Очищение

Поздним ночью, когда уже прошла полуночная смена караулов, баронесса пришла на кухню, где остался последний раз ночевать Питер и, разбудив его, спросила тихо:

– Ты обиделся на меня?

– С чего ты взяла? – буркнул он, даже не собираясь подниматься.

– Может, прогуляешься со мной на стену? Я одна в темноте боюсь. – скромно попросила она.

Мальчик даже покраснел. Ведь она пришла к нему, а не попросила этого хлыща ее сопровождать! Он немедленно сел и радостно кивнул.

Уже стоя на стене и кутаясь в один плед на двоих, девушка сказала задирая голову и рассматривая звезды меж облаков:

– Никогда на меня не обижайся. Слышишь меня, Пит? – он кивнул и девушка продолжила: – Ведь ты, если честно, мой единственный настоящий друг. У меня больше никого и нет. Не только здесь. Даже в городе… Ну, разве ты вспомнишь чтобы я хотя бы с той же Цайндлих или Кляйн часто общалась? Они хоть и подруги мои, но такие глупые. А ты не такой. С тобой мне интересно. Ты по-другому смотришь на вещи. Правда-правда, я давно заметила.

Что-то такое невероятно щемящие возникло в груди мальчика от этих слов. Одинокий во всем мире он был готов стерпеть все от этого беспощадного света. Он был, наверное, готов и к бегству и к вечным гонениям. Он наверняка понимал, что в этом мире он просто никому не нужен. Одинокий ребенок, каких множество по всей стране. Он может быть даже вполне осознавал, что без родителей и без поддержки у него никогда ничего и не получится. Не получится стать кем-то или даже просто вырасти. Чувство грядущей безысходности вполне почувствовалось мальчиком. И это чувство сделало его черствым. Душа мальчика огрубевала с каждым днем. Сомневаться не приходилось, что еще бы пару лет, и он вполне бы превратился в жесткого подростка, абсолютно не ведающего жалости. Ведь много ли его жалели чужие? Но вот эти откровения баронессы стали для него тем тараном, что прошибает ворота мощнейших крепостей. Они разрушили странную стену между миром мальчика и всем белым светом. И баронесса мягкой поступью входила в через разлом в стене даря такое забытое тепло и чувство защищенности.

Он прижался к ней сильнее и тихонько шмыгнул носом.

– Ты чего? – удивилась девушка, поглядев на его нестриженную голову. – Ты плачешь? Прекрати реветь. Я не люблю ревущих мальчишек!

Питер прижался мокрым лицом к ее груди и что-то промычал. Девушка не разобрала и попросила повторить. Но Питер замотал головой и отказался повторять. Но хоть и плакать перестал. Проходя мимо них, стражник сказал:

– Госпожа, вы простудитесь, ветер северный. С моря.

– Спасибо, мы сейчас уже уйдем. – Отозвалась она.

Они действительно пошли в комнату баронессы и там при свете свечи почти до рассвета играли в каменные шарики, выбивая их поочередно из «магического» круга. Ингрид выигрывала. Но и Питер не расстраивался. Что стоят все проигрыши и бессонные ночи, после которых приходится работать, если коротаешь их с самим ангелом?

2.

И возвестил ангел час Страшного суда…

Не ангел, но стражник выдернул пастора из размышлений в библиотеке и заставил все-таки обратить внимание на шум и крики доносящиеся с улицы. Взяв двумя руками библию со стола, отец Марк поспешил за взволнованным стражником вниз.

Видя взбудораженную толпу за распахнутыми воротами, пастор молился только об одном. Чтобы пока он говорит они не бросились на пики стражи и не началась бы настоящая резня.

Горожане были вооружены. Кто чем. От самодельных пик и топоров, до дедовских тяжелых мечей. В толпе отец Марк заметил даже пару арбалетов и серьезно обеспокоился. Всего одна пущенная стрела и начнется бойня. И кстати не факт, что стража одолеет горожан. Оставшись без лейтенанта, которого пастор и гвардия упекли под замок до разбирательства преступлений, стража была готова массово дезертировать. Все что ей мешало так это понимание что после зверств, которые они учинили накануне, им в городе не житье и бежать придется очень далеко.

А накануне пришли и вовсе страшные вести. Те кто покупал хлеб у хлебопека, а не сам готовил его дома, заболели. Ну, правильно. И он сам и вся семья его сгинула уже в заваленном рву у стены. И пастор откровенно клял себя. Каким надо было быть глупцом, чтобы не догадаться, как, продавая хлеб, они передавали с ним и заразу. Просто представив, сколько заразилось таким способом, пастор почувствовал дурноту. Он велел страже собираться. Он снимал с участков стены по одному человеку и строил всех у баронского дама. И когда подтянулись с берега не занятые стражники, пастор повел их за собой. Не церемонясь, дом за домом они взламывали двери, если их не отпирали добровольно, и осматривали жителей. Сарай, выделенный заболевшим, был переполнен уже к обеду. К пяти вечера была забита проклятыми вся южная башня. Все три ее яруса. Там сидели, лежали, стояли больные в ожидании неизвестно чего. К сумеркам количество выявленных больных перевалило за ТРИСТА человек.

Стража была вымотана. За ней шлейфом ходила голосящая толпа и проклинала всех от стражника до короля за то зло, что они чинили. Но выбора не было. Передвигаясь большими, по двадцать человек отрядами, стража блокировала все новые и новые улицы, досматривая горожан отводя заболевших уже в один из опустевших особняков. Пастор был вне себя, когда ему в лицо начали лететь обвинения что он никто иной, как сам антихрист. Опомнитесь! – кричал он в ответ, – только ради блага здоровых чиним мы это. Что бы хоть кто-то спасся, а не вымерли все. Но его редко слушали. Ночью в них полетели первые камни. К утру было найдено три трупа стражников. Противостояние началось…

И вот оно достигло апогея, когда вооруженная толпа горожан пришла к баронскому дому и стала требовать ни больше, ни меньше как отпустить всех задержанных накануне. Причем угрозы силой освободить их казались отцу Марку вполне реальными. Да еще этот врач и гвардия.

– Только скажите, Марк, – проникновенно говорил врач, – и мы избавим вас от всех кого вы задержали. Яд, кинжалы, пули… все, что у нас есть, к вашим услугам.

Озверело поглядев на него пастор высказал все без слов. Одно дело те сами помрут и некого будет в этом винить другое дело взять грех на душу и ответить за него перед вот подобной собравшейся толпой.

– Дети мои! – в который раз пытался перекричать собравшихся пастор и простирал руки с распятием и библией над головой. – В городе и так много смертей! Не берите грех на душу не начинайте кровопролитие!

– Пусть выпустят мою маму!

– Где моя жена!..

– Где мой старый Отто!

– Выпустите всех!

Пастор глох и терялся среди этих выкриков. Видя его растерянность, вперед уже ни на кого не обращая внимания, выступил Андре Норре.

– Именем Короля! – закричал он, перекрывая голосящую толпу – Я приказываю всем разойтись! Вы все преступаете закон, нарушая Его указ о сборищах! Вы все совершаете измену, придя сюда с оружием! А изменников в нашем королевстве вешают и лишают головы! Я считаю до пяти и после этого прикажу убивать всякого, кто останется здесь. Те, кто выживут, будут повешены! Я клянусь своей честью в том! Пошли вон мрази! РАЗ!

Толпа заколебалась.

– ДВА! – проорал Андре Норре, вытаскивая свой клинок.

Люди озирались друг на друга. А пастор вдруг с ужасом понял, как же это хорошо когда находится кто-то способный взять чужой грех на себя. Действительно камень с души свалился.

– ТРИ! Гвардия, зажечь фитили!

Гвардейцы, стоящие за рядами стражников с абсолютно непроницаемыми лицами, стали готовить оружие к стрельбе.

Толпа подалась назад, когда, никуда не торопясь, гвардейцы, выставив упоры, навели свои мушкеты.

Ни «четыре», ни, тем более, «пять» так и не прозвучали. Когда дорога перед домом барона расчистилась, врач язвительно обратился к пастору.

– Вы еще в сутане!? Вам не кажется, что она мешает вам выполнять то, к чему вы имеете предназначение?

Пастор молчал, оглядывая стражу. Он видел неуверенную радость на лицах стражников и это ему не отчего-то не нравилось. Лучше бы они были хмуры и злы. Тогда было бы все понятно. А эта неуверенная радость показывает, что они испугались. Что толпа поколебала их уверенность в своих силах. А ночью ведь наверняка найдут еще убитых стражников… и тогда они побегут. Побегут, спасаясь не столько от чумы, сколько от этих безумных людей.