В разгаре лета

Хельги сочувствует каждому несчастному. Без конца осматривает мое лицо. Если я сам не явлюсь в медпункт, она разыскивает меня в роте. Поняв это, я стал аккуратно являться по утрам к врачу. Зачем доставлять ей ненужные хлопоты?

С помощью врача санитарке удалось добиться того, что в поликлинике на Тынисмяэ мне сделали рентгеновский снимок лицевой кости. Конечно, кость оказалась целой. И Хельги обрадовалась, а я попробовал отшутиться, но у меня как-то неважно это вышло. Хельги даже рассердилась, что я такой тупой и бесчувственный.

Мне приятно бывать с ней. К сожалению, мы встречаемся только по утрам, а после того, как последние синяки исчезают с моего лица, у нас не остается и этой возможности. Хоть опять попадай в лапы бандитам, чтоб тебя избили! Неохота же крутиться вокруг медпункта под всякими глупыми предлогами.

Сам не понимаю, что со мной происходит. Смотрю косо на всех, с кем разговаривает Хельги. Неужели Нийдас в самом деле прав и я ревную ее ко всем?

Глупость! Сперва надо полюбить, а уж потом ревновать. То, что я испытываю, это вовсе не ревность: просто я злюсь на тех, кто не дает девчонке покоя.

Вот год назад я в самом деле влюбился. Слонялся словно ошалелый. Избранница моя была замужем. Муж ее работал посменно, и, когда вечерами его не бывало дома, я бегал за ней по пятам, словно щенок. Даже мать заметила, что со мной что-то происходит, и спросила, в чем дело. Сестры, услышав это, захихикали, как полоумные. А потом начали шептаться с матерью, и я чуть не убежал из дома. Не знаю, чем кончилось бы дело, потому что эта женщина разрешала целорать себя, жаловалась, что муж ее не понимает, и в конце концов я оказался в ее объятиях у нее в постели. Она была красивая, и все, что меня интересовало на свете, это были ее ласки. Но, к счастью или к несчастью, они переехали в Кивиыли, где ее муж нашел место получше.

А к Хельги я ничего такого не испытываю. Просто симпатичная девушка, которую мне жалко. Я отношусь к ней, как к своим сестрам. Наверно, из-за сестер я так и принял к сердцу ее огорчения. Я и рассказывал eй о своих сестрах, и она знает, что они должны эвакуироваться вместе с матерью.

- Одному тяжело, - сказала Хельги.

- Я никогда еще не бывал совсем один, - признался я.

- И я раньше не поверила бы, что быть одной иногда ужасно грустно.

- Тумме хороший человек, вы же с ним знакомы.

- Да, мы живем в одном доме. Но ему не расскажешь все, что у тебя на душе.

- Отца с матерью никто не заменит.

- У вас две сестры?

- Две.

- Как их зовут?

- Рийна и Эллен.

- Сколько им лет?

- Пятнадцать и четырнадцать. Рийне скоро будет шестнадцать. С виду она не младше вас.

- А у меня нет ни братьев, ни сестер.

- Вы могли бы быть мне сестрой. Мне даже кажется иногда, будто вы моя третья сестра.

Хельги смутилась. Она посмотрела мне прямо в лицо и покраснела. Я тоже почувствовал, что мое лицо начинает гореть. С великим удовольствием взял бы свои слова обратно.

Вдруг она весело рассмеялась:

- Ладно. Считайте меня своей третьей сестрой.

- Брат с сестрой должны разговаривать на "ты".

- Должны? А еще чего я должна?

- Младшая сестра должна слушаться старшего брата. Родные сестры слушаются меня.

- А вы строгий брат?

- Как раз такой строгий, каким должен быть старший брат, если в семье нет отца.

- У меня есть отец.

- Но я ведь вам не родной брат.

- Слишком строгим братом вы и не можете быть. Я так и не понял, условились ли мы считать друг

друга братом и сестрой или нет. Но если кто-нибудь еще раз огорчит ее вроде Нийдаса, то убереги бог этого прохвоста. Тумме тоже заботится о Хельги. И тоже вроде меня следит недобрым взглядом за теми ребятами, которые болтают с Хельги. Даже и меня он, кажется, считает ухажером. А то зачем ему было говорить мне, что Хельги по-детски откровенна, что ей чертовски легко причинить боль. Намек Тумме задевает меня. Подозревать меня, человека, который хочет Хельги только хорошего! Я хочу быть ей добрым братом, и больше ничего. Я чуть не начал убеждать Тумме, что меня ему опасаться нечего. Уж кто-кто ее обидит, но только не я. Но я вовремя спохватываюсь. Таавет не понял бы меня. Да и какое впечатление произвел бы на вас человек, который ни с того ни с сего начинает вам доказывать, что не собирается причинять никакого зла ни вашей дочери, ни дочери ваших добрых друзей. Вы сочли бы его или хитрецом, или дурнем, а в глазах Таавета Тумме мне не хотелось бы выглядеть ни тем, ни другим.

Вечером проходит слух, что скоро нам предстоит настоящее боевое задание. Наверно, нас пошлют на фронт.

Мы мчимся по городу.

Мне кажется, что на улицах Таллина гораздо меньше людей и машин, чем раньше. Большинство рабочих и служащих копают окопы и противотанковые рвы на окраинах. В центре людей побольше, но и здесь не увидишь прежней толчеи. Поглядев с Тынисмяэ на Пяр-нуское шоссе, я не увидел ни одной машины, ни одной пролетки, даже трамваи не гремели. Только по тротуару торопливо шли прохожие.

Как бы мне хотелось, чтобы на улицах было полно машин и пешеходов! Чтобы все оставалось таким же, как месяц назад. Чтобы война так и не наложила печать на мой родной город.

Мы торопимся. Нам надо догнать два взвода из своей роты, которые час назад уехали с Мустамяэ на автобусах по направлению к Пярну. Мы, то есть Коп-лимяэ и я, отстали. Мы должны были бы лихо мчаться на мотоцикле, впереди всех, но вряд ли мы вообще их догоним раньше чем через час-полтора. Отстали мы из-за глупой случайности.

За час до выезда командир роты Мюркмаа послал меня с какими-то бумагами в штаб батальона, приказав вернуться вовремя. Зная Коплимяэ и его умение ездить, я не сомневался, что мы уложимся в назначенный срок. От Мустамяэ, где теперь занимает оборону наша рота, до города нет и десяти километров. А если дать Коплимяэ волю, он будет нестись как угорелый.

Однако все обернулось иначе.

Мы думали, что выбрали самую верную дорогу. С Мустамяэ мы поднялись возле рыночного здания в Нымме на Пярнуское шоссе и потом, дав полный газ, помчались через Рахумяэ, по виражам Ярве и Халлива-на в город, где сразу после железнодорожного переезда свернули на улицу Койду. Быть может, по низу, по Ка-дакаскому и Палдисскому шоссе, ехать было бы прямее, и днем мы наверняка поехали бы этим путем, но ночью, в темноте, нам не захотелось добираться до порядочных мостовых по всем этим ухабам.

На улице Койду нас остановил флотский патруль. Едва мотоцикл затормозил, как один из матросов подскочил к Коплимяэ и содрал с его плеч погоны. Точно так же, не говоря ни слова, с нас обоих сорвали карабины и лишь после этого спросили, кто мы такие.

Опять вся беда была в том, что я не умею говорить по-русски, да и Коплимяэ по этой части не намного меня умнее. Что поделаешь? Когда мы ходили в школу, русскому не учили. Но мы все-таки поняли, что они спрашивали у нас, и я вызывающе ответил им: "Истребительный батальон". Честное слово, с каждой секундой я начинал все больше выходить из себя. За кого они нас принимают! Но тут мне вспомнился Сергей Архипович, и я призвал себя к порядку. У меня даже возникло какое-то теплое чувство к этим не в меру бдительным матросам, и я дружелюбно им улыбнулся.

- Пароль?

- Русалка.

- Документы?

Коплимяэ, который без конца носится на своем мотоцикле, предъявил удостоверение, в котором было написано черным по белому, по-русски и по-эстонски, что мотоцикл номер такой-то принадлежит истребительному батальону и что водителем его является боец Коплимяэ Ильмар Карлович. А я протянул свой комсомольский билет.

Матросы осветили фонариками наши бумаги, переговорили о чем-то между собой, после чего один из них сел за спину Коплимяэ, а другой ко мне на колени в коляску. Махнув рукой вперед, они скомандовали:

- Давай!

Коплимяэ завел мотор, и мы поехали.

Третий матрос, у которого осталось наше оружие, пошел следом за нами пешком.