Менестрель

— Виконта Уикхема, лорда Мэнфилда и графа Келлума, — поведал он, очевидно воодушевившись ее вопросом. — Все они молоды, — добавил граф с надеждой в голосе.

Она знала Уикхема и Келлума. Уикхему было чуть больше двадцати. Привлекательный парень, но по сути неоперившийся юнец, который не думал ни о чем, кроме охоты, в которой видел, к сожалению, скорее забаву, нежели способ добыть пропитание.

В то же время Келлум не любил никого, кроме себя самого. Он вечно прихорашивался перед стальным зеркалом.

О третьем ей даже думать не хотелось.

Почему бы им всем просто не оставить ее наедине с ее музыкой и книгами? Тогда Линнет была бы совершенно счастлива. Она не хотела замужества по необходимости, как у ее родителей. Мать ее была мегерой, а отец старался по возможности не обращать внимания на жену. Они мучили друг друга — только и всего.

Линнет не хотела провести жизнь подобным образом. Но не обидит ли она этим своего отца.

— Папа, а что если я не найду никого, с кем смогу ужиться? — девушка даже не думала о возможности полюбить.

Граф казался совершенно несчастным.

— Твоя мать говорит, что тогда тебя придется отправить в монастырь, — он взял ее за руку, — Мне нужен наследник, дочь моя. Я чувствую себя не очень хорошо и…

И она старшая из троих дочерей. Сыновей у него не было.

— Я попытаюсь, — согласилась Линнет, не зная, что ей еще делать.

Отец просиял.

— Я знаю, ты сможешь. Они мужчины хоть куда. Все трое.

В горле у нее застрял комок. Ей было известно, что она и сестры не оправдали его ожиданий. Отец старался этого не показывать, но странная тоска в голосе, когда он говорил о молодых людях, выдавала его с головой. Линнет понимала, что она — любимица отца. Она любила двух своих младших сестер, но ни у кого из них даже изредка не появлялось в голове ни одной серьезной мысли.

— Я и в самом деле постараюсь, — сказала она снова. Так и будет. Ей придется отложить в сторону лютню и мечты и исполнить свой долг.

Рис с ужасом смотрел на Дункана.

— Да вы рехнулись, мой господин!

Рису единственному могло сойти с рук такое вольное обращение к нему. Он получил это право с тех пор, как несколько раз спас Дункану жизнь. Это вовсе не значило, что Дункан позволял себе тоже самое в отношении Риса.

— Ты же сам говорил мне, что из меня бы вышел неплохой трубадур.

— Я льстил вам.

— Так ты полагаешь, что я могу потерпеть неудачу?

— Ага.

— И что я не смогу сыграть на виоле?

— Ага, — твердо настаивал Рис, — Вы не знаете ничего, кроме боевых песен. Вам не известны песни, которые желают слушать молодые леди.

— Ты можешь научить меня.

— Это безумие, милорд. Вы не можете пуститься в путь в одиночку. У вас слишком много врагов.

— Никто не обратит внимания на простого бродячего менестреля.

— Может вас они и не узнают, но определенно поймут, что вы знатный человек. Вы ведь носите надменность вместо плаща.

— Ты позабыл, что когда-то я был шпионом. И даже спас тебя, когда ты оскорбил какого-то военноначальника, — Дункан поднялся во весь свой внушительный рост, — Он заслуживал твоего оскорбления, — сказал он, словно оправдываясь, — На самом деле он был так глуп, что так и не понял, что его оскорбили.

— Их вас не получится хорошего слуги.

Дункан решил не обращать внимания на это замечание.

— Я хочу, чтобы ты одолжил мне свою лютню и виолу.

— Нет.

— Ты мой вассал. Все твое имущество принадлежит мне.

— В самом деле, мой господин? — со скукой в голосе заявил Рис, заявление Дункана не произвело на него никакого впечатления.

— Господи боже, Рис, ты что хочешь, чтобы я нарушил клятву?

Несколько секунд Рис мрачно смотрел на него.

— Я считаю, что было бы великолепно, если бы вы нашли себе невесту. Но я не думаю, что вам удастся отыскать честную девушку, используя такую безнравственную тактику.

— Ты полагаешь, я смогу отыскать ее здесь? Разве тут есть хоть одна девушка, которую ты мог бы представить в роли моей будущей жены?

Рис ухмыльнулся.

— Это верно. Не мог бы. Так и быть, одолжу я вам мою лютню. А виолу себе найдите сами. Мне моя нужна, чтобы соблазнить собственную служанку, — его улыбка померкла, — Но если вы не вернетесь через две недели, я отправлюсь за вами.

— Мне не нужна нянька, — угрюмо сказал Дункан, хотя по правде говоря, высоко оценил преданность своего слуги.

— Мы еще подумаем об этом. Когда вы намереваетесь отправиться?

— Утром. Я больше не могу оставаться в таком обществе.

— Если вы женитесь, к вам в гости пожалует не только эта честная компания, но и сам король.

— Ох, Рис, ты всегда напоминаешь мне о таких неприятных вещах.

— Это цена богатства и престижа, милорд. Вам лучше привыкнуть к этому.

— Мне кажется, это хуже чем битва, — сказал Дункан, — У меня нет таланта к политике.

— Вам удалось вновь вернуть свои земли. Полагаю, талант к политике у вас все же есть.

Это идея Дункану не понравилась. Ему доставляло удовольствие мечтать о свободе.

— Вижу, вы решились, — сказал Рис, — Я знаю вас достаточно хорошо, чтобы больше не спорить. Но, может быть, вам стоит разучить еще несколько песен.

— Нет, того что я знаю, достаточно, — заявил Дункан, — а если я не выеду с утра, я сойду с ума и всех их повыкидываю отсюда.

Блеск в глазах Риса смутил Дункана. Он отогнал от себя сомнение. Ему редко не удавалось выполнить задуманное, и конечно, он сможет быть не хуже того мужчины, что выступал перед ними сегодня вечером. Все равно того никто не слушал.

Завтра с утра он проснется уже с совсем другой профессией.

Глава 2

К своему огорчению, Дункан вскоре обнаружил, что оказался не слишком умелым менестрелем. Это стало горьким лекарством для человека, привыкшего во всем преуспевать.

Дункан так и не понял, что он делал не так. Ведь он спланировал все так тщательно. У Риса и у других своих подданных Дункан позаимствовал поношенную одежду. Он подобрал себе репертуар. Он даже репетировал. Дункан очень надеялся если не на признание, то хотя бы на успех…

Но как можно хоть кого-то развлечь, если тебя никто не слушает? Когда все они пьют, смеются и сплетничают?

О, конечно, он играет достаточно умело, говорили его временные наниматели. Однако обнаруживает странное стремление сердито смотреть на слушателей, а в его репертуаре одни лишь войны да битвы.

Он наводит тоску, так Дункану и сказали. Нет ли у него любовных песен? Или потешных шарад? Под его печальную музыку невозможно танцевать. Никто не захочет с вожделением вглядываться в глаза другого человека, когда менестрель поет о смерти и разрушениях.

Вот дерьмо! Он так и знал.

Он нигде подолгу не задерживался, так что смог по достоинству оценить всю значимость женщин, управляющих хозяйством в замках. Трое из них уволили Дункана. Причем с неприличной поспешностью. Особенно последняя.

Нужно было послушаться Риса. Он всегда сможет вернуться и признать поражение, но такие признания давались Дункану нелегко. Как же ему научиться изображать на лице более приятное выражение, если часть его физиономии обезображена шрамом? Он пытался объяснить, что это «украшение» ему досталось от рассерженного лорда.

Один из нанимателей — барон средней руки, ей-богу — заявил, что ему абсолютно ясно, откуда у Дункана взялся шрам.

— Несомненно, это дело рук недовольного работодателя, — заявил он.

Дункану потребовалась вся сила воли, чтобы не выхватить меч и не украсить шрамом того самого. Случись так, о воинствующем менестреле пошли бы слухи, и его никто бы не нанял.

Кроме того, он еще не готов сдаться.

Дункан собрал свои нехитрые пожитки и забрал клячу, найденную им по дороге. Кто-то избил животное, и Дункан купил его на деньги, прихваченные с собой в дорогу. Святые угодники, это был самый жалкий кусок конины, когда-либо им виденный, но через несколько дней хорошего питания лошадь выглядела уже куда лучше.