Страница 29 из 30
— Заткнись, — сказал Марк.
— Да ладно, это же из открытых записей. Продолжим. «Бля, зубы иногда болят. Крошатся, ломаются от курения, суки. У меня они и так не очень — практически везде пломба на пломбе. А я к зубному боюсь, не хочу маму напрягать, да и денег это нынче больших стоит». Марик, ты хотя бы оплатил ей дантиста?
Шимановский достал из кармана куртки пачку «Данхилла», чиркнул в полутемноте зажигалкой:
— Вы моральные уроды. Нельзя так издеваться над людьми.
— Что ты так нервничаешь? Мы же не над тобой.
— Ася, ты по-прежнему пишешь остросоциальные… это… передовицы? Или все места русскоязычных публицистов заняты, и ты пробавляешься переводами для мелкобуржуазных фирм?
— Завидно?
— Нет. В Германии правовой фашизм и тупость, я туда не хочу. Как вы не можете понять, что я не хотел вам отомстить?
— Разумеется. Ты просто осознал, что в твоей жизни есть место светлым платоническим чувствам. К гению нашей дневниковой прозы, русскоязычной Унике Цюрн. Поскольку у девушки нет денег на дантиста, чувства могут быть только платоническими. Хорошо, что ты всё понял про Германию: из тебя вышел бы не очень хороший сутенёр, или кем ты там собирался работать?
— Миша, выйдем отсюда, потому что бить морду твоей жене я не буду. Придётся тебе. Я тебя очень прошу: выйдем отсюда… а, блядь, они едут. Чёртовы спасители.
Начинало рассветать. Хотелось спать, а не бить друг другу морды.
— Всё это очень глупо, — сказал Миша, собираясь выходить. — Я могу с тобой подраться, если ты настаиваешь. Только это очень глупо, я ведь сильнее. Мало покоцанной машины, нужна вдобавок разбитая рожа?
— Мне показалось, что это ты хочешь разбить мне рожу, — пожал плечами Шимановский, тоже собираясь выходить.
— Нет. Ты не врубился. Мне не хочется тебя бить. Мне и жить не хочется уже много лет, потому что люди жуткое говно. Ещё большее, чем мне казалось десять лет назад. А я врагу не пожелаю увидеть то, что мне пришлось увидеть десять лет назад.
— Это не повод считать всех людей говном.
— Нет, повод. И если сдохнет Жанна, и даже если сдохнешь ты, я не проявлю ни тени сочувствия. Но я и радоваться не буду, потому что мне плевать на вас.
— Слова истинного каббалиста.
— Где уж мне до тебя. Марик, ты помнишь, что Баал Сулам говорил о случайности? Не бывает случайных людей, везде нужно видеть промысел творца. Так вот, я знаю: ты — это не случайность. Несколько лет подряд ты помогал мне понять, что люди гроша ломаного не стоят, особенно такие, как ты. Человек становится кем-то, когда стремится к высшему, но стремится он к высшему недолго и плохо. Лишь в эти моменты он становится человеком, всё остальное время он — пустая скорлупа, солома, носимая ветром. И в этот самый момент, в три часа ночи в чёртовом бывшем Инстербурге, мы стоим не больше, чем этот мусор на помойке. И на хера нужен какой-то там «фашизм» или «гуманизм», когда ты отчётливо понимаешь, что всё именно так?
— Выходим, — Шимановский распахнул дверцу машины. — Суки из автосервиса подъехали и ждут. Я хотел сказать, господь спасает нас, грешных. Правда, я всегда был тайно уверен в том, что бога нет.
15
[2008
За тринадцать часов до происшествия]
«Ты поганая немецкая сука.
Хотя нет: слово „сука“ давно уже стало комплиментом. А разве ты заслуживаешь комплиментов, безмозглая овца?
Послушай доброго совета: сдохни, пожалуйста.
Если ты не хочешь писать нормальные вещи вместо всей этой клеветнической дури, не хочешь работать, не хочешь покинуть свою берлогу, будет тебе. Было бы неплохо, если бы тебя сдали в бордель для гастарбайтеров, но: 1) таковых не имеется; 2) ко времени открытия таковых ты окончательно превратишься в чучело огородное и будешь нужна разве что бомжам.
Ты не можешь даже сторчаться, хотя это было бы вполне эстетично. Это был бы лучший поступок в твоей жизни. Начни колоться грязным шприцем и заразись СПИДом, Жанна. Только благодаря этому тебя запомнят. Впрочем, вряд ли. Забыли даже Gia, хотя она была красивее и талантливее тебя.
Ты что, ждёшь, когда тебе исполнится 33?
Поверь, если ты, не дай Б-г, доживёшь до этого возраста, ничего не изменится, в башке у тебя будет тот же бардак. Человек оправдывает своё существование только эстетически. Психопат оправдывает своё существование, только если он талантлив. Обыватель оправдывает своё существование, только если его здравомыслие противостоит нелепице, которую всюду устраивают бездарные психопаты. Но это случается всё реже, потому что почти все сошли с ума.
В конце этого письма я хотел бы отметить, что я жид, масон, сатанист, агент ФСБ и серийный убийца, а в футляре для скрипки храню ампулы с ядом.
Но привычка говорить правду (тебе этого не понять, тебе она не грозит) мешает мне это написать.
Я не отношу себя к определённой религиозной, социальной или политической группе, и даже моя национальная принадлежность мне, в общем-то, последние несколько лет безразлична.
Удаляю этот комментарий вместе с аккаунтом, который на пару часов завёл только ради тебя. Поверь, Жанна: это лучшее, что может сделать для тебя человек.
А теперь иди и сдохни. И побыстрее. Это, в общем-то, говорю не я,
а мир как воля и представление,
если можно так выразиться.
Тебя ждут. Для удобства можешь думать, что в Валхалле.
А, блядь, забыл:
предупреждаю:
этот твой журнальчик тоже запилят.
Мы скоро встретимся. Очень скоро.
Скажи спасибо, что предупредил.
Мутная вода под мостом. Медленно крошащиеся края льдин.
Куски льда словно куски сахара в пустом кипятке.
В тот день у них дома закончился чай, мать спала, выпив полпачки димедрола, который неизвестно где достала — украла, наверно, потому что в черняховских аптеках его не продавали. По крайней мере, в ближайшей. По крайней мере, без рецепта.
Магазин ещё работал, но она чувствовала, что не может выйти из дома, потому что во дворе снова буду валяться шприцы и мусор, а сосед, пьяно ухмыляясь, спросит: «Жанка, ты чё хлеб такой дорогой берёшь, и почему на тебе такая рухлядь надета?» И на этом фоне общежитие покажется отелем «Chelsea», но в общежитии много чужих, и если бы можно было не слышать посторонние голоса, а не только не видеть весь этот шлак, и ещё: чтобы её поместили в невидимую непрозрачную капсулу. Досчитала до трёх и шагнула за порог.
Учёный древнего мира сказал: Noli tangere circulos meos.
А у меня нет даже чертежей.
Это не ворованный воздух вокруг, это пустота.
Она отключила телефон, потому что невыносимо было бы услышать звонок, неважно, от кого.
Не всё ли равно, какой ты нации, если ты не свободен,
не всё ли равно, что ты говоришь,
если больше всего тебе нравится молчать.
Если очень хочешь выговориться — молчи.
Говори только тогда, когда кажется, что это блядское солнце станет чёрным, если ты промолчишь.
Нет — когда ты уверен, что станет.
Но как ты можешь быть уверен в этом, если никогда не бываешь в чём-то уверен,
кроме того, что все они лгут?
Этот голос в голове.
Тот, что снаружи, окликает уже полминуты: «Девушка! Стойте! Да стойте же!»
Высокий белобрысый парень, с ним ещё двое и худая сильно накрашенная шатенка с искусственным загаром. Разжившаяся деньгами гопота. Семечки, бутылка дешёвого пива, всё, как обычно.
— Стой, сука, ты знаешь, что твоему другу пиздец, если мы его ещё раз увидим? Он нам за герыч до хуя задолжал!
Они берут её в кольцо, остальных людей мало, и они проходят мимо. Люди этой страны готовы вмешиваться только в чужую личную жизнь, вас могут разрезать на куски днём на площади — никто не подойдёт.
Да было бы и странно, если бы подошли. Это же люди, а вы от них добиваетесь благородства и понимания.