Страница 21 из 73
Заранее обдуманный порядок движения был сбит. Чернышенко был совершенно обескуражен допущенной им ошибкой, хотя я ему не сделал ни малейшего упрека; это было тем более досадно, что за исключением меня, он был единственный офицер верхом — остальные офицеры отправили своих лошадей с обозом. А в момент паники только конные офицеры имеют сколько-нибудь значительную сферу действия. Стрелки были сбиты с толку, и у них зародилось сомнение в разумности руководства остатками раздерганного полка. А тут, шагах в 200, сначала с одной стороны колонны, затем с другой, между деревьями леса, промелькнули всадники нас конвоировали какие-то разъезды. Дозорные открыли беспорядочную стрельбу. Сзади яростно стучал пулемет 5-й роты, уже втянувшейся в лес и налезший вплотную на колонну. Из 5-й роты вдоль по колонне передавались крики "больше шаг", а колонна и так почти бежала по никому неизвестной дороге.
Я постепенно переходил в яростное настроение. Такой плачевный дебют мало отвечал моим чаяниям: правда, и Зейдлиц, и Фридрих, и Наполеон имели в своей военной карьере первый блин комом; но обстановка для них затем сложилась удивительно благоприятно; а какой авторитет будет у меня в полку, если я, после жалкой перестрелки, приведу печальные остатки рот! А при скорости марша в 8 км в час сейчас же полетят в сторону предметы снаряжения, патроны, даже ружья, сердце у пожилых стрелков начнет сдавать, появятся отсталые; пройдет четверть часа, и роты могут так выдохнуться, что сдадутся первому наглому немецкому разъезду, который подскачет к ним. Ай да ударник командир полка! К какой бесславной чепухе приводят мои лучшие намерения! Что же, плыть мне по течению? Нет, если умирать, так лучше с музыкой.
Вскипев, я поскакал к голове колонны, приказал двигаться самым маленьким шагом и петь песни. Изредка дозорные продолжали стрелять; пулемет в арьергарде надрывался. Мой приказ — запеть песню — вызвал общее недоумение. Учили маскировке, а тут за деревьями уланы, не хватает дыхания, и вдруг "пой". Сзади по колонне передается умоляющее "больше шаг — на 5-ю роту наседают". В ответ я послал по колонне предупреждение, что если я услышу еще раз "больше шаг", то остановлю всю колонну на 10-минутный привал. Затем я наскочил на старого фельдфебеля, дисциплинированного служаку, и дико заревел на него "пой!" Раздался голос фельдфебеля, сначала одинокий, слабый, неуверенный; но постепенно к нему присоединились другие, напев стал громким и твердым, зазвучал мощный хор, скорость движения уменьшилась до 3 км. Дозорные прекратили стрельбу, как-будто в песне заключалась магическая сила, отпугнувшая немецких улан; просто они успокоились, и призрак улана перестал им рисоваться за каждым деревом. Да и для немецкой конницы колонна, которая поет, перестала конечно рисоваться желанным объектом, готовым сдаться в плен. Продолжал только стучать пулемет в арьергарде, изредка оттуда доносилась робкая просьба "ради бога, прибавьте ходу". Но стрелки уже ухмылялись и острили "пятая рота, привала захотела?"
В самых укромных местах леса пасся скот. Крестьяне, в той полосе, которая готова перейти из рук одной стороны в руки другой, очень боятся того, как бы отступающие не угнали с собой самое ценное для крестьянина — его скот; да и реквизиции другой стороны, самые безжалостные и самые неупорядоченные, могут иметь место в момент первого вступления во владение новым участком территории. Самым неверным местом, для того чтобы в эти переходные моменты сберечь скот, являются деревенские хлева и конюшни; сверх прочих соображений, деревенские службы в эти переходные моменты, часто связанные с боем и артиллерийским обстрелом, могут сгореть. Поэтому, когда один фронт отступает, а другой надвигается, деревни пустеют, а леса оживают.
Около пасшегося скота дозор задержал и привел ко мне крестьянина, который объяснил нам, что проселок выведет нас к с. Кемели. На всякий случай я оставил его в качестве проводника, пока мы не выйдем на южную опушку леса. Когда мы увидели издалека с. Кемели, я отпустил беспокоившегося за свое возвращение крестьянина, подарив ему из своих денег 5 рублей. Но я не догадался дать нашему проводнику провожатого, и он был задержан, несмотря на все свои объяснения, моей арьергардной 5-й ротой как лицо, стремившееся пройти навстречу немцам и подозрительное по шпионажу. Не скоро бедный проводник смог попасть к себе домой.
Я дал первый импульс восстановлению порядка, а дальше подтяжка пошла уже самотеком. Фельдфебеля, унтер-офицеры начали подсчитывать "левой, правой", добиваясь, чтобы такт отбивался ногой достаточно четко, чтобы головы не вешались, уточняли дистанции и равнение, проверили снаряжение. Колонна, продвигаясь неторопливым шагом, отчетливо и успешно парадировала. Погода была ясная, летняя, дорога — сухая, лес, — очаровательный; не доходя 1 км до нашей окутанной проволокой позиции замолчал и нервный пулемет 5-й роты.
Село Кемели являлось центром участка 5-го полка. Последний располагался совершенно беспечно: у проволочных заграждений стрелки купались, стирали белье, разлеглись живописными группами. Мой арьергард проходил их линию окопов в ногу, с песнями, в полном порядке. Я тщетно пытался обратить внимание прапорщиков 5-го полка на то, что непосредственно на моем хвосте идут крупные силы немцев. Эти слова, в глазах 5-го полка, опровергались нашим парадным и уверенным видом. 5-й полк остался по-прежнему беспечным; он оставил свое прекраснодушие только через полчаса, когда германская батарея выехала на опушку, в 1 500 м от окопов и произвела внезапное огневое нападение.
Я донес, о своем отходе начальнику дивизии и двинулся занимать предназначенный 6-му полку левофланговый участок. Я был хорошо настроен и доволен собой: обстановка, правда, скорее по внешности казалась трудной, но я не поплыл по течению и овладел положением, подчинил своей воле 500 близких к панике людей, накопил известный запас доверия к себе, облегчил на будущее воплощение в жизнь отдаваемых мною приказов. И вся эта передряга обошлась полку ценой 1 раненого и 1 без вести пропавшего стрелка 5-й роты. Я решил в ближайшее время сменить командира 5-й роты, прапорщика Галиофа, слишком нервного{46}.
Я чувствовал себя героем, примерно так, как Александр Македонский, когда последнему удалось удержаться на спине своего Буцефала. Не всегда так дешево удается отделаться, побывав с горстью молодых, плохо обученных солдат в соприкосновении с предприимчивой вражеской конницей. Но наши тактические бюрократы стояли на другой точке зрения. На позиции меня разыскивало следующее извещение начальника дивизии, очень напоминавшее выговор: "Спешно.
Полковнику Свечину.
26/VIII. 13 час.
№ 93 из Мейшаголы на № 580.
Отход ваш на линию Буйвид — Кемели без боя считаю преждевременным и невызванным обстановкой. Приказываю исполнять приказание командира V корпуса обстреливать подступы к правому флангу корпуса и оставаться у Керново до последней возможности — переданное вам по телефону капитаном Щербовым-Нефедовичем и полковником Нагаевым. При невозможности держаться, под натиском противника, в случае отхода на укрепленную позицию — займите участок от р. Вилии до высоты д. Малюны, где находится левый фланг нашего 5-го полка, с которым и установите теперь же самую тесную связь. Прошу иметь ввиду, что отряду у с. Буйвид (1 батальон 4 орудия) дана особая задача — содействовать огнем V корпусу, что будет невыполнимо при занятии только одной укрепленной позиции. 54-й Донской казачий полк в вашем полном распоряжении.
Ген. — майор Кублицкий-Пиотух.
Верно: подполковник Шпилько".
Это сочинение начинается с выговора; оно не желает считаться с изменившейся обстановкой, с реальными условиями, в которых приходилось действовать; штаб дивизии явно не хочет брать на себя ответственность за отступление от неосуществимых более указаний командира V корпуса; он не учитывает то обстоятельство, что распоряжается с большим опозданием, когда отход был уже два часа в ходу, и поэтому свое волеизъявление вкладывает в условное наклонение — как будто я еще не приступал к отходу. Рекомендую вникнуть в этот текст, чтобы понять, как не надо распоряжаться и как легче всего уронить свой авторитет в глазах подчиненных.