Страница 36 из 38
Полуглиссер уже сбавил скорость, разворачивался бортом, подрабатывая на малом газу.
— Давай! — крикнул Суворов. Сам первый выбежал из-за стены, в несколько прыжков перемахнул набережную.
— Все в порядке, герои? — кивнул Казакову и его мотористу Черникову.
— В порядке, товарищ лейтенант!
— Принимайте десант!
— Есть, принимать!
Суворов махнул автоматчикам, те кинулись к катеру.
— Отставить! — крикнул вдруг лейтенант.
Бойцы недоуменно остановились. Лейтенант повторил:
— Назад! Обождать!
Потуже натянув фуражку, спрыгнул на полуглиссер.
— Видишь?
— Вижу!.. — Казаков увидел то, чего не мог заметить минуту назад, когда все его внимание было сосредоточено на том, чтобы аккуратно подвести полуглиссер.
Посреди реки, медленно сносимый течением, плыл паром с танком, над которым, с каждой секундой густея, подымались космы черного дыма. Катера-буксировщика рядом не было.
С парома прыгали танкисты и пехотинцы. Одни пытались отплыть подальше, другие, наоборот, хватались за веревки, протянутые по бортам.
— Полным — к парому! — скомандовал Суворов. Но Казаков уже и без того знал, что делать. Рыкнув мотором, полуглиссер резко дал задний ход, круто развернулся и устремился вперед.
Дело решали секунды. Пламя уже показалось над танком, вот-вот начнет рваться боезапас.
В переднее стекло нахлестом били брызги, катер, словно стремясь взлететь, подскакивал на воде. Полуглиссер несся прямо на паром.
Близко ухнул снаряд, окатило рухнувшей сверху водой.
Катер резко сбавил скорость. Справа, возле самого борта, вынырнула голова в потемневшей натянутой на уши пилотке, рядом другая — в ребристом шлеме. Суворов перегнулся, протянул руку, втащил обоих. Казаков подвел полуглиссер к парому. Вплотную к понтонам, ухватившись за полукружья спасательных веревок, держалось несколько бойцов. Виднелись только головы да покрасневшие от студеной воды руки.
— Давай, быстро! — приподнявшись, крикнул Суворов, но и без его призыва люди оставляли веревки, хватались за борта, взбирались на катер.
Сверху наносило душным, пахнущим соляркой дымом, кто-то кричал:
— Отходи! Сейчас рванет!
Но Казаков продолжал вести катер вокруг парома, подбирая бойцов.
Вот и последний — танкист с обнаженной головой в облепившем тело комбинезоне. К нему протягиваются спасительные руки.
Полный газ! До предела заполненный людьми полуглиссер отворачивает от парома, уже не видного за клубящимся дымом. За кормой раздается взрыв, другой, катер встряхивает. Когда ветер относит дым, позади не видно ни танка, ни парома, только на вспученной, словно кипящей воде, бултыхаются обломки.
— Успели! — оборачивается к Суворову Казаков. На его лбу блестят капли пота.
— Геройский ты парень! — говорит один из спасенных. — Да я бы тебя к ордену за то, что двенадцать душ спас! Верно, ребята?
Но «ребята», в большинстве пожилые усачи, не откликаются. Не потому, что не хотят поддержать словоохотливого бойца или не согласны насчет ордена, но прозябли так, что слова выговорить не могут. На полной скорости их прохватывает ветерком, намокшая одежда дубеет. Вокруг продолжают рваться мины, воду вспарывают осколки, свистят над головами.
Но вот, наконец, и берег!
— Давай сюда, здесь поукромнее! — указывает лейтенант в промежуток между стенкой набережной и полузатопленной баржей.
Бойцы проворно перебираются на берег. Вид у них сейчас не боевой — оружия почти ни у кого не сохранилось, кое-кто без пилоток, некоторые, чтобы легче было плыть, даже сбросили сапоги. Но главное — целы! Приведут себя в порядок, и снова — бойцы.
Противник не прекращал обстреливать переправу. Но она продолжала действовать.
Переброшенные через Шпрее пехотинцы, танкисты, артиллеристы расширяли захваченный на западном берегу плацдарм, продвигались вдоль реки на северо-запад, к центру города. Враг сопротивлялся ожесточенно, превратив каждый дом в укрепление, стрелял из подвалов, с чердаков, из оконных проемов. Особенно яростно противодействовал тем подразделениям, которые наступали вдоль набережных: от Карлсхорста вдоль Шпрее лежал кратчайший путь к рейхстагу и к имперской канцелярии — последнему гнезду германского фашизма. Подкрепление этим подразделениям надо было подбрасывать непосредственно на место боя, туда, где они сходились с врагом лицом к лицу.
…Полуглиссер, у штурвала которого находился комсорг отряда старшина 1 статьи Пашков, полным ходом шел к западному берегу. Впереди на набережной высились два многоэтажных кирпичных дома с полуразбитыми крышами. Где-то около них пехота сейчас ведет бой. На полуглиссере Пашкова двенадцать автоматчиков — подкрепление.
Середина реки — уже за кормой. Пашков пригляделся, в каком месте удобнее подойти. Под серой стеной набережной беспорядочной грудой навалены камни разбитого парапета, под ними светит узенькая полоска отмели. В этом месте бойцы спрыгнут сразу на сухое, по камням им легче взбежать наверх…
Пашков довернул штурвал, нацеливая нос полуглиссера на отмель. И вдруг почувствовал — что-то случилось с правой рукой, она стала словно не своя. Только через секунду-другую, когда дала себя почувствовать боль, понял, что ранен. Пальцы не слушались, в рукаве форменки стало горячо.
— Держи! — передал штурвал мотористу, сидевшему у ручного пулемета. — Вон на ту отмель, видишь?
— Есть!
Пашков хотел хотя бы наскоро перевязать руку, но не успел вытащить из кармана индивидуальный пакет, как близко со свистом прошила воздух пулеметная очередь. Гитлеровец бил откуда-то, явно целясь в полуглиссер, и только то, что катер шел быстро, помешало взять сразу верный прицел.
Пашков успел заметить желтоватые огоньки выстрелов в том месте, где, свисая над водой, лежит сваленное снарядом разлапистое дерево. Прижав приклад пулемета к плечу левой, здоровой, рукой, стал ловить цель на мушку. Целиться было трудно, катер на быстром ходу подбрасывало, но Пашков не впервые брался за пулемет, приходилось стрелять и с несущегося полуглиссера. Поймав момент, дал длинную очередь. Кажется, попал: огоньки меж угловатыми ветвями больше не появлялись.
Держа палец здоровой руки на спуске, Пашков следил: не оживет ли пулемет? И вдруг почувствовал, что моторист бессильно наваливается на него. «Ранило! Тяжело!» — сразу понял Пашков.
Полуглиссер, оставшийся без управления, вильнул. Пашков левой рукой ухватил штурвал, выправил курс, протиснулся мимо свалившегося с сиденья моториста, пригнувшись к штурвалу, повел катер. До берега оставалось немного, еще минута-две, высадить бойцов и тогда помочь раненому…
В плечо словно ударило током. Пальцы, сжимавшие штурвал, сделались чужими. Рука еще ощущала ребристое кольцо, но бессильно обмякла, скользнула…
За спиной послышались встревоженные голоса автоматчиков, полуглиссер снова вильнул, в лицо Пашкова больно ударили брызги. Довести катер до берега! Довести, чего бы это ни стоило! Только этим жил сейчас Пашков. Секундная слабость — цена жизни, не только его, но и тех, кто ему доверен. Мысли, как электрические разряды, проносились в его голове. Что делать? Что делать, если обе руки непослушны?
— Врешь, гадина! — яростно выкрикнул Пашков, будто в лицо фашисту. — Врешь, не возьмешь!
Грудью и подбородком навалился на штурвал, зубами вцепился в кольцо…
Теперь полуглиссер шел так, как надо — прямо на отмель под набережной. Истекающий кровью, с перебитыми руками комсорг вел его.
Вот форштевень уткнулся в отмель. Словно вихрем сорвало бойцов — они спрыгивали на влажно блестевший песок и, оставляя на нем глубокие, тут же заплывающие следы, бежали вверх по угловатым каменным глыбам на набережную.
«Доведу и обратно, больше некому!» — решил Пашков. Привстал, хотел крикнуть пробегавшим мимо бойцам, попросить их столкнуть катер с отмели. Но в тот же момент рядом взвихрились песок, вода, дым— разорвалась мина. Пашкова ударило в грудь, он перевалился через борт, упал на мокрый песок. Подбежали пехотинцы, перевернули его лицом вверх.