Страница 64 из 71
- Да выдумывать парадоксы, это у твоего отца хорошо получалось! Или он их вычитывал где? Ты не в курсе?
- Что-то, конечно, в книжках находил, но и придумывал много... А что откуда, я не знаю. Да и неважно это теперь.
В гараже у Олега Ивановича я ещё не был, но его белый "Москвичонок" ИЖ-412 видел не раз. Казалось, что годы не властны над обоими... Завелся ветеран российских дорог с пол-оборота. И доставил нас к подъезду меньше, чем за минуту. А там, на скамейке читала книгу девушка, с которой мы ехали в Илым из Тюмени. Значит, её зовут Мариной.
25.
- Знакомься, дочка! Это Саша Серов, я тебе о нём рассказывал, - торжественно произнёс Олег Иванович, а потом повернулся ко мне. - Ничего, что только по имени?
- Да, вроде не старый ещё! - пожал плечами я.
- Ой, папа! Я сейчас! - воскликнула девушка и скрылась в двери подъезда.
Олег Иванович посмотрел на часы.
- Наверное, забыла что-то.
Но Марина всё не возвращалась.
- Да где она там? - занервничал Олег Иванович. - Ты посиди пока, я схожу узнаю.
Через пару минут из облаков наконец-то выглянуло солнце. Салон "москвича" быстро нагрелся. Но всё равно одному в нём было неуютно и зябко. Не иначе, нервы разгулялись... Возможно, стоило плюнуть на билет и вернуться к Наде. Но как можно оставить машину без присмотра! А Олег Иванович всё не возвращался. И куда же они с Мариной подевались? С каждой минутой ситуация становилось всё непонятнее. Но вот дверь подъезда, наконец, открылась, и мне всё стало ясно. Похоже, у них поменялись планы... Марина переоделась в темно-коричневый плащ. Лёгкие кроссовки сменились осенними сапогами. На плече висела объёмная сумка из джинсовки. Олег Иванович тоже утеплился - надел чёрную кожаную куртку.
- Марина сообразила, что очередь в кассу может быть большая, - сказал он, усаживаясь на водительское сидение. - Так что лучше мы тебя ещё по дороге туда у Надиного дома высадим. А билеты Марина купит. Кстати, тебе что брать - купе или плацкарт?
- Всё равно. Можно даже в общий. Я тогда его в Тюмени на плацкарт поменяю. Только в СВ не берите, и на другой день - тоже! Если что, лучше за час до отхода в проходящий вагон попробую.
- Хорошо, - сказал Олег Иванович. - Мы тогда на обратном пути билет завезём, а заодно простимся с твоими родителями. Нам-то не обязательно к началу приезжать, а тебе опаздывать не годится.
Деньги на билет я передал Марине. Она, не глядя, положила их в сумку. Потом они высадили меня и уехали. Дорога до подъезда всё ещё не просохла после ночного дождя. Нет, я точно - выродок... Родители погибли, хороший сын должен переживать, биться в истерике. А у меня в голове только одна мысль - поскорее бы всё закончилось. Впрочем, не прошло и часа, как её сменила другая: только бы не сорваться! Это после того, как мой двоюродный братец Вова, сын тёти Маши, принялся подавать команды: "Постойте, я сейчас ещё две фотографии сделаю!", "Надя, пока не плачь, подожди, надо кассету поменять!". Похоже, видеокамеру и поляроид он купил буквально накануне, и не успел ещё натешиться новыми "игрушками". Я всё время так и ждал, что за этим последует: "Так, остановились! Заносите гробы обратно в квартиру! Ножками, ножками! Все по местам! Камера готова? Массовка - платки к глазам! Второй дубль... Внимание, начали!"
Надя это всё воспринимала как должное и охотно выполняла его команды. Как же: высокий чин на машзаводе, самый состоятельный человек из родственников. А я готов был взорваться. Но продолжал сдерживать себя. Всё-таки, превращать похороны в перебранку - далеко не лучший вариант... Как же быстро деньги у нас стали мерилом ценностей! Толстый кошелёк заменил всё на свете! Впрочем, пусть сестрёнка живёт, как знает! Я ей мешать не собираюсь. Только бы до отъезда дотерпеть...
Правда, надо признать, что на кладбище сцены с командами на фото- и видеосъёмку не повторились. Похоже, по дороге тётя Маша вправила сыночку мозги. Не зря же она к нему в машину села. Дальше Вова манипулировал своей техникой молча. Обстановка стала ещё лучше, когда Олег Иванович привёз с вокзала Марину. Зорко всматриваясь в лица участников церемонии, она при малейших симптомах подскакивала к ним со своей сумкой, из которой моментально извлекала бутылочки с какими-то препаратами и одноразовые стаканчики.
- Что там у тебя? - шепнул я, когда Марина оказалась поблизости.
- В одной бутылке валерьянка, в другой - корвалол. Водой заранее развела, чтобы тут времени не терять.
- Молодец! - похвалил я. - Сама придумала?
- Нет, на похоронах у бабушки подсмотрела, - скользя взглядом по проходящей мимо процессии, ответила она. - В прошлом году. Там у нас врачиха из поликлиники была. А у неё...
Марина прервала разговор на полуслове и быстро двинулась к одной из маминых подруг, на ходу вытаскивая из сумки очередной бумажный стаканчик.
Небо к этому времени снова затянуло облаками. Поднялся ветер. Жёлтые листья сыпались с кладбищенских клёнов, как гигантские уродливые конфетти, словно желали окончательно превратить похороны в театр абсурда. Вскоре к ним добавился мелкий осенний дождик. Был ли он сильным, или слабым? Шёл целый час или всего пару минут? Честно говоря, не знаю. Внезапно мне всё стало безразлично. А после того, как первый гроб скрылись во влажной, чёрной пасти могилы, нервные окончания отключились. Перестали фиксировать события. Не помню, что я делал на кладбище дальше. Не помню, с кем и о чём говорил... И где был после него - тоже не помню...
В Надину квартиру мы вернулись уже ближе к ночи. Я расстелил на полу матрас. Взбил подушку, расправил одеяло. Но уснуть всё никак не получалось. Я лежал и смотрел в потолок... А перед глазами крутились картинки из прошлого: как отец решал со мной задачки по математике, как учил плавать и ловить рыбу, как мы с ним строили дачу и гараж. Мама как-то больше к сестре тянулась, особенно в последние годы. А он - ко мне. И вот их обоих нет, и теперь уже не будет. Никогда.
26.
На железнодорожной станции было темно и сыро. Мощный прожектор, в прежние времена освещавший её со стороны пожарной вышки, за годы перестройки приказал долго жить. И теперь только четыре буквы "И-Л-Ы-М", закреплённые на крыше вокзала, обеспечивали хоть какое-то подобие освещения. При этом правая сторона "М" временами уже шипела и подёргивалась. Когда я шёл по перрону, эти невольные гримасы отражались жёлтыми высверками в глубине замасленных луж.
Поезд стоял на четвёртом пути. Остановившись перед дверью вагона, я ещё раз взглянул на забитые фанерой окна вокзала, на снующих вокруг людей. Всё казалось таким родным и милым. Наверное, потому, что сегодня я уезжаю отсюда навсегда. С сестрой мы обо всём договорились. Она ставит памятник и ухаживает за могилами. Я ни на что не претендую. Возиться с вступлением в наследство, распродавать имущество... Нет, это всё не по мне. Лучше буду писать свои дурацкие ОВОСы.
Вагон оказался значительно чище и уютнее того, в котором я ехал из Москвы. И не потому, что купейный. Просто этот - наш, местный... К омскому поезду его в Илыме цепляют, потому и билеты в кассах заранее продают. Проводники и пассажиры - жители одного и того же города, в котором все знают друг друга чуть ли не с пелёнок. Если проводница станет филонить, местные кумушки ославят её неряхой. Вот такой вот стимул к труду - пережиток общинной психологии.
В вагон я зашёл одним из первых, и поэтому никакого подвоха поначалу не почувствовал. Через пару минут в купе заскочила Марина, поздоровалась, бросила сумки на полку. Паспорт с торчащим из него билетом выложила на стол, а сама вернулась к родителям. Народ сновал по вагону туда-сюда, занимая места. Отовсюду слышались голоса людей, стуки и шорохи передвигаемых сумок, коробок и чемоданов. Но в наше купе никто не заходил. Я сдвинул рукав куртки и посмотрел на часы. До отправления оставалось пять минут... Почему больше никто не приходит? Я ненадолго вышел в коридор. Оба соседних кубрика были забиты под завязку. И с чего это Марина так паспорт бросила? Я её вещи охранять не нанимался...