Поднимается ветер…

— Это будет не вполне ладно, — тихо ответил Саннио. — Мы еще можем сойти за дядю и племянника, но не за двух друзей.

— Вы правы. Главное, не называйте меня по титулу или родовому имени, ни на людях, ни наедине — так быстрее привыкнете.

— Хорошо, дядюшка, — кивнул секретарь.

Они ехали еще три дня, и везде творилось то же самое — слишком много людей на дорогах, слишком высокие цены на постоялых дворах. Саур, многие сотни лет не знавший ни войны, ни других напастей, кроме редких вспышек черной болезни, бурлил. В беспорядочном перемещении людей не чувствовалось ни смысла, ни цели.

Говорили о сожженных деревнях, о казненном по ложному обвинению в мятеже графе и его семействе, о многих убитых, повешенных и ограбленных. Серая пелена паники, словно дымка, висела в воздухе. Саннио очень хотел знать, что нужно герцогу Гоэллону, первому советнику короля, в разоренном графстве. Он сломал себе всю голову, предполагая всякое и разное, но напрямую спросить так и не решился. С каждым днем герцог становился все мрачнее и молчаливее. Он давно уже не рассказывал секретарю занимательных и поучительных историй, не комментировал происшествия и сценки, которые в изобилии встречались по дороге. День за днем проходил в мрачном молчании. Наконец они свернули с главной дороги и еще день ехали на запад. Здесь, в стороне от пути следования армии, суеты и паники было поменьше. Герцог выбрал довольно неприглядного вида трактир с покосившимся забором и даже на вид худой крышей. Зато внутри оказалось достаточно чисто, и, главное, немноголюдно. Помимо «дядюшки и племянника» здесь остановились лишь трое: купец с приказчиком и мрачный господин, похожий на переодетого монаха.

— Теперь мы будем ждать, Саннио, — сказал герцог. — Можете отдыхать и отсыпаться.

Чего или кого ждать, Гоэллон не уточнил. Скучая в своей комнате, окна которой выходили на лес, Саннио не знал, чем себя занять. После скоропалительной скачки через половину Собраны, после дней, от первого до последнего света, проведенных в седле, он недоумевал и злился: зачем нужно было так торопиться, до головной боли, до тупого отчаяния — и теперь валяться на постели в захолустье? Герцог же словно впал в оцепенение. Когда он не спал и не ел, то лежал на постели или сидел на стуле у окна, не шевелясь по многу часов кряду. Взгляд, направленный вдаль, ничего не выражал, а секретаря Гоэллон не замечал, лишь изредка прося его распорядиться об ужине или подать что-нибудь из вещей.

— Вы больны, дядюшка? — не выдержал как-то Саннио, после того, как герцог весь день просидел на стуле и отказался и от обеда, и от ужина. — Я могу чем-то помочь?

— Не волнуйтесь, Саннио, я совершенно здоров, — после недолгой паузы ответил Гоэллон. — Я просто жду.

— Но может, вы хотя бы спуститесь вниз, прогуляетесь?

— Зачем?

— Нельзя же вот так… целыми днями… — растерялся секретарь. — Простите, что я вмешиваюсь, но…

— Саннио, не мерьте всех по себе. Если бы вам вдруг пришел стих проваляться три дня в постели, я бы справедливо решил, что вы либо больны, либо нуждаетесь в хорошей встряске. Мне же слишком редко доводится побыть в тишине и бездействии, и еще долго не доведется. Так что возьмите денег и отправляйтесь куда-нибудь, а меня оставьте в покое. Соблазните служанку… найдите лесника и сходите на охоту… о, завтра же праздник, пойдите в церковь!

— А вы, дядюшка?

— А мне в церкви делается дурно, — улыбнулся герцог. — Идите, идите, Саннио. Спасибо за заботу, но пока что ваши опасения беспочвенны.

— Ваше высочество! Или вы будете делать то, что я говорю, или вам придется заниматься с другим учителем, — Эмиль вложил шпагу в ножны и в упор посмотрел на наследника. Флэль присвистнул, правда, только в уме. У него не хватило бы наглости заявить в лицо принцу Араону нечто подобное; хотя желания было в избытке.

Наследник оказался совершенно невыносим. Еще в прошлый раз Флэль подметил у него нестерпимую манеру делать все не вовремя и невпопад. Принц начинал говорить одновременно с кем-то из учителей, и приходилось затыкаться, чтобы соблюсти этикет. Он не мог сделать три удара подряд даже под ритм, который отбивал в ладоши Эмиль. Он отворачивался ровно в тот момент, когда нужно было смотреть, садился, когда нужно было идти, и сообщал, что устал именно тогда, когда нужно было продолжать.

Кертор подозревал, что в голове у принца умещается только одна мысль, но зато пляшет она, как крестьянки на родине: только успевай следить, а успеешь — так голова закружится. Увидел ворону — разинул рот, смотрит на ворону. Флэль чихнул — все, его высочество обрывает движение и оборачивается, чтобы пожелать учителю доброго здоровья; похвальная вежливость, но то, что шпага Эмиля пляшет в ладони от его горла, ученик начисто забыл. Появился слуга с графином воды — принц срывается с места, хотя никто не разрешал ему прекращать поединок. На третьем занятии терпение алларца лопнуло, и он принялся дрессировать мальчишку, как жоглары своих учеников. Не хватало только бича, но голос Далорна мог хлестать ничуть не хуже. Примерно половину занятия бесконечные одергивания и резкие щелчки пальцами, привлекающие внимание помогали… но Араон был не из тех, кто легко сдается. Ближе к концу и это действовать перестало, к тому же задерганный наследник раскапризничался, как малолетка и начал спорить с Эмилем о том, какое упражнение ему выполнять. Прямая угроза подействовала. Парень окончательно скуксился, но спорить перестал.

— Сто повторений, — бесстрастно сказал Эмиль, и отошел к скучавшему в углу двора Флэлю. Там он сдернул с головы пропитавшуюся потом косынку, под которую прятал волосы и тяжело вздохнул. — Он просто невыносим…

— Весь род Сеорнов в детстве выдержкой не отличался, — сказал Флэль. — Лет через пять выправится… Эмиль скептически хмыкнул, покосился на принца, который то упражнялся, то глазел во все стороны, а порой даже таращился на небо. На небе ровным счетом ничего интересного не происходило, даже ни одной птичьей стаи. Ровная серая пелена туч от горизонта до горизонта, такая же унылая, как присыпанная песком площадка во дворе. Квадрат, ограниченный высоченными туями, тоже не содержал в себе ни единого предмета, за который цеплялся бы глаз, однако ж Араон находил, на что поглазеть. Даже на туи он смотрел так, словно видел их впервые в жизни. Спору нет, туи были изрядные. Флэль ни разу не видел таких — высотой в три его роста, густых, словно плотно вывязанное кружево, с ветками, будто поседевшими на концах. Должно быть, королевские садовники знали некий особый секрет ухода за капризными садовыми деревьями. И все-таки принц занимался в этом дворе уже не первый год, пора бы привыкнуть… Жирная ворона, взгромоздившаяся на самую вершину туи ехидно каркнула, словно соглашаясь с мыслями Флэля.

— Ты знаком с Фиором Ларэ? — почему-то спросил Эмиль. Кертор удивился и обрадовался. Они с алларцем уже насчитали десяток общих знакомых, но что Далорн знает и управляющего королевским поместьем, жившего затворником и показывавшегося в столице лишь по приказу отца, оказалось приятным сюрпризом. Впрочем, стоило предположить нечто подобное — юноша из вассалов Алларэ, кажется, был знаком со всей Собраной.

— Да, разумеется.

— Я знаю его с детства. И какая прелесть золотая кровь, пока они не вырастут, видел. Фиора лет до двадцати дразнили «королевской дочкой». Но это, — Эмиль коротко кивнул в сторону принца, опять начавшего глазеть по сторонам, — нечто невообразимое. Если бы он рыдал от злости, пропустив удар, я бы не удивлялся. Здесь же что-то иного рода.

— По-моему, его здорово задергали… учителя, — предположил Флэль. Он имел в виду нечто другое, но даже здесь не стоило говорить обо всем вслух. Далорн понял намек, кивнул, взял себя двумя пальцами за короткий слегка курносый нос. Этот жест — тяжкие раздумья вперемешку с глубоким сомнением, — Флэль уже знал.

— Может быть. Иногда лицо Эмиля было каменно-непрозрачным, как у статуи, и Флэль поддразнивал нового приятеля, называя его святым или портретом подвижника, а иногда алларец словно позволял читать свои мысли по лицу. Сейчас был как раз тот случай, и Кертор отлично понимал, о чем думает Далорн. Наследник слишком рассеян и невнимателен, ему нужна забота лекаря и хороший отдых на свежем воздухе, но мнение двух учителей фехтования едва ли заинтересует короля. Если придворный лекарь и Гоэллон считают, что с мальчишкой все в порядке, то спорить с ними — лучший способ нажить серьезные неприятности. Герцог, конечно, не так нетерпим, как король, но влезть в то, что он полагает своим делом означает быстро оказаться либо в ссылке, либо вовсе без головы, а то и без приговора отправиться на суд Сотворивших.