Дочь Озара

Кривчиков Константин

Дочь Озара

"У нас не должно быть песен, кроме тех, которые пели наши отцы и деды, или тех, где говорится о том, что понятно всем".

Д. Лондон, "Первобытный поэт"

Пролог

Во Всемирном музее антропологии в зале верхнего палеолита есть удивительно красивый экспонат — нож из яшмы. Темно-розовый, почти красный камень оттеняет ручка из рога благородного оленя, пожелтевшая и растрескавшаяся от времени. В ярком свете неоновых ламп по поверхности тонкого лезвия переливаются тревожные багровые блики, словно пытаясь вырваться из границ, определенных рукой неизвестного мастера. Возникающий эффект наводит на раздумья о вечной борьбе и единстве противоположностей: содержания и формы, живого и мертвого, света и мрака…

Таблица на витрине сообщает о том, что возраст ножа примерно пятнадцать тыс. лет. Он был обнаружен археологами в пещере на склоне горы Арус в Южных Пиренеях, на месте стоянки древних людей.

Первая мысль, приходящая в голову при взгляде на артефакт Каменного века: как он мог сохраниться в таком хорошем состоянии столько лет? Но специалисты знают, что яшма очень тверда. Среди поделочных камней она не знает соперников — ее твердость уступает только алмазу, корунду и топазу.

Яшма входит в число самых древних каменных материалов, с которыми познакомился человек и, наверное, ее можно включить в условный рейтинг самых красивых и мистических камней. В Древнем Египте из яшмы изготавливали печати и амулеты. На поверхности камня вырезали различные изображения, и такое изделие называли геммой. Яшме приписывали лечебные свойства. В Древнем Риме больные носили на шее амулеты из яшмы, на которых были вырезаны их имена. Согласно Библии, яшма входила в число двенадцати камней, украшавших одежды первосвященников.

Но археологическая находка, хранящаяся в музее, относится к гораздо более раннему периоду в истории человечества. Не трудно догадаться, что древние люди ценили этот материал, прежде всего, за прочность. Яшмовые скрёбла, ножи, наконечники для стрел и копий практически не истачивались, не тупились и редко ломались.

Нож — специфический предмет. Можно предположить, особенно с учетом тех простых и жестоких времен, что через чьи бы руки не прошел нынешний музейный экспонат — детские, женские, мужские — им многие годы резали шкуры и мясо, закалывали животных и, увы, убивали людей. А потом, по какой-то неизвестной нам причине, кто-то из его последних владельцев надолго оставил нож под сводами пещеры. Но благодаря именно этому обстоятельству он дошел до нас в почти первозданном виде.

Летели годы, грузно шли века и медленно ползли тысячелетия. Люди научились выращивать пшеницу и ковать железо, они создали государства, придумали порох и пенициллин, изобрели колесо, микроскоп и баллистическую ракету… А нож все лежал в забытой Богом и людьми пещере на склоне Пиренеев, пока не был там обнаружен, совсем недавно, пытливыми археологами. И вот теперь он на музейной витрине.

Когда смотришь на это изумительное творение рук древнего мастера, вспоминаются гениальные строки Александра Блока: 'Случайно на ноже карманном / Найди пылинку дальних стран — / И мир опять предстанет странным, / Закутанным в цветной туман!'

Вот одна такая пылинка, долетевшая до нас из темного и загадочного пространства времени.

Глава первая. Над пропастью

Трое мужчин присели около дерева. Первым что-то пробурчал вожак.

— Добрый день, — интерпретировал толмач, никогда не утруждавший себя особой точностью перевода.

— День добрый, — закончил обмен вежливостями вождь и сразу приступил к делу. — Мы видели, ты взял много пленных. Зачем тебе столько?

— Съедим, — спокойно ответил вожак.

— Мы так не договаривались. Мы говорили — не больше трех, — вождь показал три пальца.

Вожак посмотрел на пальцы вождя с недоумением:

— Тебе жалко этих людей? Любой охотник знает, когда куропатки сами идут в руки, их не считают, а бьют. Зачем упускать добычу?

— Людей мне не жалко…Ладно. Она у вас?

Вожак сморщил нос. Начиналась скользкая тема.

— Нет…

В это время за перевалом…

'Бородач' начинал отставать. На мягкой после ночного дождя почве ступни скользили и влипали в грязь. Мощь массивных костей и мышц первобытного охотника, так помогавшая в схватках со зверями и в стычках с сородичами, оборачивалась потерей скорости. Сильный и резкий, он оказался слишком тяжел для такой изнурительно долгой погони за легким и сноровистым противником. К тому же 'рыжая' правильно выбрала путь отступления.

Там, в расщелине у речки, где 'бородач' застукал эту нахальную чужачку, потрошащую его силок, можно было схватить ее сразу: расстояние-то всего ничего, несколько прыжков. Но стоило чуть промедлить, как 'рыжая' шустрой белкой рванула вбок по скользкому склону — только тощие пятки засверкали. Охотник, зарычав от обиды и ярости, бросился следом, но утраченные мгновения успели превратиться в несколько дополнительных метров отставания. Он продолжал бежать, его направляли и подгоняли злость, голод и инстинкт зверя, видящего добычу, который моментально вспыхивал в нем в подобных случаях. Но 'рыжую' гнал страх, и это жуткое чувство, чувство страха преследуемой жертвы, бешеными толчками крови вливало дополнительные силы в ее тщедушное тельце.

— Их, ой, ай! — периодически то вскрикивала, то визгливо всхлипывала чужачка, вызывая у 'бородача' смешанное чувство отвращения и возбуждения, заставлявшее кидать в топку испепеляющей погони последние калории.

— Ну — ей — чу — ей — ох — ух! Э-эх!

По пологому склону женщина удирала почти по прямой линии, с легкостью горной козы перепрыгивая крупные валуны — мужчина их огибал, теряя драгоценные мгновения. Внизу ступни проскальзывали на глинистых участках, затем грунт стал более жестким — песчаник и камень. 'Бородач', почувствовав себя увереннее на твердой опоре, начал сокращать расстояние.

Но тут 'рыжая' изменила тактику. Склон набирал крутизну, появились скальные выступы. В какой-то момент преследователь почувствовал что двигается зигзагами, наискось, а то и вдоль склона. Затем он заметил, что и бежит рыжая негодяйка уже не наобум, а по кем-то проложенной тропинке. Темп стал рваным, часто приходилось притормаживать, и это еще больше изматывало погрузневшего за последнее время охотника. Да, обленился, набрал вес от летнего изобилия пищи, не требовавшего ежедневно повышенных усилий. Усталость выплескивалась судорожным дыханием из широко распахнутого рта:

— Ху, уф, ха, фу-у…

Эх, если бы он не замешкался на берегу! Хотя и понятно — не ожидал такого подвоха на собственной территории, где раньше никто не смел покуситься на его добычу. 'Бородач' сам несколько десятков дней назад нашел это отличное место для охоты на птиц. Дорогу узкой горной речушке здесь перегораживали три огромных каменных глыбы. Отколовшись от скалы, они скатились вниз в неглубокую, но широкую расщелину, посреди которой протекала речка. Глыбы образовали запруду, где было удобно ловить рыбу, спускавшуюся по течению. 'Бородач' сначала и использовал водоем только для рыбалки, но потом обратил внимание, что место привлекает, кроме него, и крупных жирных птиц с большими клювами. Неуклюжие и жадные птицы тупо попадались в примитивные силки, расставляемые охотником на берегу. Попадались почти ежедневно, и иногда по две штуки за раз, обеспечивая 'бородачу' сытный обед и славу, среди сородичей, удачливого промысловика.

Вот и сегодня умелый охотник не сомневался в успехе. День выдался теплым, но пасмурным, в воздухе роились мухи и мошка: в такую погоду, по наблюдениям 'бородача', рыбы у запруды скапливалось особенно много, а глупые птицы от жадности вели себя особо беспечно. Он неторопливо, но сосредоточенно шел по усыпанному галькой берегу к запруде. Шел практически бесшумно, как осторожный зверь, оглядываясь по сторонам и принюхиваясь: охотник жил в невероятно опасном и жестоком мире, не прощавшем даже секундной расслабленности. Он это не столько ЗНАЛ, для системного ЗНАНИЯ наш герой был слишком ПЕРВОБЫТЕН, сколько чувствовал. И еще 'бородач' уже умел кое-что сопоставлять и владел опытом предков, переданным ему старшими родственниками.