Все. что могли

— Старый знакомый, — сказал Ильин спокойно, а сердце сдавило, в висках застучало.

Микола Яровой резанул по нему взглядом, полным злобы, отвернулся, процедил:

— Положил я… на твое знакомство.

— Пришла пора полной мерой отвечать за все, что ты натворил здесь вместе со своим хозяином, немецким офицером Богайцом.

Яровой дернулся, стул жалобно скрипнул, веревка натянулась, шея бандита вздулась буграми.

— Руки коротки — взять Богайца. Сам раньше попадешь к нему. Он тебе кровь пустит. И бабе твоей…

— Повторяю, твоя песня спета, недолго «пропоет» и Богаец, — Ильин подошел к окну, отдернул занавески. На дворе развиднелось. — Гляди, вот тут стоял сарай, в котором вы истязали, а потом сожгли безвинных женщин и детей. Они и сейчас смотрят на тебя из огня. Не отворачивай рожи, не отводи глаза, негодяй!

Яровой обмяк на стуле.

Кончился день, один из тех, когда случались происшествия. Сегодняшнее и недавнее на железной дороге, по сравнению с другими, имели тяжкие последствия. Что особенно тревожило Ильина, шли они по нарастающей, банды били по самым больным местам. Словно кто-то наводил их туда, где удар оказывался неожиданным. Ильин объяснял это и тем, что участок пограничного отряда был прифронтовым тылом. Фронт хотя и проходил по территории Польши, отодвинулся от границы не столь далеко, чтобы не ощущалось его непосредственное влияние. Очевидно, десант, выброшенный на железную дорогу, и нападение на сыродельный завод были не последними.

Потому Ильин установил, чтобы каждую ночь кто-то из командования пограничного отряда находился в штабе, как на боевом дежурстве. Сегодня он остался сам. В кабинете поставлена кровать, можно прилечь, отдохнуть, если позволит обстановка. Взвода маневренной группы, его главного резерва, поочередно спят не раздеваясь, в готовности к немедленным действиям.

День кончился, заботы остались. Только что доложили: уходившая в сторону границы банда зажата в лесу, уничтожена. Правда, захватили не всех бандитов, часть из них просочилась и ушла как вода в песок. К сожалению, у пограничников тоже есть потери. Многие молодые солдаты еще не изучили бандитскую тактику «войны из-за угла». Не на фронте, мол, и Ильин нередко подписывает «похоронки».

Скоро привезут задержанных бандитов, с ними надо разбираться, кто и что натворил.

Вошел дежурный, сказал, что к нему просится армейский офицер. Следом в дверях появился высокий, плечистый капитан в полевых погонах. Горошкин… Вася Горошкин. С первого взгляда увидел, заматерел он на фронтовых ветрах, стала кряжистей фигура, острей взгляд.

Упорхнули куда-то нескончаемые тревожные, неразрешимые вопросы, которыми донимал себя в одиночестве Ильин.

— Вася, я ждал тебя, — он быстро поднялся, предупредил официальный доклад, обнял. — Здравствуй, дорогой мой человек.

Дежурный подивился, насколько был смущенно-счастлив начальник отряда, обычно сосредоточенный, суровый, а иногда и непреклонно крутой. Между ним и пришедшим капитаном пошел торопливый, как бывает при нечаянных встречах, разговор из вопросов-ответов, и, чтобы не мешать, дежурный удалился.

Больше всего интересовал Ильина его полк: где он, что с ним, как воюет, кто им командует, помнят ли бывшего начальника штаба. Музыкой звучали слова Горошкина, что полк воюет хорошо, командир дивизии генерал Стогов им доволен, Ильина там не забыли, и в подтверждение куча приветов от того-то и от того-то. Вместе с Васей погоревали о погибших за год без Ильина. Война перемалывала людей, не щадила никого. Ни трусов, ни героев, ни посредственных, ни талантливых. Но гибель последних Ильину всегда казалась более ощутимой. На них надеялись, с ними спокойней было в бою, о них говорили: вырастут в хороших командиров, кончится война, на «гражданке» станут заметными людьми. Теперь уже не вырастут, не станут.

Долго молчал Ильин, вспоминая каждого, о ком говорил Горошкин. Потом спросил:

— Признайся, Вася, с охотой сюда поехал, или только выполнял приказ?

Капитан пожал плечами, улыбнулся, ответил со свойственной ему прямотой.

— Таиться-скрывать не стану, Андрей Максимович. Сперва обрадовался, потому что к вам. Да еще в те места, где мы с вами до войны служили — горе мыкали. После задумался. Генерал Стогов не гнал-не приказывал. Покумекай, разведчик, прежде чем решиться. Война-то к закату идет, хотелось довоевать. Полк наш на центральном направлении, может, до Берлина пришлось бы топать, — Горошкин смолк, с минуту сидел, сцепив жесткие, тяжелые ладони над столом. Ильин не торопил, наверное, он и сам тоже не сразу бы определился, доведись ему принять решение. Вздохнув, Горошкин продолжал: — Пограничная служба тоже к себе звала-тянула. Кто с нею породнился, вовек не забудет. Настроился ехать. Размышлял: война оттуда ушла, а почему там люди продолжают гибнуть. Поеду, подмогну в службе Андрею Максимовичу. Так думаю-полагаю, нелегкая вам ноша досталась. Подставлю и свое плечо.

— Спасибо, Вася. Правильно рассудил, — помолчав немного, усмехнулся. — После дороги я тебе не отдых предложу, а работу. Сейчас приведут захваченных пограничниками бандитов, вместе поглядим на них. Сыродельню здешнюю помнишь? Ее ночью разгромили, сожгли. А вожаком-то у них, думаешь, кто? Пан Богаец, по которому твои руки давно чешутся.

22

Вечером под Новый год в штаб к Ильину заглянул Кудрявцев. Под мышкой он держал сверток. С военной выправкой парень не ладил. При ходьбе прихрамывал, исковерканную ладонь под козырек кидать стеснялся. Потому тихо входил и неловко застывал у дверей. Ильин не придавал этому значения — не на строевом смотре. Коноводом, как и прежде, он был исправным.

— Что скажешь, Ваня?

Он относился к Кудрявцеву участливо, был ему командиром и старшим братом, постоянно помнил, через какие муки тот прошел. Матери его написал, поблагодарил за сына, пообещал при первой же возможности дать отпуск.

Кудрявцев развернул холстину, бережно поставил на стол вырезанную из дерева фигурку старика.

— Вот… от Гната Тарасовича подарок вашему сыну Андрейке, — как показалось Ильину, проговорил со сдержанным волнением.

— Дед Мороз?

— Кем наречете, тем и будет. Гнат Тарасович сам мастерил.

Ильин вгляделся в фигурку. Это была приличная резьба по дереву. Пред ним стоял как бы живой леший, только что вышедший из сказки. В облике старика проглядывало что-то от самого лесника, пожалуй, хитроватая потаенная усмешка. Она делала деревянного человечка совершенно живым. Ильин давно знал лесника, но не ведал, что у него такие искусные руки, точный глаз, столь высокое художественное чутье.

— Дорогой подарок, — сказал Ильин. — Спасибо.

— Батя передал, мол, от чистого сердца.

Батя… Заметил Ильин, Кудрявцев все чаще называл старого лесника батей, тянулся к нему. Тот один, этот без отца. Да и не мудрено, Гнат Тарасович выходил его, смерть от парня отвел.

— У него много разных поделок. Всех соседей изобразил, домашнюю живность. Летом мы с вашим Андрейкой поедем к нему на хутор. То-то порадуется малец, чес-слово, — Кудрявцев разговорился, что после возвращения из неволи с ним случалось редко.

Ильин принес фигурку домой. Надя заканчивала наряжать елку. Андрюша топотал возле нее, тянулся к игрушкам. Не ахти какой наряд — несколько блестящих стеклянных шариков, вырезанные из цветной бумаги ленты и колечки, конфеты в пестрых обертках. Но все-таки нарядно, празднично. По комнате плыл запах хвои.

— Дед Мороз к нам на елку пришел, — Ильин развернул фигурку.

— Замечательный дедушка. Где ты его повстречал? — Надя долго разглядывала поделку. — В лице лукавинка.

Малыш тоже потянулся к лесовичку, но вдруг отступил, нахмурился, спрятал руки за спину.

— Не понравился? Ничего, подрастешь и подружишься с ним.

Андрюшка снова потопал к елке, пытался что-то достать, но укололся о хвою, шлепнулся на пол и заревел. Надя было кинулась к ребенку, но Ильин покачал головой: не надо. Малыш минутку поплакал, слезы ручьем катились по щекам. Вскоре затих, посидел еще немного и снова занялся тем же, из-за чего только что пострадал. Он уцепился за ветку, поднялся на носки, сердито пыхтя. Жесткая хвоя колола ладошку, но малыш терпел, ухватился за бумажную ленту, оборвал ее и восторженно глянул на мать.