Страница 18 из 63
Во многом это была вынужденная мера. И власть пошла навстречу многочисленным ходатайствам с мест, в которых звучала горькая правда о жизни низшего слоя чиновничества России. Так, один из высокопоставленных сановников в своей служебной записке отмечал: «Нельзя без соболезнования смотреть на сих людей, сидящих в присутственных местах перед зерцалом законов в рубищах, с печатью нищеты и уныния на лицах. Надобно представить ту бедность, в которой пресмыкаются они, будучи мужьями и отцами семейств, без прочной одежды и обуви и, вероятно, без пищи. Какого же можно ожидать усердия от человека, решившего служить за пять и даже за один рубль (ассигнациями) в месяц. Ни власть, ни строгость законов, ни взыскания не действуют, когда в человеке нет любви к деятельности».
Но отыскать на эту должность грамотных служак с красивым каллиграфическим или хотя бы даже с разборчивым почерком было сложно. Чтобы заполнить существующие вакансии, чиновники вынуждены были командировать в Красноярск писцов из Барнаульской горной конторы.
Отряд красноярских писцов в Енисейской Казенной палате был весьма разнороден. Здесь, кроме сибиряков, можно было встретить выходцев с Украины, средней полосы России, Урала. В основном это были недоучившиеся гимназисты и семинаристы, бросившие учебу по разным семейным обстоятельствам. В Сибирь они ехали с одной целью — улучшить свое материальное положение, подняться вверх по служебной лестнице. Чаще всего это были молодые, амбициозные, тщеславные люди, имевшие разный социальный статус.
Например, Петр Яковлевич Сонин, начинавший свою карьеру писцом Енисейской Казенной палаты, имел в Полтавской губернии 36 крепостных.
Окончив Киевское духовное училище, за счастьем в Красноярск приехал и Иван Иванович Арлянский, где ему положили очень скромное жалованье — 113 рублей 25 копеек в год — и на паек и обмундирование добавили еще 28 рублей 59 копеек. Но благодаря дешевизне сибирских продуктов на эти деньги в конце 1830–1840 годов можно было сносно жить, как тогда говорили, сводить концы с концами.
Забегая вперед, скажем, что в июле 1851 года на службу в Енисейскую Казенную палату поступил отец будущего гениального русского живописца, нашего земляка — Василия Ивановича Сурикова. В краевом архиве сохранился формулярный список отца художника. Вот небольшая выписка из этого ценного документа: «Иван Васильевич Суриков (1809–1859) — из казачьих детей, имеет деревянный дом в Красноярске. Возраст — 41 год, канцелярский чиновник винно-соляного отделения. Жалованье — 113 рублей 25 копеек в год, паек и обмундирование — 26 рублей 59 копеек. Итого — 141 рубль 84 копейки. И далее. После окончания наук в Красноярском уездном училище в 1829 году произведен в канцеляристы, в 1832 году — в губернские секретари, а в 1845 году определен на должность смотрителя красноярских богоугодных заведений, в 1846 году перемещен в штат Красноярского земского суда. Женат вторым браком на Прасковье Федоровне. У них дети: сыновья — Василий, родившийся в 1848 году 11 января, и Николай, родившийся 3 мая… Две дочери, одна от первого брака — Елизавета, родившаяся в 1827 году 22 октября, и другая от второго брака — Екатерина, родившаяся в 1846 году 26 ноября».
История жизни отца Василия Сурикова искусствоведами и краеведами еще изучена слабо. Мы не знаем, как он выглядел, так как ни его портрета, ни фотографии с его изображением не сохранилось. Довольно скудны и архивные материалы о службе отца художника в присутственных местах Красноярска. По воспоминаниям современников, отец Василия Сурикова был живым, веселым человеком. Он обладал прекрасным голосом и абсолютным музыкальным слухом. Губернатор В. М. Копылов часто брал его в качестве чиновника походной канцелярии в поездки по губернии.
Однако покровительство губернатора никак не сказывалось на материальном положении семьи. Отец Сурикова был одним из самых низкооплачиваемых чиновников Енисейской Казенной палаты.
На вопрос, какие же нравы царили среди чиновничества в эти годы, давал ответ современник отца Василия Сурикова — Федор Михайлович Решетников (1841–1871), служивший в это же время в Пермской Казенной палате и сумевший подробно, почти документально показать в своих художественных произведениях быт и внутреннюю жизнь провинциальных канцеляристов.
Вот несколько выдержек из дневника Ф. М. Решетникова, служащего Пермской Казенной палаты: «Наконец мои многолетние желания исполнились, и я с помощью Божею определен в Казенную палату по канцелярии…Один только Бог был моим ходатаем». 10 июня 1861 года.
«Меня посадили в регистратуру. Вся моя работа, не умственная, а машинная, состоит в записывании входящих бумаг, надписках на конвертах, отправляемых из палаты, и печатании их. Эта работа обременительна одному и при получении пяти или шести рублей жалованья кажется вдвойне обременительной. Для ума нет никакой пищи». Июнь 1863 года.
«В палате мы сидим до 4-го часу. Придешь домой, разумеется, после шестичасового сидения устанешь, и, как отобедаешь, невольно клонит тебя ко сну… Живешь не лучше нищего! За квартиру — 1 рубль 50 копеек. На говядину — 90 копеек. Хлеба на 60 копеек и молока на 60 копеек. Буду жить, как Бог велит». Осень 1861 года.
«Служба становится трудная, сижу в палате до 4 часов, обедаю почти в шестом да еще дома занимаюсь палатскими делами. А все за 7 рублей… Впрочем, я доволен тем, что из семи рублей у меня остается два с половиной рубля в месяц. Зато я не ем уже ничего мясного…».
На основании этих записей и родился автобиографический роман «Между людьми», где писатель отмечал: «Много мне говорили хорошего о Казенной палате и ее председателе. Мне и прежде хотелось поступить в эту палату, тем более теперь, когда в ней есть библиотека. Председатель принял меня любезно, долго говорил со мной насчет моей службы в суде и велел заниматься в канцелярии на испытании одну неделю. Через две недели меня зачислили в штат…». И далее: «Большинство служащих в палате при мне состояло из отцов, детей и родственников, так что полпалаты была родня друг другу, все они жили своими домами и на судьбу не жаловались. Молодые люди женились рано и очень выгодно. Они женились и на мещанках, но только в том случае, если у невесты был дом или через них можно было получить в палате должность. Канцелярские чиновники хотя и казались с виду приятелями, но всячески старались обидеть чем-нибудь товарища, наговорить на него начальнику или выслужиться. В палате я работал много, после обеда спал, потом пил чай полчаса и в это время дома занимался палатной работой».
Как и в Пермской Казенной палате, так и в Красноярской большая половина служащих были дети отставных обер-офицеров, канцеляристов и чиновников. Как пишет Решетников, кончивши курс в уездном училище или вовсе нигде не кончивши курса, по примеру своего родителя или родственника поступает очень рано на службу в присутственное место. Он с раннего возраста жил в кругу приказных этого же сорта и постоянно гордился званием своего отца, потому что ему с детства твердили: чиновник — дворянин, что его растят для того только, чтобы сделать из него чиновника. Выучившись мало-мальски писать, он поступает на службу, сначала для того, чтобы набить руку, и целые годы занимается одною только перепискою. Через два месяца ему дают жалованье, и в это время он, постоянно находясь в обществе служащих, понемногу усваивает себе их приемы и манеры. До этого времени он развивался в своем доме и в кругу товарищей, и, конечно, развивался плохо, теперь он развивается под влиянием приказной братии. От них он ничего не может услышать хорошего или нового, ума его они никак не разовьют обыкновенными и пустыми разговорами. Ему дают жалованье 3 или 6 рублей, он старается заниматься прилежнее, усидчивее для того, чтобы ему прибавили жалованья. Он пишет целый день, строчка за строчкой, выводя как можно красивее буквы, и все его внимание сосредоточено в этих буквах да в слухе, который наполняется словами служащих. Он не видит никакой дельной мысли в работе, после нее он чувствует усталость, ест, мало говорит и все свободное время проводит или во сне, или в невинных забавах, как, например, карточной игре.