Дом ста дорог

— Горшок золота и полдюжины свежих яиц, — немедля отозвался кобольд.

К счастью в разговор вмешался голос двоюродного дедушки Уильяма:

— За ночь работы Ролло получает пол литра молока, оно само появляется на пороге магическим способом. Так что, моя милая, не переживай.

Кобольд с отвращением сплюнул на дорожку.

— Ну что я тебе говорил, а? Вечно всё испортит. А ты тут всю ночь что ли собираешься просидеть? Славная работёнка ждёт меня в таком случае.

— Я лишь присела отдохнуть, — с достоинством ответила девочка. — Сейчас я уйду.

Чармейн встала на ноги, вдруг оказавшиеся ужасно тяжёлыми, не считая слабости в коленях, и побрела ко входной двери.

«Наверняка заперта, — подумала девочка. — Какой же дурой я буду выглядеть, если не смогу войти в дом.»

Но дверь услужливо распахнулась перед Чармейн, едва только та ступила на крыльцо; ей в лицо ударил яркий свет. Тут же навстречу выбежал лохматый Бродяга. Пёс из всех сил вилял хвостом, повизгивал и отирался о ноги Чармейн, всем видом показывая, как он рад её возвращению. Девочке так приятно было вернуться домой и видеть, как её здесь ждут, что она подхватила Бродягу на руки и внесла в дом, в то время, как он извивался и вертелся, стараясь лизнуть Чармейн в щёку.

Свет в доме оказался волшебным: он не горел где-то в определённом месте, а просто следовал по пятам.

— Очень удобно, — отметила девочка. — Не придётся рыскать по дому в поисках свечей.

На самом деле мысли Чармейн в эту минуту лихорадочно скакали: «Я не закрыла окно! Лаббок непременно в него влезет!» Она опустила Бродягу на кухонный пол, а сама бросилась налево через дверь. В коридоре немедля вспыхнул волшебный огонь и не отставал от девочки до самого окна, которое она тут же со стуком захлопнула. К сожалению, из-за яркого света мрак за окном делался совершенно непроглядным, и сколько бы Чармейн не всматривалась, она так и не смогла понять, последовал ли лаббок за ней или нет. Девочка утешала себя мыслью, что с высоты того обрыва не было видно открытого окна в доме, и всё же дрожь не покидала её.

Дрожь не прошла и по дороге на кухню, и даже когда они с Бродягой ужинали пирогом со свининой. Ещё больше затрясло Чармейн, когда она заметила на полу недавнюю лужицу, которая теперь затекла под стол и, в добавок, перепачкала белое брюшко Бродяги. Его мокрая шерсть оставила на ногах и одежде девочки несколько липких пятен. Чармейн взглянула на свою блузку, полу расстёгнутую, с болтающимися краями, — ах да, ведь она оторвала от неё две пуговицы! — и обнаружила чай даже на ней. От этого её зазнобило ещё больше. Девочка отправилась в спальню и переоделась в шерстяной свитер, связанный её мамой, но дрожь не утихала. Снаружи зашумел ливень. Его крупные капли стучали в окно и падали в очаг через кухонную трубу. Шум дождя заставлял Чармейн трястись ещё больше. Она полагала, что виной тому испытанное потрясение, но дрожь и холод не покидали её тела.

— Да что же такое! — воскликнула девочка. — Дедушка Уильям, как мне разжечь огонь?

— Помнится, я зачаровал очаг, — раздался мягкий голос двоюродного дедушки Уильяма. — Брось в него что-нибудь, что сможет разгореться, и скажи вслух: «Пламя, гори» — огонь тут же зажжётся.

Чармейн огляделась по сторонам, в поисках чего-нибудь, что сможет разгореться. Первым на глаза попался её же мешок, но в нём ещё оставались яблочный торт и пирог со свининой, к тому же ей нравился этот мешок: миссис Бейкер вышила на нём очаровательные цветы. Следующее, что пришло девочке на ум, — бумага в кабинете двоюродного дедушки Уильяма. Отличный вариант, вот только для его осуществления предстояло подняться со стула, пройти в кабинет, а потом ещё и собирать её. Чармейн подумала о белье в прачечных мешках, стоящих у раковины, но решила, что двоюродный дедушка никак бы не одобрил сожжение его одежды. С другой стороны, ведь имелась её собственная грязная блузка с оторванными пуговицами, валявшаяся тут же, под ногами.

— Она безнадёжно испорчена, — подбодрила себя Чармейн, а затем подхватила сырую испачканную блузку и кинула в лоно очага.

— Пламя, гори, — приказала она.

Очаг с грохотом ожил, и через несколько минут в его пасти заплясал яркий огонь. Девочка улыбнулась и зажмурилась от удовольствия. Только она подвинула стул ближе к теплу очага, как пламя вдруг яростно зашипело; во все стороны повалили клубы пара, из которого начали появляться мыльные пузыри. Тысячи мыльных пузырей: большие, маленькие, переливающиеся всеми цветами радуги, — они поднялись до самой трубы, сползли на пол и продолжали множиться. Пузыри парили по всей кухне, оседали на столе и грязной посуде, лопались перед носом растерянной Чармейн, оставляли влажные следы на её коже. За несколько секунд мыльный ураган заполнил всю кухню пеной, не позволяя девочке нормально дышать.

— Я совсем забыла о мыле! — воскликнула Чармейн, задыхаясь в образовавшейся бане.

Бродяга счёл пузыри своими личными врагами и быстренько спрятался под стул, бешено тявкая и рыча оттуда на мыльный каскад. Девочка никогда бы не подумала, что от такой крохотной собачонки может исходить столько шума.

— Да замолчи, наконец! — прикрикнула на него Чармейн. По её лицу струился пот, а с прядей волос капала осевшая пена.

— Думаю, придётся раздеться, — пробормотала девочка, лихо отбиваясь от мыльных облаков.

Раздался стук дверь.

— Теперь уже не придётся, — добавила она.

В дверь снова постучали. Чармейн опустилась на стул, надеясь, что за дверью кто угодно, только бы не лаббок. Когда же стук раздался в третий раз, девочка нехотя поднялась и сквозь мыльные завесы направилась посмотреть, кто же там барабанит. «Возможно, Ролло хочет укрыться от дождя,» — подумала Чармейн.

— Кто там? — крикнула девочка, прислонившись к двери. — Что вам надо?

— Впустите меня! — раздался голос по ту сторону. — Я вымок под дождём!

Кем бы ни оказался пришелец, голос его звучал звонко и молодо, никаких сиплых ноток, как у Ролло, и никакого жужжания, напоминающего лаббока. Несмотря на шипенье мыльного урагана и чпоканье лопающихся пузырей, Чармейн отчётливо слышала, как неистово хлещет дождь за дверью: по листьям, по дорожке, по крыльцу. Однако девочка всё же не верила гостю — его слова могли оказаться обычной уловкой.

— Впустите же! — прокричал незнакомец. — Меня ждёт сам волшебник!

— Неправда! — также громко ответила Чармейн.

— Я отправил ему письмо! — убеждал голос за дверью. — Моя матушка договорилась о моём приезде. У вас нет права держать меня за дверью!

Лязгнула задвижка. От неожиданности Чармейн только и успела, что упереться обеими руками в дверь, не давая ей раскрыться. Тем не менее, дверь распахнулась, и в кухню вскочил промокший до нитки юноша. Волосы его, по-видимому, курчавые, свисали мокрыми сосульками, с которых беспрестанно капало. Свитер, брюки и заплечный мешок, совершенно тёмные от воды, водянисто поблёскивали на свету, в ботинках жутко чавкало и хлюпало. Едва парень ступил на порог, как от него потянулись тонкие струи пара. Он стоял у входа, глядя на кишащие и кружащие вокруг мыльные пузыри, на тявкающего без передыху под стулом Бродягу, на Чармейн, которая то и дело утирала пот и пристально рассматривала его сквозь мокрые пряди волос, на горы грязной посуды и стол, заваленный чашками, на толстые мешки с бельём, В конце концов, юноша окинул взором весь беспорядок, который, несомненно, потряс его до глубины души. Он открыл было рот да так и забыл его закрыть, лишь взгляд его скакал с одного диковинного зрелища на другое, а мокрая одежда тихонечко пускала пар.

Терпению Чармейн пришёл конец. Она ухватилась за челюсть гостя и со звоном захлопнула её. Её пальцы почувствовали под собой несколько жёстких волосков, говорящих, что юноша куда старше, чем кажется.

— Дверь бы за собой хоть закрыл, — заметила ему Чармейн.

Парень обернулся и посмотрел на струи ливня, хлеставшие у порога.

— Ах да, — встрепенулся он, бросившись закрывать дверь, и, когда задвижка легла на место, спросил: — Что тут творится? Ты ученица волшебника?