Страница 19 из 38
— Приготовиться! — шепотом идет от бойца к бойцу команда.
Десантники поудобнее перехватывают оружие, берут в руки тяжелые сумки с пулеметными дисками, ящики с минами.
И вдруг над головами взлетает белый огонь ракеты. Яркий, поглощающий все тени свет падает на реку. Волны делаются неестественно белыми, и такими же белыми на внезапно посветлевшей воде становятся катера.
Корабли обнаружены.
— Отвечать огнем! — приказывает Лысенко.
Первым начинает стрелять пулеметчик Алексей Казаков. Он уже наметил себе цель: пульсирующее над береговой кручей пятнышко пламени — пулеметное гнездо.
Бойцы на палубе пригибают головы. Над кораблем летят разноцветные искры пулевых трасс, с шипением проносятся снаряды.
Ночная тьма над рекой вкривь и вкось расчерчена огнями. Вспышки выстрелов и разрывов, лучи прожекторов, ракеты, тревожные отблески пламени на воде…
Лысенко, как всегда, на головном катере.
— Идти на высадку! — командует.
Катера уже под обрывом, здесь они менее уязвимы.
— Вперед! — раздается голос командира десантников.
Бойцы вскакивают с мест.
— Ну, счастливо! — напутствует Шабарин.
Подняв над головой ручной пулемет, первым бросается в воду боец в шинели с подвернутыми полами. За ним прыгает второй номер, придерживая на груди тяжелую сумку с громыхающими дисками.
— Доехали! Спасибо, моряки! — на ходу кричит третий, молоденький, что боялся утонуть, и тоже спрыгивает за борт.
Первые бойцы уже на суше.
Форштевень мягко ударяется о берег. Гулко топая, пробегают по палубе последние красноармейцы и исчезают в громыхающей выстрелами темноте.
Радисты кораблей передают на флагман:
— Приказ выполнен!
Десант, поддержанный артиллерией с катеров, захватил плацдарм, но положение его было тяжелым. С трех сторон напирал враг. Подход с реки он перекрыл непрекращающимся огнем.
На занятом десантниками «пятачке», под обрывом, возле самой воды, лежат приготовленные к отправке тяжелораненые. Те, кто еще может держать оружие, остались наверху, продолжают сражаться.
— Сестра, скоро? — спрашивает, не подымая головы, бледный боец с туго забинтованной грудью. Ему, очевидно, невмоготу.
Девушка-санинструктор заботливо оправляет на раненом измятую, в пятнах крови шинель.
— Потерпи немножко. Придет катер — заберет…
У берега падает мина, взметнув воду, смешанную с грязью.
Девушка, не взглянув в сторону разрыва, говорит тем же тоном:
— Ничего, ничего. Скоро «бычок» прибудет…
И с нетерпением смотрит на реку.
— Идет! — восклицает раненый. Приподнимаясь, старается разглядеть приближающийся корабль.
Вдруг лицо его болезненно морщится.
— Накрыли!
Стена вздыбленной воды обрушивается на катер. Но маленький, быстрый корабль цел. Оставляя за собой длинный пенистый след, он мчится к берегу, ловко увертываясь от разрывов.
— Цел броняшка!
Нос катера с шипением врезается в сырой прибрежный песок. С борта прыгает матрос с патронным ящиком на плече.
— Раненых давай! — кричит санитарам.
Мины обдают корпус катера, брызгами воды, осколками. По цепочке, из рук в руки передаются на берег ящики с минами, патронные цинки. Одновременно на борт переносят раненых.
Командир катера лейтенант Бутько внимательно следит за погрузкой. Успеть бы, пока фашисты не угодили в корабль!
Последний раненый принят на борт. Следом, ухватившись за протянутые навстречу руки матросов, взбирается медсестра.
— Погрузка закончена! — докладывают командиру.
Бутько взглядывает на часы: прошло всего несколько минут.
В мокрый берег с сотнями свежих следов ударяет мина, за ней другая. Фашисты пристрелялись. Там, где только что стоял бронекатер, с грохотом вздымается вихрь воды и песка…
Приоткрыв дверь рубки, Бутько бросает взгляд за корму.
— Вырвались!
Напрягая моторы, бронекатер удаляется от берега.
Два громовых удара потрясают корабль. Лейтенанта Бутько с силой бросает на стену рубки, теряя сознание, он падает. Сверху, из башни, сваливается пулеметчик Алексей Казаков. Рядом с ним, выпустив штурвал из окровавленных рук, опускается рулевой, старшина 1 статьи Васильев.
Едкий дым разорвавшегося снаряда заполняет рубку.
Но бронекатер не остается без управления. К штурвалу встает командир отряда старший лейтенант Перышкин.
Вода хлещет в пробоины. Заделывать их некому. Катер все больше накренивается на правый борт. Того и гляди перевернется. А до берега еще далеко. Стиснув зубы, Перышкин сжимает штурвал. Ведет корабль строго по прямой, хотя это и облегчает гитлеровцам пристрелку. Но маневрировать некогда. Катер нужно довести до берега, ведь на нем раненые.
Пройдена середина реки. Еще триста, двести, сто метров до берега, до левого, своего берега…
Противник ни на минуту не оставляет в покое израненный бронекатер, тяжелые мины шлепаются вокруг.
Самый полный ход! Выжать все из моторов! Волна хлещет через борт, заливает палубу.
Вот он, свой берег! Заскрежетав днищем по песку, корабль останавливается. И сразу же над головой слышится звук летящей мины. Она рвется у кормы. Тотчас же падает вторая. В воздухе непрерывный вой. Разрывы сливаются в сплошной грохот. Сотни осколков долбят броню корабля, ставшего неподвижной мишенью.
Уйти от огня нельзя. Что же делать? Перышкин выбегает на палубу, поджигает дымовую шашку. Белый непроницаемый дым обволакивает катер, стелется по воде, по берегу.
Мины больше не падают. Гитлеровцы, видимо, решили, что корабль горит и стрелять по нему уже не стоит. Перышкин отдает приказ немедленно эвакуировать раненых.
Когда последнего из них уносят с корабля, старший лейтенант возвращается в пропахшую гарью, развороченную снарядами боевую рубку, где лежат убитые командир, рулевой и пулеметчик. Достает из их карманов документы. Вот в его руках пробитый осколком комсомольский билет Казакова. Из него выпадает листок бумаги. Торопливым почерком, видно наспех, перед самым боем, написано: «Я, сын, комсомола, буду всегда драться так, как велит мое сердце советского патриота. Сталинград наш и вечно будет нашим!»
Четвертые сутки бились десантники. Немецко-фашистское командование, обеспокоенное тем, что севернее города вновь появились русские, перебрасывало к Латашанке подкрепления за счет частей, штурмовавших город. Все новые и новые роты гитлеровцев шли в атаку на плацдарм. Но бойцы десантного отряда держались стойко. Многие из них уже пали на сталинградскую землю, густо начиненную железом, сырую от осенних дождей и пролитой крови…
В ночь с третьего на четвертое ноября Лысенко, теперь уже капитан 3 ранга, появился на одном из бронекатеров, стоявших в укромном месте у левого берега. Командир группы пришел с приказом: несколько катеров должны прорваться к десанту в ста — ста пятидесяти метрах от вражеских позиций.
Лысенко спустился в тесный кубрик, где собралась почти вся команда катера, и объяснил задачу.
— Помните, товарищи, там, на «пятачке», дерутся по-сталинградски, не отступая ни на шаг, до последнего дыхания. Десантники свою задачу выполнили. Нам поручено их снять.
Он сам повел головной корабль.
Вздымая по бортам белеющие в темноте пенистые буруны, катера устремились к правому берегу.
Веер ослепительных искр взлетел над палубой, потрясенной раскатистым ударом. В смотровую щель из рубки стало видно, как по железному настилу запрыгали сгустки огня.
— Зажигательными бьют! — обернувшись к Лысенко, сказал рулевой.
— Ничего, — успокоил командир, — не сгорим. Мы — железные!
Взглянул на часы. До условленного срока оставались считанные минуты.
— Самый полный! — скомандовал в машинное.
Грохот заглушил его слова. Рулевой, отброшенный в угол рубки, теряя сознание, увидел, как падает раненый командир.
Корабль, оставшийся без управления, начал описывать кривую, подставляя борт противнику. В рубку вбежал боцман Красавин, схватился за штурвал.