В разгаре лета

Утром Ильмару и мне приказывают отвезти представителя штаба истребительных батальонов через Вигалу, Вана-Вигалу, Ванамыйзу и Кирблу в Лихулу. Я запомнил все эти названия, потому что после изучения карты штабист долго выспрашивал Коплимяэ, знает ли он дорогу. Ильмар признается, что по этим боковым дорогам не ездил, но все равно не заблудится - ведь по карте легко ориентироваться. Странное впечатление производит на нас этот грузный человек. Во-первых, он не показывает нам карту, а во-вторых, вроде бы не сразу решается ехать с нами. Да, странное впечатление - лучше не скажешь. Как хочешь, так и понимай.

Не знаю, что именно думает о штабисте Коплимяэ. Лично мне он кажется просто не в меру осторожным.

Он поражает меня еще перед выездом. Говорит:

- Здравствуйте, товарищ Соокаск. Откуда он меня знает?

- Вы и во время войны оказались вместе с Руутхольмом?

Вспомнил. Это же Ээскюла, с которым Руутхольм спорил в "Гранд-Марине" из-за Элиаса. Ей-богу, Ээскю-ла! Кажется, я уставился на него, как идиот, уж больно чудной стал у него взгляд. Буркаю:

- Извините, что я вас сразу не узнал,

Ээскюла снова принимается изучать карту. Догадываюсь, что произвел на него не самое лучшее впечатление.

По пути выясняется, что Ээскюла - мужик хладнокровный, совсем не из робких. В нескольких километрах от Лихулы вслед нам стреляют из постройки за деревьями. Ээскюла приказывает остановиться, слезает и - прямо к постройке. Что ж, мы за ним. Не бросать же его?

Не отмахал он и десяти шагов, как на шоссе выскакивает красноармеец с винтовкой наперевес.

- Стой! - кричит боец. Ээскюла не останавливается"

- Стой! Стреляю!

Он идет дальше.

А что, если нервы у красноармейца н выдержат и он в самом деле выстрелит?

Нам приказывают остановиться в третий раз. Тогда Ээскюла рявкает что-то по-русски и продолжает идти дальше.

Из-за деревьев появляется еще несколько бойцов в красноармейской форме, один из них - командир.

Это пограничники, чья часть несколько дней назад принимала участие в боях под Лихулой, откуда выбили немцев. Пограничники приняли нас за бандитов. Стрелявший в нас красноармеец оправдывается, что он требовал, чтобы мы остановились, кричал нам "стой", но мы не обратили внимания, а проехали мимо. Ни я, ни Коплимяэ, ни Ээскюла не слышали окриков. Наверно, треск мотора заглушил их. Ээскюла, которого я уже по-настоящему зауважал, начинает кричать, что нельзя стрелять во всех людей наобум, что вовсе не каждый эстонец, имеющий при себе оружие, непременно лесной брат и всякое такое. Но мне не все удается понять. Командир пограничников поносит бандитов, те уже не раз нападали на их сторожевые посты, особенно в то время, когда Лихула была у немцев. После освобождения Лихулы лесные братья рассеялись по чащам и болотам. Вот и гадай теперь, кто из штатских с оружием враг, а кто друг. Примерно так он оправдывает своего бойца.

Меня поразила смелость Ээскголы. Если в центре координации деятельности истребительных батальонов - я начинаю пользоваться все более тонкими терминами! - все такие, как он, снимай перед штабом шапку.

В Лихуле мы узнаем, что там останавливался один Таллинский истребительный батальон, похоронил советских активистов, которых фашисты перед уходом закидали гранатами не то в каком-то погребе, не то во рву (я ведь плохо понимаю по-русски), провел в городке ночь и ранним утром уехал в Пярну. Ээскюла расспрашивает жителей, разговаривает с пограничниками, чья машина стоит посреди городка, беседует с местным начальством и принимает наконец решение догонять истребительный батальон. Он, видимо, очень основательный человек: пока всего не разведает, решения не принимает. Ведь и в отношении Элиаса он оказался прав." Но о том, что Элиас заодно с лесными братьями, я ему все-таки не говорю.

Мы с Коплимяэ оба знаем дорогу. Три-четыре года назад я с товарищами по школе совершил большое велосипедное путешествие: через Мярьямаа в Пярну и через Лихулу-Ристи назад. Не знаю, когда Коплимяэ тоже ездил по этой дороге, но он говорит, что не впервой ему ехать из Лихулы в Пярну. В подробности он не пускается, да я и не спрашиваю. Ээскюла явно не любит болтовни.

Коплимяэ гонит в хорошем темпе, мимо проносится однообразный пейзаж. Ничего примечательного - ровная низменность и леса.

Километр пролетает за километром, мы отмахали уже больше полусотни, но никак не можем догнать истребительный батальон. М-да, думаю, этот истребительный батальон оказался покрепче нашего: катит прямо в Пярну. При мысли об этом настроение поднимается, и й бы с радостью проорал Ильмару что-нибудь отчаянное прямо в ухо, да только стесняюсь чужого. Пытаюсь сообразить, далеко ли еще до Пярну. Пыхару мы уже проехали, вскоре должен показаться перекресток возле Аудру, а оттуда до Пярну - камнем добросить. Шесть-семь километров, даже, пожалуй, меньше. Но я все-таки не могу удержаться, наклоняюсь вперед и кричу Ильмару на ухо:

- Сегодня побываем-таки в Пярну!

Коплимяэ не отвечает, соблюдает при чужом солидность, лишь оглядывается назад и подмигивает. Ээскюла, не понимая, видимо, о чем мы, пытливо косится на меня. Улыбаюсь ему, давая понять, что все в порядке, что я горланю просто от хорошего настроения. Он улыбается в ответ и становится мне еще симпатичнее.

Вдруг до нас доносится что-то вроде выстрелов пулеметных очередей, кажется, взрывов. Сперва из-за гула мотора мы плохо слышим все это, но вскоре не остается никаких сомнений: где-то впереди идет бой.

Вскоре мы видим автобус, возле которого мечутся двое людей. Мы останавливаемся, и Ээскюла спрашивает, что здесь происходит.

Дальше ехать не приходится.

Оказывается, как я узнал, бой ведет наш батальон. Все роты и взводы вчера утром выехали из Таллина. К ним присоединилось несколько взводов из других батальонов.

- Неужели весь батальон, весь? - допытываюсь я у шофера, который озабоченно поглядывает в ту сторону, где раздаются выстрелы, грохот и треск.

- Весь. Остальные машины попали к немцам. Продолжаю допытываться:

- Неужели весь? И снабженцы, и врачи, и санитары?

- Весь, весь, - повторяет шофер. - Первый автобус и несколько машин подорвались на минах вдребезги.

Я кидаюсь вперед.

Коплимяэ догоняет меня, спрашивает, куда это я. Неопределенно машу рукой, указываю в ту сторону, откуда доносится шум сражения. Ильмар пытается объяснить, что мы должны сопровождать штабного, без распоряжения которого не имеем права его покидать. Но я спешу. Ильмар отстает.

Сперва я иду быстрым шагом, потом начинаю бежать.

Кидаюсь то в ту, то в другую сторону и наконец нахожу своих; они оттянулись за лесок по правую сторону шоссе. *

Очереди вражеских автоматов и пулеметов щелкают по стволам. Невольно вздрагиваешь, когда с пронзительным грохотом взрываются мины. Кидаюсь на землю и пытаюсь понять, что же происходит.

Наши ребята стреляют из леса по шоссе. Рядом со мной яростно стрекочет с высокой треноги "викерс". Наводчик и заряжающий стоят позади пулемета в полный рост, не обращая никакого внимания на вражеские пули и мины.

Поднимаюсь и начинаю продвигаться дальше, все время напряженно осматриваясь. Что-то нигде не видно ни врача, ни Хельги. Может, шофер ошибся, успокаиваю я себя, вряд ли женщин тоже взяли? К тому же, говорю я себе, место медперсонала вовсе не на переднем крае, раненых перевязывают подальше от огня.

Неподалеку взрывается снаряд, и я, оглушенный, падаю ничком. На спину сыплется земля, ветки, кочки. Очнувшись, я тут же вскакиваю. Что-то гонит меня с одного места на другое. Перебегаю, пригнувшись, по зигзагу, иногда пробираюсь ползком, прячусь то за одно дерево, то за другое, при нарастающем вое мин кидаюсь на землю и вжимаюсь головой в ямку между кочками и корнями, но тут же вскакиваю и опять кидаюсь вперед. Так, то бегом, то ползком, то падая, то вскакивая, я обегаю всю опушку. Потом углубляюсь в лес. Встречаю раненых, с трудом выходящих из-под огня. Неумело перевязываю парня моих лет с рваной раной на голове, отчаянно истекающего кровью. Рикс - его фамилии я не узнал - потерял много крови и не может идти сам. Мимо меня проносится человек, который не то потерял, не то бросил свое оружие. Пытаюсь остановить его, но он втягивает голову в плечи и, не оглядываясь, бежит дальше. Прислонясь к небольшой сосенке, сидит убитый боец. Вся его грудь и живот пропитаны кровью. Кровавая дорожка показывает, с какой стороны он пришел.