Республика ученых

«А что это там?»: Размышления не помешали мне заметить величественный монумент, возвышавшийся на улице Литературы: «Позвольте мне на него взглянуть?». И он широко улыбнулся, сам широкоплечий и приземистый: «Ну, канешна, пажалста!»

«Памятники русских?»: Я обошел вокруг постамента высотой 3 метра: воители, стяги, всадники, закованные в броню; всадники, восседающие на танках? — : «Этот монумент прославляет военные победы нашего великого Советского Союза.»

«Не могли бы Вы перевести мне несколько надписей?» (Дело в том, что надписи были сделаны на кириллице и то слабое знание греческого языка, которым я располагал, не могло мне ничем помочь. Я наугад выбрал одну надпись; и он прочел):

«Иосиф Виссарионович Джугашвили воссел на своего храпящего рыжего жеребца; налился силой под сияющим шлемом с высоким оперением; поднял правой рукой гигантское, неимоверно тяжелое копье —: через 1200 дней Германия называлась ГДР.» / (Стало быть, я опять угодил в «немецкий уголок», видно, моя судьба; вот еще одна надпись): «От Конрада до Аденауэра немцы совершили 10 походов на Россию: 4 против хижин; 2 чтобы посмотреть; 2 закончившихся бегством; 2 завоевательных; ни одного победного; из последнего никто не вернулся». / (Исключительно лапидарно, не так ли? А вот еще третья): «Сталинград: Они пришли; увидели; обратились в бегство.» / (И изображение несущихся по небу громадных туч, напоминающих слоновьи туши с выпущенными потрохами: если бы на свете еще существовали немцы, было бы им на что взглянуть, то-то подивились бы!).[184] / Постоим возле машины и осмотримся. (Запястье, поднесенное к уху, похотливо прочавкало: «Шестнадцать часов»: Ага, слава богу, все идет в полном соответствии с графиком, тютелька в тютельку!.) / А ну-ка, что это там такое?»:

Маршируют в ногу: идут воинским строем! В колонне по девять (правильно: колоннами по десять человек и больше на острове ведь маршировать запрещено — и не только по техническим причинам!): все в тужурках полувоенного образца; правда, без головных уборов; кое-кто в сапогах с высокими голенищами?…

И на этот раз я опередил ответ: вот этот фланговый — «Да это же —: Буслаев?» И товарищ Успенский кивнул с гордостью: «Da». (Вот теперь я хоть буду знать, как по-русски звучит «Да»!)[185] / И дальнейшее объяснение: «Это наши писатели и поэты. Каждое утро и после послеобеденного сна они сомкнутыми рядами маршируют в библиотеку.» / (И впрямь: первый взвод как раз приблизился к нам: нале-во! — и вот они уже скрылись за боковыми дверьми здания.) / (А западные огромные библиотеки пустовали: здесь все это выглядело, без сомнения, смешно; зато у нас — грустно!).

«Профсоюз литературы»: три огромных корпуса; фасады шириной в сто метров, тридцать метров в высоту: «Пазвольте папрасить?». -

А внизу — это что, типография? И он невозмутимо кивнул: Для местных нужд». (Конечно, обитатели левой стороны могли пользоваться услугами и гигантской типографии, находившейся в Нейтральной полосе; она издавала книги тиражами по 500 тысяч экземпляров, которые внешний мир, жадно ожидавший этой продукции, тут же раскупал: один из крупнейших источников доходов острова. Ничего удивительного, что в финансовом отношении она «себя окупала» — может быть, даже больше, чем эта!).

«Здесь секретариаты — минуточку: я только приведу прикрепленную к Вам на все время Вашего пребывания у нас переводчицу — Вы можете в любое время пользоваться ее услугами и для удовлетворения нужд частного характера: и так дал-лее». / И тут же возвратился; ведя рядом с собой эту самую камчатскую лилию: небольшого росточка, зато с руками, как у борца, и на 5 дюймов шире меня в плечах: «Товарищ Елена Ковалевна:[186] господин Вайнэрр, корреспондент, он будет писать о нас — «и расплылся в широчайшей улыбке: «Нада пастарацца, таварищ!». / Она, не говоря ни слова, подошла и встала рядом со мной (тут только я разглядел хорошенько, ого, вот это грудь у женщины. Неужто настоящая?! — Товарищ Успенский проследил за моим взглядом и с гордостью кивнул: «Харрашо!»).

Очень чистенькое конторское помещение! Чего там только не было. Вычислительная машина была даже больше, чем употреблявшиеся у нас типы аналогичных машин: я начал считать; товарищ Елена (или нужно говорить «товарищ Ковалевна»?) в первый раз раскрыла рот: «Fifteen places»[187] подтвердила она. / Успенский впервые за все время исчез.

В гулких лабиринтах, через коридоры и лестницы с поручнями. Она замкнуто семенила возле меня; сложив за спиной руки, пожатие которых при нашем первом знакомстве заставило меня задуматься. (А может, мне было бы лучше переночевать на другой стороне, у наших людей? Нет; делать было нечего; все равно это ничему бы не помогло; я и здесь, у Прекрасной Елены, должен с достоинством представлять Свободный Запад, его мощь. И стану жертвой объективности — жребий, который я сам себе избрал!)

Что это за голоса?: Она кивнула: «Комбинат № 8 выполняет план по производству романов.» И, немного тише: «Это отстающие. Neblagonadezhni. Я не спросил, что означает это холодно прозвучавшее слово,[188] но попросил ее: «Не могли бы мы заглянуть сюда?»

«Сейчас узнаю». — Она исчезла. На короткое время за стеной все стихло. — Потом вновь зазвучал голос выступавшего, прерываемый репликами собравшихся; Елена помахала мне, выглянув из двери, приглашая войти.

В конференц-зале (так, во всяком случае, выглядело это помещение: в нем стоял длинный стол подковообразной формы. Неподалеку, на небольшом возвышении, рядом со стенографисткой, плотный господин с остренькой бородкой. По обеим сторонам стола восседали по 4 писателя, напряженно внимавшие докладчику: всего, стало быть, 8, из них 3 женщины.) / Мы скромно встали в дверях; я наклонился к Елене, и она громким шепотом, шедшим, казалось, из самой глубины ее широкой груди, начала переводить. (В таких случаях почти невозможно бывает сознательно обмануть собеседника: вряд ли кому удастся соврать так быстро, экспромтом; тем более на иностранном языке.) / В промежутках торопливые разъяснения: действие романа происходило в универмаге, который как раз сейчас, к концу — что весьма символично — начал гореть! Остробородый сжал кулак — (это-то и был главный автор, ответственный за композицию романа) — и продолжал читать:

«Он, шатаясь, с трудом добрался до двери и заметил…»: «Стоп! Njat.[189] Нет! Чушь, чепуха!» зашумели сразу же со всех сторон. Молодая черноволосая дама с прической «пони» вскочила с места и закричала: «Это невозможно! Если он добирается с трудом, «шатаясь», то как же можно говорить, что он там что-то «заметит», это же ерунда на постном масле!» Герой в таких обстоятельствах в лучшем случае «кричит», «задыхается», «рычит», э-э» (она зашевелила пальцами в воздухе, подыскивая нужное слово.) / «Хрипит?» предложил кто-то; его сосед дал свой вариант, исполненный глубокого смысла: «Хра-пит?». / «А что, собственно, ему там замечать? спросил некто с видом мыслителя; но «пони» вновь взвилась: «Нет! Я не могу больше слышать этого слова!» «Но пач-чему?» удивленно спросил «мыслитель». — Тут, по-видимому, она ему сказала: да потому, что они здесь не одни. И ладно бы за ними наблюдала какая-нибудь бессловесная псина, лишенная дара речи! Так ведь нет! (Эту последнюю фразу я, конечно, не мог понять, но догадался о ее смысле по ее жестам и бешеному взгляду, брошенному украдкой в нашу сторону:!) /«Давайте пойдем дальше. Я бы никоим образом не хотел им мешать.» / (Мы вышли в коридор; в зале вновь забушевала словесная баталия. Все литературные комбинаты в настоящее время пробовали свои силы в изображении жизни «крупных коллективов», создании «больших полотен»: «Существуют два основных типа обитания человека, ставшие, так сказать, его исторической судьбой, — дом для одной семьи — и «большой дом»: один — место, где осуществляется общественное, коллективное производство; — другой, это место, куда человек возвращается из коллектива, выполнив свою норму, прибежище индивидуализма. «Писатели старались описать по мере своих сил и возможностей мир «большого дома»: крупного банка; центрального почтамта; магазина, казармы, школы, фабрик всех видов, радиостанции, земельного управления, ярмарочной площади. Один даже предложил включить в программу описание «парламента», что, однако, было отклонено профсоюзным руководством.)

184

Вот еще одно доказательство почти болезненной неприязни автора к бывшей Германии. К сожалению, именно в этом случае можно сослаться на то, что здесь речь шла о Германии особого рода — «гитлеровской», — алиби, за которым и у нас в свое время с большой охотой скрывались безродные типы.

185

Ответ Успенского в романе дан по-русски (в немецкой транскрипции).

186

Так в тексте.

187

«Пятнадцать пультов десятичного исчисления».

188

Неблагонадежные.

189

Авторская транскрипция русского слова «нет».