Нежный наставник

Но, переодевшись, Элизабет поняла, что ей нечем себя занять. Она написала два письма сыновьям, полистала томик английской поэзии, но не нашла там ни одной строки, где бы упоминалось лоно женщины или мужской член.

Говорилось о поцелуях, но без языка, о вздохах, но не о подлинной страсти; воспевалась любовь, но не соитие. Опавшие лепестки цветов символизировали смерть, но ни один из них не обнажил своей сердцевины.

Женщина в Аравии… имеет право требовать развода, если муж ее не удовлетворяет.

Она отшвырнула книгу, которая ударилась о стену. За внушительным шлепком послышался легкий стук в дверь.

— Миссис Петре.

Стук стал настойчивее.

— Миссис Петре!

Пригладив волосы, Элизабет открыла дверь в спальню.

— Да, Бидлс?

— К вам посетительница, мадам.

Склонившись, Бидлс протянул ей маленький серебряный поднос. На нем лежала визитка с загнутым правым уголком, означавшим, что, кем бы ни оказалась посетительница, она желала быть принятой.

Заинтересовавшись, Элизабет взяла визитку. На карточке черной вязью значилось «графиня Девингтон», мать Рамиэля.

Элизабет резко подняла голову.

— Я сегодня не принимаю, Бидлс.

— Как вам будет угодно, мадам.

Закрыв дверь, Элизабет прислонилась к ней спиной. Как посмела эта женщина заявиться к ней в дом? Мать, бросившая своего ребенка, когда тот больше всего нуждался в ее любви и заботе.

В дверь опять постучали.

— Миссис Петре.

Бидлс.

Она осторожно приоткрыла дверь.

Дворецкий вновь поклонился. Правда, на этот раз его всегда невозмутимый и достойный вид был несколько подпорчен одышкой, сказались два спешных подъема по лестнице. На подносе лежал сложенный вдвое листок.

— Графиня настояла, чтобы я передал вам эту записку.

Почерк у графики был четким, а содержание записки предельно ясным: «Вы можете принять сейчас меня или потом — моего сына».

Губы Элизабет сжались в тонкую линию. Она знала. Вот что значит довериться. Предательство мужчин уже давно не ранило Элизабет, но на этот раз она почувствовала ожесточение.

— Пожалуйста, пригласите графиню в гостиную, Бидлс, и попросите приготовить чай.

Графиня Девингтон грелась у камина. На ней было темно-малиновое шелковое платье и бархатная черная шляпка, приколотая с небрежным изяществом к золотистым волосам. Серые глаза графини встретились с глазами Элизабет в зеркале, висевшем над каминной полкой.

— Судя по выражению вашего лица, вы поняли, что мне известно о вашей связи с моим сыном.

Элизабет почувствовала, как у нее кровь отливает от лица. Графиня выражалась с той же прямотой, что и Рамиэль.

— Да.

Графиня обернулась с прирожденной грацией, в ее серых глазах отразилось понимание.

— Пожалуйста, не сердитесь на Рамиэля, об этом мне рассказал Мухаммед, а не мой сын.

— В вашем визите не было никакой необходимости, моей так называемой связи с вашим сыном больше не существует, — холодно заметила Элизабет.

Графиня поправила шляпку.

— Вам, наверное, трудно понять, почему я отправила сына в Аравию к отцу.

— Это меня не касается.

Графиня сняла тонкие темно-желтые перчатки.

— Элизабет — могу я вас называть по имени? — мои родители отправили меня заканчивать школу в Италию, когда мне исполнилось шестнадцать. В один прекрасный день во время экскурсии я отбилась от класса, и меня похитили. Вскоре я очутилась на корабле, где уже находилось много девушек со светлыми волосами. Видите ли, блондинки высоко ценятся в Аравии. В Турции нас отправили на невольничий рынок, где раздели догола, чтобы любой мужчина смог нас осмотреть и даже пощупать, как ощупывают лошадей перед тем, как купить. Нас продали одну за другой. Мой новый хозяин — турок — жестоко насиловал меня, но мне посчастливилось: ему это вскоре наскучило, и он продал меня сирийскому работорговцу.

Элизабет смотрела на графиню, не в силах произнести ни слова.

— Сириец научил меня, как выжить в стране, где женщина стоит дешевле хорошего скакуна. В конце концов он продал меня молодому шейху. Я научилась любить его всем сердцем и забрала у него то, что больше всего ценит любой араб, — его сына. Когда Рамиэлю исполнилось двенадцать лет, я больше не могла препятствовать его общению с отцом. Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его.

— Но его отец подарил сыну целый гарем, когда ему исполнилось всего тринадцать лет! — выпалила Элизабет.

— Разумеется, в Англии это трудно себе представить, но уверяю вас, при дворе Сафира отцы поступают именно так со своими сыновьями,

— И тем не менее вы его туда послали, прекрасно зная, что за образование он получит.

— В равной степени как и вы специально добивались с ним встречи, прекрасно зная, что за образование он получил.

Подбородок Элизабет упрямо дернулся. Она намеревалась возразить, но вместо этого согласилась:

— Да.

— Я не могу бросить в вас камень, Элизабет, потому что никогда бы не променяла ни единой минуты, проведенной с шейхом, на целую жизнь, полную добродетели, в Англии. Я рада, что Рамиэль был избавлен от лицемерия, от необходимости расти в стране, где высшее наслаждение называют пороком. А теперь, когда между нами не осталось никаких недосказанностей, могу я остаться?

Услышанное должно было возмутить Элизабет или по крайней мере шокировать, но вместо этого ей стало интересно, каково это испытать такую любовь, которую когда-то подарила графиня шейху. Ей захотелось понять, как можно желать и не стыдиться своего желания.

— Я вам искренне сочувствую, графиня Девингтон, — спокойно произнесла Элизабет. — Прошу вас, располагайтесь.

Ослепительная улыбка осветила лицо графини. Элизабет прищурила глаза. Мать Рамиэля обладала подлинной красотой, но это была красота зрелой женщины. Улыбка же превратила ее вновь в шестнадцатилетнюю девушку, юную и непосредственную. Такая улыбка не могла принадлежать женщине, которую когда-то жестоко изнасиловали и продали в рабство. Не могла она принадлежать и той, что сознательно подарила свою любовь человеку, не сочетавшемуся с ней браком и от которого впоследствии она родила ребенка.

Графиня устроилась напротив Элизабет. Та почувствовала легкий, дразнящий аромат удивительных духов. Ей казалось, что так должен пахнуть апельсин, опущенный в бокал с ванилью. Нимало не смущаясь, графиня призналась:

— Рамиэль рассердится, если узнает, что я была у вас.

— Тогда, боюсь, я вас не вполне понимаю, — осторожно произнесла Элизабет, изо всех сил стараясь не симпатизировать этой женщине, но неожиданно обнаруживая, что это уже произошло. — Вы ясно дали мне понять, что, если я не приму вас, следующим, кто нанесет мне визит, будет ваш сын.

— Вы грозились аннулировать гражданство Рамиэля, если бы Мухаммед не впустил вас в его дом.

— Я уже говорила вашему сыну, что не собиралась этого делать, — сухо заметила Элизабет.

— В мои планы тоже не входило шантажировать вас при помощи Рамиэля.

Карие и серые глаза встретились.

— Я совершила ошибку, графиня Девингтон, о которой очень сожалею. Я не хотела причинить вред вашему сыну. Не знаю, что вам сказал Мухаммед, но могу вас заверить, что наши встречи с Рамиэлем больше не повторятся.

Серые глаза графини потемнели.

— Может быть, вы лучше поймете поведение Мухаммеда, если я вам расскажу, что и его, как когда-то меня, продали сирийскому работорговцу. Он был очень красивым мальчиком, и ему пришлось многого натерпеться от своего бывшего хозяина. Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что у него есть свои причины недолюбливать женщин. Если бы сирийский торговец и я не выходили его тогда, он бы погиб, как погибают многие европейские мальчики, проданные в рабство. Получив свободу, я тут же вернулась в Англию. Мухаммед же решил остаться. Подумайте, ведь Рамиэль для него как сын, которого у него никогда не было, и вам станут понятны его действия.

Мухаммед — европеец! Значит, Рамиэль сознательно позволил Элизабет думать, что он араб.