Наваждение

Я совершенно одурѣлъ отъ этой трескотни и былъ очень радъ, когда онъ, наконецъ, выложилъ все предо мною и удалился. Я думалъ теперь о томъ, что поставленъ въ затруднительное положеніе. Что мнѣ дѣлать? Продолжать съ нимъ сношенія мнѣ не хотѣлось, а съ другой стороны я отлично понималъ, что отдѣлаться отъ него мнѣ будетъ весьма трудно. Къ тому-же я связанъ былъ даннымъ мною мамѣ обѣщаніемъ никогда и никому не разсказывать прошлаго и остерегаться вредить ему.

«Я вовсе не требую, — говорила мнѣ мама предъ моимъ отъѣздомъ въ Петербургъ. — чтобы ты былъ его другомъ, чтобы ты искалъ съ нимъ сближенія; не если ты съ нимъ встрѣтишься, если онъ начнетъ бывать у тебя, то не отвертывался отъ него, не оскорбляй его. Во всякомъ случаѣ, если то и было (а она отлично знала, что „то“ дѣйствительно было — потомъ явились этому сильныя доказательства), если даже то и было, то, вѣдь, онъ могъ съ тѣхъ поръ совершенно измѣниться, могъ раскаяться и загладить свою вину. А не согрѣшишь — не спасешься!»

И вотъ я постарался побѣдить въ себѣ отвращеніе, которое къ нему невольно чувствовалъ, постарался проникнуться взглядомъ мамы и смотрѣть на него какъ на человѣка, спасшагося раскаяніемъ.

Я возвратилъ ему визитъ и засталъ его въ очень комфортабельной обстановкѣ. Онъ дѣйствительно прекрасно устроился въ службѣ, искусно обдѣлывалъ свои дѣлишки и жилъ припѣваючи. Онъ, повидимому, обрадовался моему посѣщенію и затѣмъ сталъ ко мнѣ весьма часто являться; постоянно старался о томъ, чтобы веселить меня, расширять кругъ моихъ знакомствъ; чуть не насильно возилъ меня къ своимъ знакомымъ и каждый разъ обстоятельно разсказывалъ мнѣ какимъ образомъ и чѣмъ эти люди могутъ мнѣ пригодиться въ жизни.

Теперь я понимаю, зачѣмъ я ему былъ нуженъ. Во-первыхъ, ему хотѣлось предо мною и предъ мамой показать, что у него чиста совѣсть, что онъ меня не избѣгаетъ и ничего не боится, а потомъ ему еще и другое нужно было. Онъ въ душѣ меня ненавидѣлъ, ненавидѣлъ съ того самаго времени, съ той самой минуты, какъ онъ превратился для меня изъ прекраснаго, волшебнаго Вани въ маленькое, жалкое существо. Этой минуты никогда онъ не проститъ мнѣ, но еще больше, конечно, не могъ простить того, что я зналъ исторію пропавшихъ брилліантовъ и портфеля, а что я зналъ все это, онъ не могъ не догадываться. И вотъ ему нужно было такъ или иначе отмстить мнѣ, а средства мести у подобнаго человѣка какія-же могли быть, какъ не самыя мелкія и грязныя. Да, потомъ я все понялъ и узналъ!.. Онъ вводилъ меня въ какой-нибудь домъ только затѣмъ, чтобы при удобномъ случаѣ очернить въ этомъ домѣ, чтобы разстроить каждое мое отношеніе къ людямъ.

О, я долго не зналъ, какого врага въ немъ имѣю, но все-же кое о чемъ уже могъ догадываться. Къ тому-же сразу увидѣлъ, какой это дѣятель на пользу ближняго: я узналъ изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ о его службѣ — конечно, это былъ мелкій интриганъ и ничего больше.

Его частыя посѣщенія и вѣчное спутничество мнѣ изрядно надоѣдали. Я началъ всячески избѣгать его. Думалъ, что у Зины не стану съ нимъ встрѣчаться, а между тѣмъ какъ онъ ужъ и здѣсь, и чувствуетъ себя какъ дома…

VIII

Зачѣмъ они всѣ здѣсь? Что за друзья такіе, откуда эта дружба?!.. Рамзаева Зина ужъ у насъ не застала и познакомилась съ нимъ потомъ, случайно, гдѣ-то на югѣ Россіи. Александра Александровна, которая въ Зинино время оканчивала курсъ въ пансіонѣ, являлась къ намъ только по праздникамъ и на Зину не обращала никакого вниманія, какъ на дѣвочку, а теперь вдругъ оказалась большимъ ея другомъ…

Зачѣмъ эти люди нужны были Зинѣ, я понять не могъ, но мнѣ сразу показалось, что именно они ей нужны и что ихъ постоянное присутствіе не простая случайность. Конечно, если-бы Зина захотѣла, она-бы могла удалить ихъ всѣхъ, могла-бы настроить генерала; но она не хотѣла этого, и сама была съ ними чрезвычайно любезна, и генералъ встрѣчалъ ихъ самымъ радушнымъ образомъ.

Когда-бы я ни пришелъ, я всегда могъ быть увѣренъ, что найду компанію въ полномъ сборѣ. День за днемъ могъ я наблюдать ихъ времяпровожденіе, и мнѣ становилось невыносимо отъ этихъ наблюденій.

Александра Александровна, когда была пансіонеркой, всѣмъ намъ казалось добренькою и хорошенькою барышней; теперь-же она превратилась Богъ знаетъ во что. Она, несмотря на то, что ей еще не было и тридцати лѣтъ, ужъ начала бѣлиться и румяниться, необыкновенно себѣ взбивала волосы, носила самые кричащіе туалеты, казалось, вся цѣль ея жизни состояла только въ томъ, чтобы лежать на диванѣ или кушеткѣ, болтать ножкой и обмахиваться вѣеромъ. Изъ этого положенія она выходила только для ѣды и карточнаго стола; въ карты могла играть по двѣнадцати часовъ сряду.

Мужъ ея представлялъ собою нѣчто совсѣмъ отвратительное. Во-первыхъ, никто иначе и не могъ его себѣ представить, какъ «мужемъ Александры Александровны». Право, откровенно говоря, я и теперь не знаю навѣрное, какъ его звали: Николай Филипповичъ или Филиппъ Николаевичъ. Хотя у него на перстняхъ и брелокахъ и были вырѣзаны фамильные гербы, но я сильно подозрѣваю его происхожденіе; по крайней мѣрѣ, лицо у него было совершенно жидовское: толстое, обрюзглое, съ черными, масляными и заспанными глазами. Вѣчно примазанный, онъ умѣлъ только улыбаться и какъ-то мычать, тряся головой. Какую печальную роль онъ игралъ относительно жены, это сразу бросалось въ глаза каждому: онъ былъ у нея на посылкахъ и жилъ на ея счетъ.

Какъ-то мнѣ пришлось, по порученію Зины, заѣхать къ нимъ; я увидѣлъ обстановку очень безвкусную, но съ большими претензіями на роскошь. Откуда-же взялось все это? Я зналъ, что у Александры Александровны очень маленькія средства и что мужъ ея не служитъ и ровно ничего не дѣлаетъ. Но тутъ былъ «Мими», которому родители оставили тысячъ около двадцати годоваго дохода, и этотъ Мими всюду и неотступно слѣдовалъ за Александрой Александровной. На его-то деньги и была создана и поддерживалась вся эта обстановка.

Потомъ я даже подмѣчалъ, какъ мужъ Александры Александровны иногда что-то шепталъ ему. Тогда Мими дѣлалъ кислую гримасу, но тѣмъ не менѣе отходилъ въ уголъ, вынималъ что-то изъ кармана и передавалъ «мужу». Тотъ самодовольно мычалъ и затѣмъ возвращался къ обществу съ полнымъ сознаніемъ своего достоинства.

Обо всемъ этомъ безобразіи я какъ-то говорилъ съ Зиной. Я замѣтилъ, что ей вовсе не слѣдовало-бы принимать подобныхъ людей, но она только засмѣялась.

— Мнѣ-то какое дѣло! Развѣ это ко мнѣ относится? Напротивъ, все это только смѣшно, и смѣшнѣе всего то, что навѣрно они воображаютъ, будто никто ничего не замѣчаетъ. Ахъ, это ужасно смѣшно! Помнишь, когда я пріѣхала, Мими явился ко мнѣ, былъ у меня два раза одинъ, а затѣмъ вдругъ послѣдовало появленіе Александры Александровны съ супругомъ. И теперь, какъ только Мими здѣсь, такъ и они непремѣнно! Понимаешь, что это значитъ? Она ужасно боится, что я отниму у нея Мими, — ну и, конечно, должна быть тутъ и слѣдить за нимъ по пятамъ. И какъ она меня ненавидитъ, какъ ненавидитъ — это прелесть! Право, я иногда развлекаюсь не мало!..

— Ну, а Коко, а Рамзаевъ зачѣмъ тебѣ нужны?

— Коко мнѣ нуженъ за его глупость. Знаешь-ли, что я люблю такихъ глупыхъ людей: это не простая глупость, простой глупости много на свѣтѣ, она ходитъ себѣ тихонько, и самая она скучная вещь, какая только можетъ существовать. Но это глупость другого рода, эта глупость съ трескомъ, съ апломбомъ, глупость самонадѣянная, думающая, что все ей по плечу и по карману… Коко за мной ухаживаетъ, — я не знаю, чего онъ хочетъ: жениться на мнѣ что-ли, или такъ просто, это уже его дѣло, только онъ ухаживаетъ отчаянно…

— Зачѣмъ-же ты его не прогонишь?

— Вотъ вздоръ какой — прогонять! Я бы его прогнала, конечно, еслибъ онъ на меня не обратилъ никакого вниманія, потому что тогда-бы онъ былъ скученъ, но теперь онъ забавенъ. Я могу дѣлать изъ него, что хочу, я могу подвигнуть его на всевозможнѣйшія нелѣпости! Знаешь-ли, вчера мы съ Александрой Александровной и съ генераломъ сдѣлали ему визитъ — посмотрѣть какъ онъ живетъ, а главное — посмотрѣть его собакъ, у него три бульдога, необычайной свирѣпости; такъ вотъ пріѣхала я къ нему. Все у него очень мило! Прелестная холостая квартирка. И начинаю я на все дѣлать гримасы. Чтобы онъ ни показалъ мнѣ,- онъ все показываетъ и всѣмъ восхищается и обозначаетъ всему цѣну, — я гримасничаю, все мнѣ не нравится. Я ему и говорю: «Никогда въ жизни не видала я такой противной обстановки; у васъ нѣтъ никакого вкуса, все это никуда не годится». «Господи, говоритъ, да что-же нужно? Какую-же нужно обстановку? Что-же нужно перемѣнить по вашему мнѣнію?» Я ему и начала объяснять, что нужно перемѣнить, то-есть все. «Давайте бумаги, я вамъ запишу» и записала. «Да, но если мнѣ теперь все это сдѣлать, такъ, вѣдь, для такой обстановки моихъ средствъ не хватитъ», печально замѣтилъ Коко (знаешь-ли, онъ, вѣдь, ужасно скупъ, хоть и скрываетъ это)! «Конечно, говорю, каждый долженъ жить по средствамъ, только я вамъ скажу одно: никогда больше вы меня не увидите ни подъ какимъ предлогомъ въ этой вашей скверной квартирѣ. Хоть-бы весь Петербургъ собрался у васъ, а меня не будетъ. А вотъ, если-бы вы сдѣлали все такъ, какъ я вамъ говорю, то я-бы у васъ была на новосельи и обѣдала-бы даже у васъ…» Что-жъ-бы ты думалъ: сегодня пріѣзжаетъ и объявляетъ, что на-дняхъ продаетъ всѣ свои вещи и все дѣлаетъ по моему! Сколько онъ долженъ былъ выстрадать до тѣхъ поръ, пока рѣшился, и сколько ему предстоитъ страданій! Ну, развѣ это не весело?