Страница 18 из 38
Мотористы, радисты, рулевые с винтовками и автоматами выбегают на палубу. Помогая пулеметчикам и комендорам, стреляют по врагу. И фашисты кидаются обратно, оставляя на прибрежном песке убитых и раненых.
До берега — совсем немного. Еще минута, другая, и катер, ткнувшись в песчаное дно, остановится.
Прокус и Запорожец спешат на помощь Кальченко. Катер Запорожца вырывается вперед. Высокая, густая стена белого дыма встает за ним. Завеса закрывает корабли от врага.
Корабль Прокуса подходит вплотную к поврежденному бронекатеру. С борта на борт летит буксирный конец.
— Полный вперед! — командует Прокус.
Не то перебитый осколком, не то от большого напряжения буксирный канат рвется. Вражеские снаряды ложатся все ближе. Сделав разворот, Прокус снова берет Кальченко на буксир. Но опять и опять рвется трос. Под непрекращающимся обстрелом Прокус подает буксир в четвертый раз.
Набирая ход, корабли выходят на фарватер. Гитлеровцы, раздосадованные тем, что поврежденный бронекатер уведен у них из-под самого носа, ведут ожесточенный обстрел. Появляются четыре вражеских самолета. Пулеметная очередь хлещет по катеру Прокуса. Срезанный пулями, падает в воду гафель с флагом.
— Флаг за бортом!
Командир отделения комендоров старшина 2 статьи Богданов бросается за борт, туда, где меж волнами мелькает полотнище. Широкими взмахами выгребает к нему, не замечая ни пулеметной очереди, вспенившей воду у самой его головы, ни обжигающе холодной воды…
Еще несколько рывков — и Богданов хватает искромсанный пулями гафель. Флаг снова гордо взвивается над кораблем.
Три бронекатера, отстреливаясь, уходят. А противник не унимается. Еще один снаряд пробивает борт катера Кальченко, рвется возле радиорубки. Радист Моруков со стоном склоняется набок. Но ослабевшая рука не выпускает ключа. Надо передать донесение. И ключ продолжает стучать…
Сквозь развороченную взрывом стенку бензоотсека прорывается огонь. Дым заполняет тесное помещение радиорубки. Нечем дышать. Но приказ должен быть выполнен…
И только когда в эфир были посланы последние слова, пальцы Морукова выпустили рукоятку ключа. Задыхаясь, с каждой секундой слабея от ран, Моруков и теперь не думал о себе. Обожженными ладонями схватился за рацию, пытаясь спасти ее, но обессиленный, теряя сознание, упал.
Друзья уже спешили на помощь отважному радисту. Комендор Макар Щегла, рывком откинув крышку люка радиорубки, прыгнул вниз, в пламя. Нащупав на полу тело Морукова, потащил радиста наверх. Щегла задыхался от дыма, одежда на нем горела. Но комендор не мог оставить Морукова в огне. «Сам погибай, а товарища выручай!» — так повелевает нерушимый закон боевой дружбы.
Напрягая последние силы, комендор подтянул отяжелевшее тело радиста к люку. Подоспевшие товарищи помогли вытащить его наверх. Щегла бросился обратно в огонь: рядом артиллерийский погреб. Если туда прорвется пламя — корабль погиб…
Моруков лежал на палубе. Одежда его дымилась. Щегла, весь черный от копоти, в тлеющей одежде, склонился над ним:
— Живой?
Моруков еще дышал. Медленно открыл глаза, оглядел товарищей помутившимся взором. С трудом шевеля губами, еле слышно прошептал:
— Командиру передайте: приказание выполнено.
Больше он не смог произнести ни слова.
В суровом молчании сняли моряки бескозырки…
Вплотную надвинулась осень. Посерела, вздулась от частых дождей Волга. Оголились прибрежные кусты и деревья. По холодным волнам, сбитые с ветвей сердитым октябрьским ветром, поплыли пожелтевшие листья.
Давно уже прошли все сроки взятия Сталинграда, намеченные Гитлером. Город по-прежнему держался, хотя бои шли уже в самом центре.
Воины героической 62-й армии стояли насмерть. Позади — Волга, отступать было некуда.
В последних числах октября положение защитников Сталинграда стало чрезвычайно тяжелым. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, стремились пробиться к Волге между заводами Тракторный и «Баррикады».
Чтобы отвлечь часть войск противника от этого направления, командование фронтом решило нанести удар по его флангу севернее города. Внезапным десантом намечалось захватить поселок Латашанку. Произвести высадку было поручено группе кораблей Лысенко.
Готовясь к десанту, команды кораблей хорошо познакомились со своими будущими «пассажирами». Непроглядными осенними ночами бронекатера уходили в тыл, в извилистую Ахтубу, и там начинались тренировки. С бортов на размытый осенними дождями берег спускались трапы, и пехотинцы взбегали на борт, приучаясь делать это быстро и без суеты. А когда погрузка заканчивалась, начинался второй, самый ответственный этап обучения — высадка. Стрелки, таща на себе пулеметы, увесистые противотанковые ружья и ящики с патронами, прыгали в темную, леденящую воду, карабкались на скользкий мокрый берег и броском занимали учебный плацдарм. Все это нужно было научиться делать быстро, в скупо отсчитанные минуты— так, как требовалось в настоящем бою.
В эти ночи моряки и пехотинцы-десантники крепко подружились между собой.
В часы ночных тренировок коммунисты кораблей были с десантниками, на палубах и в кубриках. Почти все они стали агитаторами: требовалось, чтобы каждый боец, идущий в десант, был прочно уверен в успехе дела, знал, что моряки не подведут, не растерялся в непривычной для него обстановке.
С каждым разом все более умело грузились бойцы на катера, высаживались с них. Их уже не смущали крутые узкие трапы, тесная скользкая палуба, холодная вода, темнота незнакомого берега.
И вот наступила решающая ночь.
Посадка десантников окончена. Все на боевых постах. Прислонившись к казеннику орудия, стоит комсомолец Шабарин, известный на всех кораблях искусный комендор. Около орудия на палубе несколько красноармейцев — с ними Шабарин познакомился в предыдущие ночи. Здесь, около пушки, их место, определенное приказом.
Сигнала к походу еще нет. На палубе, плотно набитой людьми, оружием, снарядными ящиками, тихо. Все давно устроились, разместились, ждут.
Вдалеке, за темной полосой берега Ахтубы, там, где Волга и Сталинград, в черноте осенней ночи то и дело встает и опадает дрожащий отсвет немецких ракет, вспыхивают мимолетные красноватые отблески пушечной стрельбы, багровеет под низким небом зарево не прекращающихся в городе пожаров.
— Воюет Сталинград! — задумчиво говорит рослый пулеметчик в подвернутой шинели, крепко сжимая в руках ствол своего «Дегтярева».
— На Сталинграде сейчас вся Волга держится. А как подумаешь, так, может, и вся Россия, — замечает его второй номер, пожилой черноусый боец в плотно надвинутой пилотке.
— Да, брат, Сталинград — как тот утес, о котором в песне поется..
— Как-то еще переплывем? — с сомнением замечает третий красноармеец, совсем молодой еще парнишка. — Трахнет по кораблику-то и — буль-буль, к рыбам…
— Переплывем! — уверенно говорит Шабарин. — Самое главное — не теряться. Стрелять в нас фашист, как к берегу начнем подходить, правда, будет. Может случиться — попадет снаряд и в наш «крейсер». Да не снаряд страшен, а беспорядок. Что бы ни случилось, оставаться, товарищи, на своих местах! Без команды борта не покидать! Подойдем к берегу— трапа не дожидайся, прыгай! Главное — быстрота. Не бойтесь, что подмокнете. А на берегу, будьте уверены, в беде не оставим.
И вот слышна давно ожидаемая команда. Катера отходят от берега.
Тесно прижавшись друг к другу, подняв под сырым ветром воротники шинелей и покрепче надвинув пилотки, сидят на холодной железной палубе красноармейцы. Где-то внизу, в недрах корабля, глухо гудят моторы. С шумом бежит под крутым бортом волжская волна, рассекаемая стальным корпусом.
Сурово молчат идущие в десант стрелки. На темном фоне ночного неба, словно подымаясь над водой, все виднее широкая густо-черная полоса.
Правый берег.
Невидимые во мраке, без огней, ничем не выдавая себя, подходят катера к окраине Латашанки. В эти же минуты выше по течению к другой окраине села приближается вторая группа кораблей. Удар будет нанесен одновременно по обоим флангам противника.