Страница 10 из 13
Схоластика лишилась чувств.
— Вот нам и доказательство! — торжествующе воскликнул министр. — После шести слов я узнал больше, чем вы, ваше преподобие, после шестимесячных стараний.
Он был удивлен, однако, той величайшей холодностью, с какой благородная аббатиса встретила его восклицание.
Этот министр, подобно многим другим министрам неаполитанского двора, происходил из мелких стряпчих, вследствие чего аббатиса считала уместным держать себя с ним как нельзя более высокомерно. Дженнарино приходился ей внучатным племянником, и она боялась, как бы это обвинение, которое будет доведено до сведения самого короля, не повредило ее знатному роду.
Министр, знавший, что дворянство гнушается им, и строивший свое благополучие только на милостивом отношении к нему короля, стал продолжать розыски в том же направлении, несмотря на все ходатайства, с какими обращался к нему герцог де Лас-Флорес. Это дело стало возбуждать много толков при дворе; министр, обычно стремившийся избежать огласки, на этот раз постарался раздуть все случившееся.
Очная ставка между сублейтенантом гвардейского полка Дженнарино де Лас-Флоресом и юной Розалиндой де Биссиньяно, ныне сестрой Схоластикой, послушницей в Сан-Петито, явилась замечательным зрелищем, на котором пожелали присутствовать все придворные дамы.
Обе части монастырской церкви, мирская и монашеская, были великолепно убраны ради такого случая; министр пригласил дам присутствовать при одном из моментов разбирательства дела сублейтенанта гвардии Дженнарино де Лас-Флореса, намекнув на то, что процесс кончится смертной казнью для Дженнарино и пожизненным заключением in pace для сестры Схоластики. Но все отлично знали, что король не решится предать смерти за столь незначительную провинность члена прославленного рода де Лас-Флорес.
Хоры для монахинь в церкви Сан-Петито были украшены и позолочены с величайшей роскошью. Многие из благородных монахинь сделались бы к концу своих дней наследницами всего родового имущества, если бы не данный ими обет нищеты; в совестливых семействах было в таких случаях принято в течение всей, обычно не очень долгой, жизни монахинь уделять им четвертую или шестую долю доходов с того имущества, которое им могло бы достаться.
Все эти деньги шли на украшение мирского отделения церкви и хоров, где монахини молились и выстаивали службы. В Сан-Петито хоры для монахинь были отделены от той части церкви, куда допускалась публика, золоченой решеткой высотой в шестьдесят футов.
Для церемонии очной ставки была распахнута огромная дверь этой решетки, которую можно открывать только в присутствии неаполитанского архиепископа; все титулованные дамы были допущены на хоры; в мирской части церкви было установлено кресло архиепископа и отведены места для нетитулованных дворянок и для мужчин, а за цепью, протянутой поперек церкви около дверей, — для всех остальных верующих.
Огромный занавес из зеленого шелка, который закрывает всю внутреннюю сторону решетки с огромным сияющим вензелем Мадонны из золотого шитья шириною в четыре дюйма, был перенесен в глубину клироса. Там его подвесили к своду и затем подняли. Аналой, за которым говорила сестра Схоластика, помещался позади той части свода, где был прикреплен большой занавес, и в ту минуту, когда Схоластика кончила свое весьма краткое показание, этот занавес, упав сверху, быстро отделил ее от зрителей, что величественным образом завершило церемонию и оставило во всех сердцах чувство страха и грусти. Казалось, молодую девушку навеки разлучили с живыми людьми.
К большому неудовольствию прекрасных дам неаполитанского двора, церемония очной ставки продолжалась всего один миг. Никогда еще юная Розалинда не была, выражаясь языком придворных дам, более «эффектна», чем в этой скромной одежде послушницы. Она была так же хороша собою, как прежде, когда она сопровождала свою мачеху, княгиню де Биссиньяно, на придворные балы, а лицо ее казалось гораздо более трогательным: она сильно исхудала и побледнела.
Голос ее прозвучал чуть слышно, когда после Veni creator[10] на музыку Перголезе, пропетого всем монастырским хором, Схоластика, упоенная любовью и счастьем оттого, что она вновь созерцает своего возлюбленного, с которым она уже почти год не виделась, произнесла следующие слова:
— Я не знаю этого человека, я его никогда не видела.
Министр полиции пришел в ярость, услышав ее слова и увидев, как опустился занавес, чем внезапно и даже нелепо завершилось внушительное зрелище, которое он хотел устроить придворным. Когда министр уезжал из монастыря, страшные угрозы срывались с его языка.
Когда дон Дженнарино вернулся в тюрьму, его осведомили обо всем, что сказал министр. Друзья не покинули его; но не любовь Дженнарино возвышала его в их глазах: ведь если мы не верим страстной любви, о которой сообщает нам под секретом человек нашего возраста, мы склонны обвинить его в фатовстве, а если верим, то мы ему завидуем.
Дон Дженнарино в отчаянии заявил своим друзьям, что, как человек чести, он обязан спасти сестру Схоластику от опасностей, которые ей грозят; это и произвело столь глубокое впечатление на его друзей.
У сторожа тюрьмы, в которую заточили дона Дженнарино, была очень красивая жена; она напомнила покровителю ее мужа, что тот давно уже просил исправить наружные стены тюрьмы. Это обстоятельство было всем известно и не могло возбудить сомнений.
— Так вот, — прибавила красавица, — ваше сиятельство может воспользоваться этим всем известным обстоятельством и пожаловать нам награду в тысячу дукатов, которая на всю жизнь сделает нас богачами. Друзья дона Дженнарино де Лас-Флореса, заключенного в тюрьму только по подозрению в том, что он проник ночью в монастырь Сан-Петито, где, как всем известно, самые знатные вельможи Неаполя имеют любовниц, к которым они, можно с уверенностью сказать, прокрадываются по ночам, — друзья дона Дженнарино, говорю я, предлагают мужу тысячу дукатов, чтобы он дал ему возможность убежать. За это мужа посадят в тюрьму на две недели или на месяц; мы просим вашего покровительства, чтобы его не уволили окончательно и вернули ему через некоторое время его место.
Покровитель нашел удобным такой способ крупного награждения и согласился.
То было не единственное одолжение, оказанное молодому узнику его друзьями. У всех у них были родственницы в монастыре Сан-Петито; молодые люди удвоили расположение к ним и превосходно осведомляли дона Дженнарино обо всем, что происходило с сестрой Схоластикой.
Следствием их услуг было то, что в одну ненастную ночь, после двенадцати часов, когда яростный ветер и проливной дождь оспаривали, казалось, друг у друга владычество над улицами Неаполя, Дженнарино вышел из тюрьмы просто через дверь, а сторож принялся разрушать тюремную террасу, через которую, как все должны были думать, убежал заключенный.
Дон Дженнарино в сопровождении всего лишь одного сообщника, испанского дезертира, человека испытанной храбрости, основным занятием которого в Неаполе было помогать молодым людям в рискованных предприятиях, — дон Дженнарино, воспользовавшись адским шумом ветра и к тому же помощью Беппо, не изменившего своей привязанности к нему в минуту опасности, проник в монастырский сад. Несмотря на ужасающий шум дождя и ветра, монастырские псы учуяли его и вскоре на него набросились. Наверно, они преградили бы ему путь, если бы он пришел один; настолько они были сильны. Но Дженнарино и Беппо стали спиной к спине, и им удалось убить двух псов и ранить третьего.
На лай собак явился сторож. Тщетно дон Дженнарино предлагал ему кошелек, пытаясь уговорить его; этот человек был набожен, составил себе внушительное представление о преисподней и не лишен был мужества. Обороняясь, он был ранен. Ему заткнули носовым платком рот и привязали его к большому оливковому дереву.
Эти две схватки отняли много времени; буря, казалось, немного стихла, а самое трудное было еще впереди: надо было проникнуть в vade in pace.
10
Приди, создатель (лат.).