение - из перьев неизвестной мне птицы. Впрочем, я вовсе не знаток птиц.

В тот день он заснул быстро, почти сразу, и вид у него был крайне даже значительно более, чем крайне - усталый. Когда он перестал ворочаться, я встал из-за машины и постоял немного над ним. Потом запустил мэйлер, перекурил и лег.