Горит восток

Ах ты, доченька, моя доченька, как же мы будем с тобой дальше? — Дарье все труднее было ее успокаивать.

А ближе к вечеру совсем непослушными стали руки. Дарья замахивалась топором изо всей силы, но лезвие только делало неглубокую метку на корне, а не рассекало его. И вместо одного ей приходилось ударять по нескольку раз. Стал изменять глазомер. Высокую и толстую осину Дарья подкопала не с той стороны и завесила на соседнем дереве. Она долго трясла ее за ствол, пытаясь разнять сцепившиеся ветви, но только растратила на этом последние силы.

Ну и виси! Брошу… Хватит мне на сегодня. Не то утром и с постели не встанешь.

Но уйти она не смогла. Решила прежде сносить, сложить в кучи все сучья, вершины.

Дарья любила порядок во всем. Зависшее дерево ее раздражало, оставалось укором на совести. Если делать, так делать. Она снова взялась за топор и мотыгу.

Вот-вот зайдет солнце… Ну ничего, засветло бы только выбраться на дорогу.

Зависшее дерево, словно сильным плечом, нажимало на вершину осины, скрипели и лопались подрубленные корни. Еще три-четыре взмаха топором — и дерево тихо пошло к земле, посыпались круглые листья. Дарья ступила вбок.

— Эй! Эй! Берегись! Задавит!

Она растерялась, не поняла даже, откуда к ней донесся этот крик.

Метнулась из стороны в сторону, потом шагнула назад, повернулась лицом к осине. В этот миг кто-то большой, высокий стремительно налетел на нее сбоку, толкнул… Дарья отскочила на несколько шагов, упала… И тут же, рядом с ней, на месте, где прежде стояла она, раскинув по земле широкую крону, легла вершина дерева.

9

Много в мире дорог: и широких, столбовых, и узких, запутанных тропинок. Кто знает, куда ведут они, тот к желанной цели быстро придет. Кто не знает этого, долго будет блуждать. Пойдет первой попавшейся тропой и засомневается: а не слишком ли долог путь? Туда ли он ведет? Было так, что расходились дороги надвое, — может быть, не влево, а вправо следовало пойти? И вернется назад, и пойдет по другой дороге, и снова остановится на распутье, и снова будет думать: не вернуться ли ему еще раз назад? И будет метаться то вправо, то влево, пока не заплутается, а тогда, уже усталый и упавший духом, не замечая надежных примет, сойдет вовсе с проезжей дороги и забредет в дикое и гиблое место. Хорошо еще, если не растеряется он совсем и, ступая след в след, вернется туда, откуда начинал свои блуждания. А там найдет человека, который проводит до места или укажет верное направление. Хорошо, если так. Иначе не выбраться.

Порфирий шел домой. Он свернул с тракта. Через Доргинскую падь, потом полями — путь к его заимке короче.

Прежде чем в дом войти, надо будет в Уватчике вымыться. Вода в нем хорошая, теплая, не то что в студеных горных ручьях. Есть близ омутов наносы мягкой, как масло, жирной глины, ею натрешься весь, будто мылом, — и в быстрину, к перекатам!.. Порфирий уже ощущал, каким легким и сильным станет его тело.

Потом прилечь на постель, закинув руки под голову, попросить Лизу сесть рядом с собой. Говорить ей не надо ничего, почему он вернулся, почему пришел домой, — она и сама догадается. Без слов лучше. Пришел — значит, простил. И не говорить вовсе, не вспоминать об этом!.. Немало, поди, и так перестрадала она. Эх! Наверно, трудно ей было без него. Все-таки плечо мужчины — опора в каждой семье. В семье!.. У него — семья.

Он миновал Доргинскую падь. Тропинка поднималась отлого в гору. Кончились поля выколосившихся хлебов, высоких, в рост человека. Здесь, у опушки березового и осинового мелколесья, ставшего заслоном от ветра, воздух был застоен, недвижим и густо насыщен сладким запахом цветущей ржи. Гудя, носились вкруговую толстые жадные пауты, садились на плечи Порфирия и снова срывались. Порфирий, облизывая языком потрескавшиеся и обветренные губы, усмехался: что эти бестолковые пауты! В тайге его заедала мошка, злая, наседавшая тучей, так что становилось нечем дышать. Там утро, и день, и вечер едины: беспощадный, бесится гнус. Здесь жаркий день — и притихла мошка, толкутся и снуют над головой какие-то одиночки и не лезут к человеку, словно в тайге царство гнуса, а здесь царит человек.

Порфирию хотелось есть, вчерашний калач почти не утолил его голода. В одном месте он наткнулся на полоску гороха с уже созревшими и подсыхающими стручками. Порфирий сощипнул несколько штук, вышелушил из них круглые бело-зеленые зерна, встряхнул на ладони, бросил в рот, пожевал и проглотил с неохотой. Ему подумалось: краденое. А краденого не надо. Порфирий и прежде никогда не брал чужого. Его обсчитывали, обманывали, обирали все время. А он не возьмет. Тайком не возьмет даже единого зернышка, ни в чужом доме, ни с чужого поля. Он идет теперь, чтобы искать друга, честных людей, и надо самому остаться честным человеком.

Он пересек полоску нескошенной травы, отделявшую ржаные поля от леса, и опустился на землю. Не так далеко отсюда оставалось до Шиверска, идти бы все, идти — и к вечеру он был бы дома. Дома!.. А ноги подкашивались, отказывались дальше нести. Его клонило к траве, к земле, дышавшей летним теплом и истомой, и не было сил противиться искушению.

Порфирий прислонился спиной к тонкой березке, — она дрогнула, и с верхних ветвей на колени к нему упал большой коричневый жук. Порфирий бережно взял его и посадил на толстый стебель пахучего зонтичника. Быстро перебирая лапками, жук взобрался на соцветие, покружился, ища, как ему спуститься обратно, вдруг встрепенулся, приподнял похожие на коробочки жесткие крылья и, выпустив из-под них прозрачные, тонкие перепонки, легко и свободно столбом пошел кверху. Порфирий проводил его глазами.

«Тебе летать никто не помеха».

Он откинулся навзничь, лег в траву. Земля глухо вздрагивала, словно кто вдали размеренно бил в нее кувалдой. Удары перемежались, затихали, а потом следовали часто один за другим.

«Пни разве кто в лесу вырубает?.. Зачем бы?» — борясь со сном, подумал Порфирий. И понял, что бороться бесполезно: усталость, голод, зной и терпкий аромат травы все равно его одолеют. Он тихо вздохнул, надвинул на лицо шапку, чтобы не так жгло солнцем и не кусали ошалело бьющиеся над ним пауты, и уснул.

Открыл он глаза, уже когда в лесу лежали длинные вечерние тени. От земли веяло прохладой и прелой листвой. Порфирий встал — в голове у него странно шумело — и, пошатываясь, пошел без дороги, прикидывая, как ему срезать расстояние, чтобы короче выйти к проселку.

Стук, который прежде заставил обратить на себя внимание Порфирия, слышался теперь неподалеку. Да, это действительно кто-то долбил и рубил корни деревьев. Любопытство подтолкнуло Порфирия, он свернул в том направлении, откуда слышался стук. Вскоре он вышел на окраек осинника, перемешанного с комлистыми высокими лиственницами. Там, вооружась тяжелым топором на длинной рукоятке, женщина корчевала осинник. Она расчистила совсем еще небольшую площадку — осинник здесь рост густой и толстый. В тот момент, когда Порфирий появился на прогалине, женщина заканчивала подрубку корней у дерева, на котором уже висело другое, крепко сплетенное с ним ветвями. Привычным глазом лесоруба Порфирий уловил, что осина сейчас повалится, зависшее дерево оттолкнет ее своими ветвями вбок и, если женщина не отбежит сию же минуту, накроет ее вершиной.

Эй, ты! Беги! Задавит! — крикнул Порфирий изо всей силы.

И бросился навстречу: дрогнув, осина пошла к земле, посыпались оборванные круглые листья.

Женщина выпрямилась, испуганно обернулась на голос и, только тут осознав опасность, заметалась из стороны в сторону. Если бы осина была срезана пилой, Порфирий опоздал бы. Но не полностью подрубленные корпи замедлили падение дерева. Порфирий грудью налетел па женщину и стремительным толчком вышиб ее из-под опускающейся на землю вершины. Сам он выскочить не успел.

10

Ребенок плакал горько и безутешно. Дарья не могла к нему подойти.

Лежа под накрывшей его вершиной осины, Порфирий слышал этот тонкий, захлебывающийся крик, перемежавшийся с частыми, беспорядочными ударами топора. Порфирий упал лицом вниз на кучу взрыхленной земли. Каждый удар топора передавался ему. Порфирий понял: это женщина отсекает вершину осины. Молодец, не растерялась! Наконец тяжесть, давившая на плечи, стала меньше. Порфирий двинул одним плечом, другим, приподнял голову, жадно втянул в себя несколько глотков свежего, чистого воздуха и почувствовал, что вся прежняя сила вернулась к нему. Оттолкнувшись от земли руками, он встал сперва на колени, а потом во весь рост. Провел рукой по лицу, счищая землю с губ.