Страница 4 из 5
Иль пониже, если можно, — наконец, процитировал я.
Степан крепко задумался. Он застыл в позе Роденовского «Мыслителя», сосредоточенно всматриваясь в точку, находящуюся где-то за моей спиной, будто я был абсолютно прозрачным. На лбу его собрались суровые складки, вены на висках вздулись. Казалось еще немного, и он трагическим, надрывным от безысходности голосом воскликнет:
— Быть или не быть, вот в чем вопрос.
— Нет! До уровня Ронсара мы опускаться не будем! — вдруг категорично заявил Степан. — Так что ты там говорил о Екатерине?
Я собрался с духом и начал заново:
О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный…
…Доходит до моих ушей,
Я сам пою, как соловей!
— восторженно закончил стих достойный наследник величайших поэтов прошлого и современности.
Я с сомнением поглядел на уши Степана. Их величина и форма никак не располагали к возвышенным чувствам.
— Давай попробуем заменить лопоухость чем-нибудь более романтичным, — осторожно предложил я.
— Каким это образом? — насторожился Степан и с опаской отодвинулся от меня на полметра.
Я снова собрался с мыслями, поднял глаза к потолку и произнес:
— О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный
Ласкает слух, моя душа….
— …От кейфа тащится, шурша! — взревел гигант, вскакивая со стула.
— Это крыша у тебя поехала тихо шифером шурша! — взбесился я. — Ты ведь любимой женщине пишешь, а не наркоману — собрату по ржавой игле! Пиши, что хочешь!
— Извини, друг! — виноватым голосом попросил прощение Степан. — Сам не знаю, как это у меня вырвалось. Так что ты там надумал на счёт души?
— Попробуй теперь вспомни о душе после твоего вульгарного «кейфа»! — сердито пробурчал я и в очередной раз напряг извилины своего мозга:
— О, милая Екатерина!
Когда твой голос соловьиный
Коснется струн души моей…
— …Я сам пою, как соловей! — восторженно возопил Степан. — Замечательно! Изумительно! Поразительно! Дай я тебя облобызаю!
И, распахнув свои объятья, он бросился ко мне через стол, смахнув по пути на пол два стакана, несколько бутылок пива и фарфоровую пепельницу. Под хрустальный звон разбивающейся посуды гигант трижды звонко расцеловал меня, да так, что у меня перехватило дыхание и в глазах совершенно потемнело. От таких горячих поцелуев проснулась бы не только Спящая Красавица, но и вся её ближняя и дальняя родня.
— Ему бы в реанимации работать! — приходя в сознание, подумал я.
— Степан! Ты можешь сидеть спокойно, не вскакивая из-за стола? — прохрипел я, вырываясь из объятий колымского медведя. — А то этой забегаловке придется закрыться на неделю, чтобы восстановить запасы разбитой посуды и испорченной мебели после твоего незабываемого визита.
Я боязливо огляделся. Еще не хватало, чтоб окружающие восприняли слишком бурное излияние чувств Степана за проявление нетрадиционных сексуальных отношений. Но, казалось, никто не обратил внимания на новый, чересчур яркий всплеск эмоций исполина. Лишь управляющий, приподнявшись со своего места, цепким взглядом оценил дополнительный ущерб пиццерии и внес коррективы в составляемый им реестр нанесенных нами убытков.
Черноволосая девушка-официантка, лучезарно улыбаясь, собрала осколки посуды и ласковым нежным голосом поинтересовалась, не желают ли сеньоры ещё чего-либо выпить. Её бездонные, черные, на пол-лица глаза восторженно сияли и с нескрываемым вожделением пожирали раскрасневшегося гиганта. Но он, казалось, не замечал этих ярковыраженных знаков внимания и отрицательно покачал головой: «Nada»[5]. Миниатюрная девушка ещё раз одарила Степана маслянистым многообещающим взглядом и неспеша удалилась, кокетливо виляя бёдрами.
— Нет! — философски заметил мой собеседник, косясь в след «уплывающей» вдаль «Золушке». — Женщины должно быть много. Только тогда ты сможешь по-настоящему ощутить божественное, всепоглощающее счастье обладания.
Меня просто шокировало неожиданно прорвавшееся красноречие Степана.
— А стихи я завтра же отправлю Катюхе… то есть Кате. Пусть знает, что мы тоже не лыком шиты, — самодовольно ухмыльнулся он.
Шок, вызванный высокопарными словами гиганта о счастье, был ничем по сравнению с тем, что я испытал в следующую минуту.
Степан поднял руку и неожиданно для меня с произношением, которому позавидовал бы диктор В.В.С., рявкнул:
— «Wаite! The bill, please!»[6]
Я был сражен наповал, но ещё больше был ошеломлен управляющий. Он словно оцепенел от неожиданности, на его лице застыла гримаса крайней растерянности и изумления. Брови администратора удивлённо изогнулись, приподнялись и спрятались под волосами, свисающими на лоб. Но он быстро совладал с собою и, на полусогнутых ногах прытко подбежав к нашему столу, положил перед Степаном мелко исписанный листок бумаги.
— Here it is! — расплылся в льстивой улыбке управляющий и, немного подумав, добавил, — Sir!
Степан скрупулезно изучил скорбный перечень утрат пиццерии, кисло поморщился, неспеша вытащил из бокового кармана кошелек и выложил на стол требуемую сумму.
— The change is for you[7] — небрежно махнул рукой гигант. Затем он открыл другое отделение бумажника, извлек оттуда 50-долларовую купюру и положил рядом со счетом.
— Here is a little gift personally for you, as a symbol of my Motherland[8], — важно заявил Степан. Сияющий администратор рассыпался в поклонах и благодарностях.
Вдруг Степан повернул голову и неожиданно обратился ко мне:
— If you don't mind, we can go as far as King Luis' Bridge, can't we? («Если ты не против, мы могли б пойти к мосту Короля Луиша, не правда ли?». (Мост короля Луиша — достопримечательность г. Порто. Прим — англ.)
Похоже, мое лицо не было отмечено особой печатью интеллекта, и Степан больно пнул меня ногой под столом. Я с трудом стряхнул с себя оцепенение, собрал все свои скудные знания английского языка и нахально заявил:
— Yes, if you like. By the way, how far it is?[9]
— Not very far, not more then ten minutes' walk[10], — успокоил меня гигант, поднимая с пола свою сумку.
Мы встали из-за стола, а управляющий заискивающе помчался вперед, указывая нам дорогу. Когда он удалился на значительное расстояние, я нервно спросил Степана:
— Откуда ты знаешь английский?
— Да как-то хотел иммигрировать в Австралию, но это длинная история. Когда-нибудь расскажу, — вполголоса ответил Степан.
— Господи! Зачем ты дал ему так много денег? Ведь его счет убытков, как минимум, в два раза завышен. Да ещё 50 долларов сверху, — огорченно прошептал я.
— Э-э-э! — поучительно произнес гигант. — Знаю я проходимцев этого типа! Если б мы начали спорить, он тут же сдал бы нас полиции. Даже то, что мы безропотно заплатили, ещё не значит, что он этого не сделает.
Мы вышли из пиццерии на городскую площадь. У бордюра стояла полицейская машина, тревожно мигая сигнальными огнями. Двое угрюмых полицейских, не моргая, с подозрением пялились на нас. Возле них стоял пронырливый управляющий и что-то настойчиво им объяснял. Краешком уха я уловил его тихое воркование:
— ….американские туристы. Ну, немного порезвились, но за все уплатили по счету до последнего эскудо. Кстати, вполне сносно говорят по-португальски.
Мы повернули налево и вразвалочку пошли вверх по площади, с любопытством вертя по сторонам головами и с восторгом указывая друг другу на архитектурные достопримечательности и памятники старины. С реки нахлынула волна густого тумана, и полицейские с управляющим растворились в непроглядной серой пелене.
— Слава Богу! Обошлось! — облегченно вздохнул Степан.
— И все равно напрасно ты дал администратору 50 долларов, — с сожалением произнес я. — Они б тебе очень пригодились.
5
«Ничего» — порт.
6
«Официант! Счет, пожалуйста!» Англ.
7
«Сдача вам» — англ.
8
Это маленький подарок персонально для вас, как символ моей Родины (англ.)
9
Да, если хочешь. Кстати, как это далеко?
10
Не очень далеко. Не более 10 минут ходьбы.