Комбат

— Вы действительно откровенны, — сказал он. — В таком случае я согласен. Но что я должен сказать?

— Вы будете обращаться к своим, и вам лучше знать, как это сделать.

Собрались быстро, но оказалось, что куда-то пропал Миша. Комбат разозлился и хотел уж идти без него, хотя каждый человек был дорог (наши отошли, и была опасность напороться на противника, надо было иметь с собой побольше людей), как запыхавшийся ординарец влетел в подвал.

— Фу-у! Успел, — обрадованно проговорил он.

В руках у него был хотя и неуклюжий, из черной жести, но рупор.

«Ишь ты, сообразителен!» — с удовольствием подумал Тарасов.

…Впереди и по бокам двигались разведчики. Никто не попался им на пути. Перепелкин привел их на вершину сопки, пояснил:

— Там они. Близко подбирался. Кто дежурит, а кто у огня греется.

Один бок противоположной сопки был различим более ясно — в этом месте за нею жгли костры. Светлота то вспархивала выше, то приседала на лесистый склон. Костры шуровали старательно. Полковник весь вытянулся в ту сторону.

— Пора, господин полковник, — напомнил наконец Тарасов.

И то ли справляясь с волнением, то ли настраивая голос, полковник прокашлялся, поднес к губам рупор и закричал:

— Куулкаа! Куулкаа!

— Слушайте, слушайте! — тихо переводил стоящий рядом с комбатом Каролайнен.

Двое разведчиков стояли наготове сзади полковника на случай, если он обманет и вздумает передать своим о том, каково у нас положение.

Полковник немного выждал и закричал снова:

— Говорит ваш полковник. Я у русских в плену. Но я вступил с ними в соглашение только о помощи тяжелораненым русским солдатам. Меня не принуждают силой делать это, мне не навязывали того, что я должен говорить, — переводил Каролайнен. — Я поступаю так оттого, что считаю правильным. Наш народ мужественный, смелый и благородный народ. Этим своим шагом я хочу еще раз подтвердить это. Мы договорились, что за линию фронта будет переправлено двадцать пять раненых, которые нуждаются в помощи, какую им здесь оказать не могут. Если не сделать этого, они умрут. Мы должны быть гуманными, чтобы нас уважали как цивилизованную нацию. С ранеными не воюют, раненым надо оказывать помощь. Так гласит Гаагская конвенция, и я поступаю по правилам международного закона. Мы договорились, что здесь я проверяю соблюдение условий, состоящих в проверке с моей стороны, чтобы это были только раненые. Затем я подтверждаю вам это. Таким образом, опасность обмана исключается. Мы договорились еще, что раненые будут переправлены с помощью…

Вдруг гулкая пулеметная очередь раздалась с финской стороны. Пулемет бил откуда-то сбоку противоположной сопки, от ее подножья. Звук, проносясь лощиной, вырывался сюда наверх каким-то прерывистым глуховатым гулом: гу-гу-гу-гу-гу!

Это сейчас воспринималось издевательским, диким хохотом. И слышалось уже не. гу-гу-гу-гу, а хе-хе-хе-хе-хе!

Смертоносный хохот пулемета сначала парализовал всех. Окаменев, люди не двигались с места. Пули завизжали около ног.

Все кинулись в укрытия, лишь полковник стоял на месте неподвижно.

Каролайнен метнулся к нему, сбил на землю.

Пулемет бил долго, пока не кончилась лента.

— Живо назад! — скомандовал Тарасов.

Поднимаясь из снега, полковник что-то гневно крикнул.

— Чего он кричал? — когда спускались вниз, шепотом спросил Каролайнена Тарасов.

— Шюцкеры — подлецы! — ответил Каролайнен.

— Что ты говоришь? — даже остановился от удивления Тарасов.

— Я и сам удивился, но он сказал именно это, — проговорил Каролайнен.

Шли подавленные.

— Вот оно как, господин полковник! — с тяжелым вздохом заметил комиссар.

— Неправда! — видно, глубоко потрясенный происшедшим, крикнул полковник в сильном волнении. — Неправда!.. Нет, финны не таковы!

— Все, вроде бы, не таковы, — усмехнулся Тарасов, — да вот, выходит, и таковы.

— Пойдемте в другое место, — попросил полковник.

Тарасов уже разуверился и молчал.

— Пойдемте, — просяще проговорил полковник. — Вы меня привели сюда, я поведу вас в другое место. Я знаю куда. Нет! Финны не таковы! Вы должны в этом убедиться. Это уже вопрос моей чести и жизни, если хотите.

Он высказал все это с такой искренностью, что Тарасов не мог ему отказать. Снова они двинулись вдоль бывшей нашей линии обороны. Шли с особенной осторожностью. Пришли, куда вел полковник, без помех. Теперь приняли особые меры предосторожности: укрылись за валунами, за склоном сопки, за деревьями. Полковник отказался прятаться, но Тарасов твердо потребовав, чтобы он говорил из укрытия.

Полковник говорил то же самое. В любую минуту ждали в ответ пуль, но было тихо. Полковник передал все условия пропуска раненых и замолчал. Ни звука не раздалось с той стороны.

— Они совещаются, надо ждать, — подойдя к Тарасову, сказал полковник.

Ждали долго. Ни звука.

— Русские ждут ответа! — прокричал полковник в темноту.

— Ну что же, не век тут торчать, — сказал Тарасов, чувствуя, что ответа и не будет.

Обратно шли молча. Неудача угнетала, и усталость чувствовалась еще сильнее. Шли трудно, медленно. Полковника вели впереди. У самого поселка он вдруг остановился, развернулся стремительно на лыжах, разведчики едва успели вскинуть автоматы, подлетел к комбату.

— Я понял их! Понял! — закричал он. — Они не имеют права сами решить этот вопрос, но если раненых отправить немедленно, пока еще им не помешали, они поступят так, как я говорил. Они и слышали и не слышали и будут видеть, но вроде и не видеть. Они могут только так, поверьте.

Искренность полковника сомнений уже не вызывала, но прав ли он?

Однако это была какая-то надежда.

— Быстрей в штаб, — скомандовал Тарасов. — Позовите Полю и танкистов.

От суетни многих людей в подвале проснулся Абрамов и еще один разведчик. Оба они непонимающе глядели на возбужденных товарищей, на комбата, комиссара и пленного. Василий Николаевич стал шепотом объяснять Абрамову, в чем дело. Старшине много толковать было не надо, он сейчас же разбудил своих товарищей и приготовился выполнить любое приказание комбата.

Шестеро разведчиков отошли к выходу и молча замерли у дверей.

Поля прибежала простоволосая, запыхавшаяся, румяная от бега.

— Скажи, Поля, положа руку на сердце, — спросил комбат, — если до утра ничего не сделать, многие ребята… — он не мог выговорить это слово — «умрут», но она и так поняла его.

— Да, многие.

— Ты знаешь, кому такая помощь в первую очередь необходима?

— Да что вы?.. Да они у меня вот где… — она прижала к груди руки, лицо ее задрожало, и слезы побежали из глаз. Слезы душили ее сильней и сильней — она уткнулась в стол и заревела.

Все смотрели теперь на комбата. Только Поля, хоть и тише, но все всхлипывала и всхлипывала. И Тарасов решился.

Большинство раненых было без сознания. Остальным пришлось сказать, что есть полная договоренность. Иначе бы не согласились. Что же было делать?.. Их укрыли, чем только могли, и сани тронулись. Для того, чтобы в случае опасности прийти на выручку, подняли третью роту. С танкистами условились — при опасности раненым дать выстрел из орудия. Когда подошли к месту, откуда полковник обращался к своим последний раз, остановились, и, как было договорено, полковник прокричал, что все условия соблюдены. С финской стороны вновь не раздалось ни звука.

Танк пошел лощиной в темноту, в жуткую неизвестность. Звук его мотора делался тише и тише… Все в любую минуту готовы были кинуться на выручку, напряженно слушали и ждали, что будет. Звук мотора стал стихать, а тревожного выстрела не было. Наконец все стихло, и стало понятно, что, если и попросят помощи, не успеть, а Тарасов все не уходил.

— Пошли, Коля, — шепнул комиссар.

— Да-да, пошли…

Назад комбат торопился что было сил. Капитан танкистов обещал обеспечить связь с ушедшим танком по рации, пока позволит расстояние, и Тарасову надо было скорее знать, что говорят танкисты. Подлетев на лыжах к танку, из люка которого пробивался скупенький свет, он поднялся на броню и спросил: