Страница 6 из 70
За стеклами машины все выглядит обычным. На придорожных лугах убирают сено, у магазинов стоят прислоненные к стене велосипеды, у коновязей переминаются лошади. По поселкам снует народ, ребятишки смотрят нам вслед. Все как было. Никаких признаков того, что война так близка. Но мне тут же вспоминается, что газеты призывают граждан спокойно заниматься своими насущными делами, и я начинаю увещевать себя. Сдалось мне это необычное! Если бы от одного пролета вражеских самолетов все опрокидывалось бы вверх тормашками, то наша страна не продержалась бы и двух-трех дней.
Руутхольм, оказалось, бывал в Валге. Мы говорим о Лягушином ручье, разделяющем город надвое, и о футбольных матчах между Эстонией и Латвией, всегда очень азартных, - ведь добрые соседи ни в чем не любят уступать друг другу. На душе опять становится легко и весело. И я улыбаюсь при въезде в Валгу,
Но в Валге уже не все как было.
Город выглядел опустелым, даже вроде бы покинутым. В глаза бросаются воронки от бомб. Или я ошибаюсь? Нет, не ошибаюсь - мы проезжаем мимо здания, стена которого рухнула. Немного погодя я вижу сожженные дома. Что все это значит?
Говорят, с двух до трех часов немцы бомбили город. Мы узнаем это от хромого старика, у которого спрашиваем дорогу. Теперь понятно. Город еще не очнулся от того, что произошло несколько часов назад. Вскоре мы узнаем, что исполком и горком партии покинули Валгу еще до полудня. Это меня встревожило. Почему руководящие органы оставили город? Неужели немцы так близко, что могут войти сюда с минуты на минуту?
Нийдас констатирует:
- Я был прав.
Смотрю на него вопросительно.
- Немцы прорвали нашу оборону на Даугаве, - объясняет он. - Несколько дней назад. И... Минск давно уже пал, а мы все еще говорим о Минском направлении.
Меня поражает его осведомленность. Откуда он выудил эти сведения? Мне хочется спорить с Нийдасом, только вот язык не поворачивается после того, что я увидел в Валге.
Руутхольм тоже помалкивает.
Ищем хоть какой-нибудь штаб. Лейтенант заходит в одно здание, - сквозь его двери входят и выходят красноармейцы, - а затем мы направляемся на вокзал.
На вокзале мы попадаем в тревожный водоворот: люди торопятся, снуют, хлопочут. Все больше военные. На путях идет погрузка и посадка в эшелоны. Я вижу на платформах автомашины, одно-два орудия, а в товарных вагонах с открытыми дверьми - бойцов, лошадей, мешки с мукой, полевую кухню. Готовится к отбытию и пассажирский, в который втискиваются люди с узлами, тюками и чемоданами. "Эвакуируются", - успел я подумать.
Паровозы гудят, окутываются облаками пара. Возгласы, крики, ржание лошадей, фырканье автомоторов.
Лейтенант и политрук обращаются с вопросами к пробегающим мимо офицерам, но те лишь мотают в ответ головой. Какой-то нервный полковник требует у Ру-утхольма с лейтенантом документы и, прочитав нашу внушительную бумагу, начинает раздраженно что-то объяснять.
Коплимяэ подходит ко мне:
- Фронт, похоже, не далеко.
Я не успеваю ничего сказать - меня опережает. Нийдас:
- Самое большее - километров двадцать,
- У тебя дьявольски точные сведения.
- А вы прислушайтесь. Мы прислушиваемся.
Сперва ничего вроде бы не слышно. Пыхтенье манев рирующих паровозов, гудение грузовиков - словом, все тот же разноголосый шум, который мы услышали сразу же, как только открыли дверцу машины. Но затем барабанные перепонки улавливают глухой гул.
- Орудия?
Голос у Коплимяэ встревоженный, Я бормочу:
- Вроде бы гроза... Поднимаем глаза - небо чисто.
Следящий за нами Нийдас снисходительно улыбается:
- Фома неверный.
И все, что происходит у меня на глазах, предстает вдруг в новом свете.
Отступление. Я вижу отступление. Красная Армия отходит. Отступает, как отступала все эти долгие дни. Чуда до сих пор не произошло. Но чудо должно произойти. Не чудо, а закономерный перелом в ходе войны. Пусть мы оставляем Валгу, пусть фашисты ворвутся в Эстонию, но их наступление не будет продолжаться вечно.
На минуту я теряю равновесие и бросаю Нийдасу:
- Рано радуешься.
Коплимяэ глядит на меня с недоумением. А Нийдас говорит с улыбкой:
- Береги нервы, Олев. Я не меньше тебя огорчен тем, что происходит. Но я открытыми глазами слежу за событиями.
Конечно, я глупо набросился на него. И сам не понимаю почему. Вероятно, потому, что меня раздражает всезнайство Нийдаса. Нет, меня вывело из себя то, что ход войны вовсе не таков, как бы мне хотелось.
Коплимяэ говорит:
- Валга большой железнодорожный узел.
Эту дурацкую фразу, отдающую школьной премудростью, он явно произносит для моего успокоения. Я дополняю его:
- Из Валги ширококолейные железные дороги идут к Пскову, Риге, Тарту, а узкоколейка через Мыйзакюлу к Пярну.
Нийдас не понимает, почему я тараторю все эти слова, и искоса бросает на меня пытливые взгляды. Коплимяэ продолжает:
- Валга и Тапа наши крупнейшие узловые станции. Нийдас быстро добавляет:
- В Тарту, Петсери и Тюри тоже соединяются три железнодорожные ветки.
Мы усмехаемся. Нийдас все-таки парень не промах, раз до него так быстро дошло.
Ясное дело, никому из нас в данный момент ни холодно ни жарко от этой железнодорожной географии. Просто нам необходимо как-то разрядить внезапное напряжение.
Ведь и Нийдасу, и Коплимяэ, и мне - всем нам как-то не по себе от всего увиденного. От того, что вокзал похож на растревоженный муравейник, что военные эшелоны не прибывают в Валгу, а уходят из Валги, что орудийный гул слышится уже в Эстонии и что город решено оставить. А то с чего бы воинские части покидали Валгу?
Появляются наконец Руутхольм и лейтенант. Нам велят сесть в машину, Коплимяэ получает приказ ехать не впереди нас, а сзади.
Направляемся через город к Латвии.
- Жалкая ниточка! - удивляюсь я при виде Лягушиного ручья.
Вскоре Валга остается за спиной. Из-за гула мотора орудий больше не слышно, но я предполагаю, что мы движемся к фронту.
- Наши части отступают по направлению к Пскову и Острову, - сообщает политрук. - Немцы в самом деле перешли Даугаву.
В школе я был одним из лучших учеников по географии и потому ясно себе представляю эту широкую реку с несколькими названиями - она берет начало где-то в России, пересекает дугообразно всю Белоруссию, разделяет по диагонали Латвию и впадает в Рижский залив. Значит, половина или более половины Латвии уже во власти гитлеровцев.
- Если Красная Армия отступает в направлении Пскова и Острова, значит, Эстония с одного фланга оголена?
Это спрашиваю я.
- Нашу республику будут защищать другие части. Но что-то я не слышу особенной убежденности в словах Руутхольма.
- По всей видимости, острие немецкого клина нацелено не на Эстонию, говорит Нийдас. - Они стремятся ресчленить наш фронт на несколько отрезков.
Лейтенант, видимо догадавшийся, о чем' мы говорим, взволнованно вставляет какое-то замечание, но я ничего не понимаю.
В десяти - пятнадцати километрах к югу от Валги нас останавливают. На этот раз не помогает даже бумага лейтенанта - люди в милицейской форме и в штатском не хотят нас пропускать дальше. Нам приказывают съехать с шоссе и встать под деревьями.
Вылезаем из машины. Лейтенант требует, чтобы его провели к командиру истребительного батальона. Так я предполагаю, услышав, как он произнес знакомые мне слова "истребительный батальон" и "командир". Я не ошибся: нас в самом деле задержали бойцы Латышского истребительного батальона, и они соглашаются отвести Руутхольма и лейтенанта к своему командиру, С интересом присматриваюсь к латышам. В точности такие же, как и наши ребята. Все они в штатском, большинству из них лет двадцать - тридцать, но есть и постарше. Вот только женщин у них в части побольше, У нас их, кроме Хельги и врача, всего пять-шесть человек.
С десяток парней и девушек встали в круг и с ловкостью опытных игроков играют в волейбол. Сначала мне это кажется диким. Вдали слышится гул орудий, а тут беззаботно перекидывают мяч! Раза два мяч подкатывается к моим ногам, я поднимаю его и подаю ударом обратно. А затем как-то невольно присоединяюсь к ним и включаюсь в игру. Волейбол мне знаком, играю я вполне прилично. К нам подскакивает и Коплимяэ, и я с удовольствием убеждаюсь, что обращаться с мячом он умеет. Как-никак у эстонского волейбола была неплохая репутация в Европе, так что нам и не к лицу ударять лицом в грязь и мазать.