Алиенора Аквитанская

Алиенора взяла крест одновременно с мужем. В противоположность тому, что представляется многим, в этом поступке не было ничего особенного. Напротив, во время первого похода многие сеньоры брали с собой жен. Именно так поступили Балдуин Булонский, герой Эдессы, и Раймунд Сен-Жильский, один из предводителей похода. Собственно говоря, если сын Раймунда носил имя Альфонс-Иордана[9], то именно потому, что был окрещен в водах реки, некогда слышавшей голос Иоанна Крестителя: он родился как раз во время этого легендарного похода в Иерусалим. Брошенная жена, разлученная с мужем, затворница, ожидающая его возвращения за стенами мрачного замка, — этот образ прочно закрепился в представлении многих, но он не более правдив, чем прочие глупости, унаследованные от классических времен, для которых средневековое варварство было неоспоримой догмой.

Собственно говоря, если некоторые из современников порицали Людовика VII, то вовсе не за то, что он взял с собой в крестовый поход жену, — заметим, что его правнук, Людовик Святой, столетие спустя поступит точно так же, — дело в том, что Алиенора, как и другие участвовавшие в походе и, вероятно, последовавшие ее примеру женщины — графиня де Блуа, Сивилла Анжуйская, графиня Фламандская, Федида Тулузская, Флорина Бургундская, — не собирались на время этого долгого странствия отказываться ни от услуг своих камеристок, ни от хотя бы относительного комфорта. Вот потому и потребовалось такое невероятное количество повозок, тянувшихся по равнинам Центральной Европы в сторону Венгрии. Слишком много возов, — перешептывались воины; слишком много возов, — вторили им священники. И, пока первые прикидывали, какие поражения может потерпеть войско, обремененное таким количеством лишних ртов и громоздким обозом, служители Церкви бичевали распутство, которое неминуемо должно было стать следствием всего этого. Слишком много служанок и горничных, — а это означало, что с наступлением темноты в лагере непременно будет раздаваться подозрительный смех, и тени будут неминуемо скользить украдкой среди палаток. Тем самым нравственности людей, пустившихся в это благочестивое предприятие, будет нанесен урон. И, как заметил не боявшийся сомнительных каламбуров летописец, в этих лагерях не было никакого целомудрия (castra non casta).

Алиенора, вне всяких сомнений, принимала самое деятельное участие в приготовлениях к походу. Просматривая собрания местных грамот, мы с удивлением отмечаем, как много пуатевинцев принимало участие в этом походе. Вероятно, причиной этого стало то, что Алиенора сама объехала личные владения. И ее пример, вероятно, был убедительным. Она сумела собрать деньги и увлечь людей. Многие гасконские и пуатевинские рыцари взяли крест, в том числе и Жоффруа де Ранкон, владелец того самого замка Тайбур, где Алиенора провела свою первую брачную ночь. Среди крестоносцев можно было увидеть многих рыцарей, чьи имена не раз всплывут в истории рядом с Алиенорой: там были Сальдебрейль де Санзе, которого она называла своим коннетаблем, Гуго де Лузиньян, Ги де Туар и множество других. Все бароны западной Франции откликнулись на призыв святого Бернарда. Вполне возможно, что среди сеньоров, составлявших свиту графа Тулузского, был и нежный поэт Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, певец «далекой любви», — в смысл этого выражения пыталось проникнуть не одно поколение комментаторов; уже в XIII в. биограф Джауфре не вполне понимал, что он имел в виду, говоря об «amor de lonh». Он предполагал, что Джауфре был влюблен в принцессу Триполитанскую. «Только из любви к ней, — говорил этот автор биографии Рюделя, — князь Блайи взял крест». Наверное, никто никогда не узнает, что именно хотел сказать трубадур, столь упорно твердивший во всех своих стихах о «далекой любви», но само выражение, со всеми различимыми в нем ностальгическими и таинственными оттенками, чудесно передает глубокое стремление, которое владело той эпохой, тягу к далеким приключениям, жажду недостижимой и непостижимой любви, желание выйти из тесных рамок ближайшего и сегодняшнего. «Amor de lonh…»

Маркабрюн также присоединил свой голос к голосам проповедников. Он сочинял прекрасные песни о крестовом походе, умудряясь и здесь своим красноречием ужалить короля Франции:

«Горе королю Людовику, из-за которого мое сердце оделось в траур», — говорил он устами юной девы, оплакивающей расставание с уходящим в крестовый поход возлюбленным, в своей, впрочем, очень красивой поэме «A la fontana del vergier». До чего же он был злопамятным, этот Маркабрюн!

Во время этих поездок по Аквитании Алиенора не раз подтверждала привилегии монастырей — несомненно, в обмен на финансовую поддержку похода. Так, мы видим, — и это первое документальное свидетельство подобного рода, — что она сделала дар аббатству Фонтевро. Крестоносцы имели обыкновение перед началом похода просить монахов и монахинь молиться за них, и при этом делали пожертвования. Жест Алиеноры, которым она накануне похода закрепила за монастырем доход от пуатевинских ярмарок в размере пятисот су, стал первым из целого ряда дарений, которыми будет отмечено в дальнейшем ее существование: каждое из важных событий ее жизни так или иначе отзовется в аббатстве Фонтевро. Возможно, в тот, первый раз она не придала этому особого значения, поскольку ее дар ничем не отличается от тех, какие получили от нее по тому же случаю Монтьернеф, аббатство Сен-Мексен, церковь Милости Божией и многие другие. Но, когда перед нами проходит вся ее жизнь, этот дар приобретает символическое значение: вскоре должно было произойти нечто для Алиеноры очень важное.

Должно быть, Алиенора и сама это чувствовала: мы видим много свидетельств того, какое большое участие она принимала в приготовлениях к этому походу; кажется, она с нетерпением и радостью ждала его начала. Несомненно, она с готовностью шла навстречу опасностям, среди которых смерть была едва ли не наименьшей; путь в Святую Землю был к тому времени устлан трупами всех тех, рыцарей или бедняков, кто вступил на него во времена первых походов, когда у неверных было отвоевано общее достояние христиан. И ни для кого не были тайной страдания, которые пришлось вытерпеть всем, кто от начала до конца проделал это паломничество с оружием в руках, — три года пути по пустыням или коварным горным ущельям, с неразлучными спутниками: голодом, жаждой и турецкими стрелами. Но их самопожертвование принесло им славу перед Богом и людьми, и нынешние паломники тоже стремились к этой небесной или земной славе, искупавшей в их глазах все непомерные страдания.

И потом, Алиенора испытала внезапную тягу к Востоку, очарованию которого поддавались почти все члены ее рода. Ее дед, веселый и циничный трубадур, в свое время взял крест и мужественно перенес все тяготы похода, который от начала до конца оказался неудачным, а потом еще нашел в себе силы, вернувшись, описать все, что ему пришлось вытерпеть, в веселых песнях. Его младший сын, дядя Алиеноры и давний товарищ по играм, — он ведь был всего на восемь лет старше ее самой, — жил в Святой Земле, где правил Антиохийским княжеством. И, наверное, перспектива встречи с ним тоже в немалой степени побуждала королеву действовать. Это должно было проявиться уже на первой стадии похода, в период подготовки к выступлению.

В самом деле, в начале 1147 г. король Людовик созвал в Этампе большую ассамблею своих главных баронов — будущих своих спутников в крестовом походе. Собрание должно было продлиться три дня, с 16 по 18 февраля: речь шла о том, чтобы, посовещавшись, как делалось всегда, выбрать путь, по которому следовало двинуться в поход. Были прочитаны письма, полученные от правителей тех земель, по которым предстояло пройти: перед тем во все концы Восточной и Центральной Европы, ко всем государям были посланы гонцы. В первую очередь надо было сделать главный выбор: идти сушей или морем?

Первое означало принять услуги византийского императора, второе — согласиться, напротив, с предложениями короля Сицилии, Рожера II.

9

Jourdain — Иордан.