Страница 6 из 10
— Ребенок? Дудки! Чтобы ребенок от тебя? Еще один Кирпич! Мне что же, халабуду строить из кирпичей?
Женщина заводит себя все сильней, как директриса на общешкольной линейке по дисциплине.
— Да на что ты его будешь содержать?! Только и знаешь возишься с малолетними олигофренками! Даже в каникулы! Подруги надо мной смеются…
Кирпич, наконец, бросает мою руку и устремляется за женщиной в гущу толпы.
— Марина, ты не можешь…
Вокруг меня — колышущаяся масса людей. Там и здесь слышатся слова, пачкающие, как говорил Кирпич, наш язык. Кто-то визжит, заглушая музыку. Кто-то колотит в двери ночного клуба. Еще не пускают. Время еще не пришло. Парни с размаха бьют об дверь каким-то ящиком. Ящик ломается у них в руках. У всех теперь по доске. Стук становится сплошным, непрерывным. Взрывается милицейская сирена…
Кирпича нигде нет. Я тихо выбираюсь из толпы. Отхожу в тень деревьев. Они укрывают меня. Здесь меньше чувствуешь опасность. Пройти еще немного — и там уже на улицах не будет ни души. Там дальше — мой дом. А если вон туда пойти — там школа. Можно сбегать по-быстрому на школьный двор. Залезть в теплицу и выловить из резервуара семена. Выложить все пакеты на газетку: вот они, тут. Кто-то из учителей придет завтра и сможет забрать их, чтобы отнести в больницу Светлане Павловне. Мол, никуда ваши семена не делись, не из-за чего вам стало помирать.
Она поймет, что не из-за чего, и выйдет из больницы. Конечно, сразу же начнется практика. И надо будет подумать, как быть со страшной клятвой. Но это потом.
Я иду дальше в темноту среди деревьев и слышу вдруг, как меня сзади окликают по имени. Кто это? Кирпич, больше некому… Я припускаю бегом…
Наше окно в теплице заколочено двумя рейками крест-накрест. Лучшего знака не придумать. Иначе мне бы пришлось еще его искать! Я кое-как отдираю рейки, оставляя занозы в пальцах. И пролезаю вовнутрь.
Резервуар доверху залит водой. Кто-то побеспокоился набрать ее впрок. Если прыгнуть — там глубоко? Покуда мне?
В углу стоят наши грабли. Я беру одни, чтобы измерить глубину. Грабли уходят в воду с черенком. Тогда я опускаю в резервуар еще одни. И они тоже тонут в каменном стакане. По ним будет удобно спуститься вниз. Я буду держаться за них, когда присяду под водой и ощупью стану выбирать из жидкой грязи семена. А потом, цепляясь за рукоятки грабель, я вылезу наружу.
Надо снять сандалии. И платье. На мне купальник. В лагере я не успела переодеться. В кабинки была очередь. Девчонки из других школ занимали сразу на всех своих. Мама скажет «Как можно было купаться в такой грязи?» Может, я смогу потом постирать его под краном? Быстрей. Здесь холодно. Стены резервуара пузырчатые, шероховатые, в зеленом склизком налете. Без грабель мне бы не выбраться обратно… Мои ноги не касаются дна. Я закрываю нос и ухожу подводу, тяну руки вниз — и мои ноги оказываются наверху. Они скользят по заросшим водорослями стенкам, упираются в крест-накрест поставленные палки грабель.
Я хочу перевернуться и высунуть голову из воды, но моя шея оказывается зажатой между двумя крест-накрест поставленными палками. Это все. Как хорошо было бы, если бы здесь был кто-нибудь еще… Откуда — кто-нибудь?
Ужас захватывает меня, вливается в нос и в рот черной жижей и цепкой хваткой впивается в мою высоко задранную ногу. Не вырвешься.
Но кто-то, как будто, расталкивает грабли, поймавшие меня за шею, — кажется мне или нет… Вот так, наверно, умирают. Кажется, как будто летишь вверх… Все…
Нет, не все. Что-то еще происходит.
Потом я понимаю, что это какой-то человек положил меня грудью к себе на колено, бьет по спине, и меня много, обильно рвет. Черным, черным…
— Надо еще, еще! — говорит человек.
Это наш Кирпич. В теплице горит яркий свет. Прямо перед глазами блестят миллионы осколков стекла. Кое-где валяется битый кирпич. Им наш Кирпич выбивал стекло. Ему бы — такому — в наше окно не влезть.
Кирпич велит мне снять купальник и завернуться в его рубашку, а сам принимается ведром вычерпывать воду из резервуара.
Не проходит и десяти минут, как все стеллажи щедро, от души, политы. Даже те, в которых ничего не растет. С них со всех бежит рекою вода.
Кирпич опускается на дно и подает мне наверх пакетик за пакетиком. Рисунок на них подпорчен. Но самим пакетикам ничего не сделалось.
— Упаковка — на грани фантастики, — говорит Кирпич. — Вот что называется, ни в огне не тонет, ни в воде не горит… Тьфу ты… Наоборот…
Он пристально смотрит на меня.
— Впрочем, насчет огня я, кажется, сболтнул лишнее…
— А рыбы — это не мы, — говорю я, теряясь под его взглядом.
— Рыбы — это не вы, — машинально повторяет Кирпич.
И вдруг спохватывается:
— Как — рыбы — это не вы?
— Это не мы их убили.
— А кто? — спрашивает он.
— Не знаю, — говорю я, стуча зубами. — Это они. Кто приходил на практику. Мы увидели, что кто-то вылил наших рыб…
— И отомстили. Так? — спрашивает он, и только теперь я вдруг осознаю, что уже разоблачена.
— Ты была не одна, так? — спрашивает Кирпич.
Он берет меня за подбородок и заглядывает в мои глаза. И только я успеваю настроиться, что он может сейчас сделать все, что угодно, — мне не будет больно… Он может убить меня… Все равно я не выдам ему Ирку с Бобровым.
— Только не говори мне, с кем ты была, идет? — вдруг говорит Кирпич. — Давай на этом остановимся… Не надо, чтобы я знал.
Была ли я кому-нибудь так благодарна? За подарки ко дню рождения, за позволение гулять допоздна…
Я обнимаю Кирпича и целую его в обе щеки. Без очков он вовсе не похож на себя. На щеках у него колючки. На колючках налипшие нитки водорослей. И водоросли остаются на моих губах.
Кирпич — самый лучший человек на свете. Как я этого раньше не знала?
Он смотрит на меня, не понимая, что теперь делать. Тут рядом раздается свист.
В разбитое окно просовывается сморщенное, заспанное лицо.
— Гришка! Так это ты тут куролесишь с малолетками? Надо же, купаться надумали…
— Тсс, — говорит неизвестному лицу Кирпич. — Сейчас все уладим. Генсаныч, с меня бутылка.
— Ящик! — поправляет его неизвестный мне Генсаныч.
— Ящик так ящик, — соглашается Кирпич, и на его лице появляется такое блаженное выражение, как будто я действительно заняла какое-нибудь место в загородной олимпиаде. Или на худой конец кто-то из «бэшек». — Сейчас подметаем стекла и дуем ко мне домой…
— У тебя ведь баба таво… Беременная, — отвечает незнакомый мне Генсаныч, и до меня, наконец, доходит, что это и есть тот самый школьный сторож, которого нам с Иркой и Бобровым надлежало остерегаться.
— Я говорю тебе, идем ко мне домой! — требует Кирпич. — Как раз по пути заглянем в круглосуточный…
— Только я, можно, пойду к себе? — говорю я им. — Родители волнуются…
— Куда ты пойдешь? — говорит Кирпич. — Видела бы ты себя сейчас.
— У тебя есть мобильник? — спрашивает он у сторожа.
Сторож покровительственно протягивает учителю телефон.
Учитель начинает втолковывать моей маме, что слет в «Березке» продлили до завтра, до обеда, и дети с удовольствием проведут вечер у костра, где каждый сможет показать себя настоящим артистом и вообще кем захочет.
— Мама! — кричу я в трубку. — Мы здесь, на берегу! Не холодно! Нет, и не страшно! Нас, это, 45 человек. С нами вожатые и Григорий Деевич.
— Я, я вожатый! — радуется сторож Генсаныч.
Кирпич предостерегающе машет руками.
Втроем мы покидаем теплицу через окно и покупаем ящик водки (я дожидаюсь взрослых у входа в магазин). Потом мы идем к Кирпичу. Включается яркий свет. Я вижу, что у него все разбросано. Надо переступать через какое-то белье, одежду и тетради. Кирпич укладывает меня на единственную кровать, наваливает сверху одеяла и гасит свет.
Из кухни доносятся голоса, и голос Кирпича то и дело повторяет слова, которые только засоряют наш язык. Слыхал бы кто в классе.