Хотеть не вредно!

— Ты, наверное, есть хочешь?

И хотя я с утра ничего не ела, отрицательно мотнула головой. Однако Борис стал разогревать в сковороде картошку, нарезал сало, хлеб и соленые огурцы. Достал банку с солеными груздями. Мне было не до еды. Я боялась возвращения разговора и готовилась отвечать. Искала наиболее весомые аргументы. Но все рассыпалось в прах, когда я смотрела на эти руки, уверенно двигающиеся, широкие плечи и стройную шею, вглядывалась в родные черты мужественного лица. Я давно уже не больна тщеславием, давно освободилась от столичного снобизма и достигла желаемого. Мне не хватало в этой жизни только его, любимого мужчины. Ну, почему опять нужно выбирать? Будь я одна, возможно, вопроса бы не возникло. Но моей младшей дочери только десять, а у старшего сына не сегодня завтра родится ребенок, и нужна будет помощь. Что говорить о работе, о новом учебнике, который затеяли мы с коллегами и об единственной подруге Машке, с которой мы прошли вместе целую жизнь с момента знакомства в Москве четверть века назад.

Все это я попыталась объяснить Борису, пока мы перекусывали. Он жевал и слушал, не возражая, вообще никак не реагируя. Я решилась задать вопрос, который долго зрел в моем сознании:

— А что если тебе поехать со мной?

Зилов, как мне показалось, зло откинул вилку и стал закуривать. Только потом ответил вопросом на вопрос:

— Что я там буду делать, в вашей Москве?

— Работать, как и здесь.

— Поздно мне с нуля начинать, не пацан уж.

— И мне тоже поздно, — возразила я.

— Ты не начинаешь с нуля, а возвращаешься домой — разница есть! — кипятился Зилов.

Так, обстановка накаляется. Он стал ходить по комнате, как лев в клетке.

— Понимаешь, я уже пытался уезжать отсюда, жил на севере, но, в конце концов, вернулся. А Москва для меня — это все равно, что заграница. Не житье мне там…. Душа прикипела к родному месту. Да и дети тут тоже ведь…

Я мстительно возопила:

— Вот-вот! Это и есть причина. Я знаю, что у человека может быть только одна семья. Ты разведен, но даже подсознательно продолжаешь жить и поступать, как семейный человек. Нет, эти связи так легко не рвутся! Разве я могу отлучить тебя от семьи? Ты же потом будешь меня обвинять в том, что я разрушила твой привычный мир!

Зилов остановился и внимательно посмотрел на меня. Потом сухо произнес:

— По-моему, это не из той оперы. Я давно решил свой семейный вопрос, и тебе это известно. Я не знаю, на чем ты обожглась, но не надо мерить всех одной меркой.

Я подошла к нему совсем близко и уперлась лбом в его подбородок. Уже другим тоном Зилов проговорил:

— Да зачем я тебе? Я ведь не твой любимый Дин Рид, не Гумилев… Я обычный работяга, простой мужик, как тысячи.

— А я не Мерилин Монро и не Анна Ахматова, если ты не понял.

Зилов обезоруживающе улыбнулся:

— Этих баб не знаю, но ты вполне ничего…

Я шутливо отпихнула его:

— Фу, какой ты пошлый!

Однако он снова прижал меня к себе и продолжил пытку:

— Не уезжай, пожалуйста… Забирай младших детей, они пойдут здесь в школу. В нашу школу. Ты будешь у них учительницей. Мы построим дом, у меня еще хватит сил на это. Не захочешь хозяйством обзаводиться, не будем, так проживем. Представь, — продолжал он, касаясь губами моего виска, — по выходным будем уезжать далеко в тайгу, на Онон, я рыбачить, ты собирать грибы. Ты не представляешь, какая там красота! И покой… Это осенью. А зимой я буду топить камин, а ты — читать мне вслух свои любимые книжки, стихи Гумилева… Не уезжай, мне без тебя теперь не жизнь!

— Зачем ты все это говоришь? — сквозь слезы возмущаюсь я. — Знаешь ведь, что это невозможно! Я же все объяснила! Конечно, здесь хорошо, но я не могу остаться навсегда! Потому и уехала еще тогда. Ну, пойми, провинция не для меня, хоть я и устала от города. Там другая жизнь, там есть жизнь, а тут… Да, все родные, все друг друга знают и всё про всех знают. Это мило до определенного момента. Но долго я так не выдержу: пить не умею и не хочу, сплетничать тоже, тряпки как товар меня не интересуют. Что я здесь буду делать? Хозяйка из меня никакая: я же училка.

Борис отошел к рукомойнику и начал мыть посуду. Последняя моя фраза повисла в воздухе.

— Почему ты молчишь? — не выдержала я.

Зилов упорно не поднимал на меня глаз, гремя чашками. Потом он вытер руки полотенцем и посмотрел тяжело, будто на врага.

— Я все понял. Согласен, зачем тебе рабочий мужик? А я что говорил? Ты меня стесняешься, это было видно. Конечно, я в подметки тебе не гожусь. А все, что здесь произошло, это так, навроде курортного романа. Да? Мало ли что бывает в отпуску…

Еще секунда, и я завесила ему звонкую пощечину и сама испугалась. Борис дернулся, закусил губу и побледнел.

— Уезжай. Я больше ни слова не скажу.

Вот и попили шампанского. Ничего не видя сквозь слезы, я нашла свое пальто и побрела к выходу. Мне казалось, что все рушится вокруг, в глазах темнело. Должно быть, подскочило давление. На пороге я обернулась и спросила:

— Ты придешь меня проводить, завтра в десять?

— Нет. Зачем? — последовал холодный ответ.

Уже вечерело, вот-вот стемнеет, пора между собакой и волком. Обычно мне бывает грустно в такие моменты, я еще почему-то слепну совсем: в сумерках плохо вижу. Теперь и слезы мешали мне что-либо видеть, и нисколько не волновало, что кругом свидетели, наблюдающие, как я выхожу из вагончика и, спотыкаясь, плетусь домой, как побитая собака.

Он не придет меня проводить, а это значит, что больше я его не увижу. Острая боль пронзила мне сердце. Пришлось остановиться и переждать.

— Что с тобой? — испугалась сестра, когда увидела меня в прихожей.

Я махнула рукой и заплакала.

Выслушав меня внимательно, для чего даже выключила телевизор, Ленка вздохнула:

— Бедная моя сестреночка. Не знаю даже, что и посоветовать тебе. Ты такая у нас необыкновенная, у тебя все как-то трудно. И теперь… Но оставаться ни в коем случае нельзя! Я сама уж думаю куда-нибудь уехать отсюда: из-за Андрея со свету сживут. Все спиваются, молодежь бесится, беспросветность одна.

— Он как ребенок просто! Не хочет даже прийти попрощаться! — плакала я.

И невольно припомнился давний случай. Однажды я поссорилась со своим будущим мужем, и мы чуть было не расстались совсем. Однако у его мамы намечался важный юбилей, и я была приглашена фактически на смотрины, поскольку собирались все родственники. Жених упросил меня прийти: не объяснять же всем, что мы решили расстаться накануне свадьбы. Мне было больно и горько, но я согласилась сыграть роль счастливой невесты. Для поднятия боевого духа нарядилась в бархатное вечернее платье, купленное в комиссионке на Старом Арбате на последние деньги, высланные родителями. Родственники остались довольны: я изобразила прекрасную, воспитанную даму. Никому бы и в голову не пришло, какой ад царит у меня в душе. Среди гостей оказался мальчик двенадцати лет, с которым я быстро подружилась. И вдруг забыла все сердечные муки. Это было невероятно: здоровая двадцатилетняя деваха в вечернем платье носилась по этажам, играя с мальчишкой в салочки. Потом мы засели в небольшой комнате моего жениха и стали возиться на диване. Юный герой решил меня связать, чтобы обезвредить. Он оказался таким сильным, что я не могла с ним справиться и оказалась связанной. Правда, я хохотала без конца, и сил уже ни на что не оставалось. Когда, наконец, мы оба окончательно выдохлись и свалились на диване, Костя положил голову мне на живот и затих. Мы могли так лежать вечность. Боль в душе утихла, я была почти счастлива… Что это было?

Когда пришло время прощаться, Костя куда-то исчез. Я звала, но он не отвечал. Родственникам показалось, что это неприлично. Мой жених нашел мальчика на кухне, тот держал дверь и никого не впускал.

— Пойди, попрощайся, — крикнули ему.

— Нет, не буду! — ответил Костя. Он плакал.

Кое-как ребенка извлекли из кухни и безжалостно приволокли ко мне, хотя я уже была не рада такому прощанию и порывалась уйти. Костя выдирался из рук, отворачивался от меня, стесняясь своих заплаканных глаз. Мне очень хотелось подойти и поцеловать его, но я этого не сделала. Только сказала: