Страница 6 из 11
— Гдѣ она? спросила Ганнуся.
Ей отвѣтили, что Петровна захворала.
Она стала о ней навѣдываться. Петровна выздоровѣла, а все же ея нѣтъ въ дѣтскихъ. Графиня спросила мужа, отчего нѣтъ Петровны. Онъ отвѣтилъ, что она очень стара, что ей пора на покой.
Она не стала больше разспрашивать и скоро почти забыла Петровну: не до того ей тогда было.
Между тѣмъ, старушка время отъ времени попадалась ей на глаза въ какомъ-нибудь дальнемъ корридорѣ огромнаго дома или во дворѣ.
— Какъ поживаешь, Петровна, здорова ли? — ласково спрашивала она.
Старушка низко кланялась, жевала губами и шамкала.
— Спасибо, сударыня, спасибо на ласковомъ словѣ, живу вотъ, таскаю ноги, жду не дождусь, когда Господь приберетъ меня…
— И, что ты, полно, зачѣмъ умирать, поживешь еще! — съ тихой улыбкой говорила Ганнуся и проходила мимо.
А старушка долго еще стояла на мѣстѣ, глядѣла ей вслѣдъ своими черными, живыми глазками, — все съ тѣмъ-же вопросительнымъ выраженіемъ, и шептала что-то блѣдными, сморщенными губами.
Въ самое послѣднее время Ганнуся почему-то все чаще и чаще встрѣчалась съ Петровной. Не разъ замѣчала она ее и въ паркѣ, во время своихъ уединенныхъ прогулокъ: бродитъ себѣ старушка, шепчетъ; жуетъ, поглядываетъ. И вотъ уже нѣсколько разъ показалось графинѣ, что старушка какъ-будто даже ей что-то сказать хочетъ.
— Не надо-ли тебѣ чего, Петровна? не обидѣлъ ли тебя кто? — какъ-то спросила она ее:- скажи, не бойся.
— Нѣтъ, сударыня, нѣтъ. Кто меня обидитъ, чего мнѣ, старой, нужно, — ничего не нужно!
А сама глядитъ пристально и вопросительно.
Даже жутко стало Ганнусѣ, и она начала избѣгать встрѣчъ съ нею. А та какъ нарочно чуть не каждый день на глаза попадается.
Вотъ и теперь, въ то время какъ Ганнуся, смущенная и тоскливая, спѣшила отъ каменной бесѣдки вдоль по ярко озаренной луною аллеѣ, изъ темноты древесныхъ вѣтокъ мелькнула и стала передъ нею эта странная старушка. Она даже вздрогнула отъ неожиданности и испуга, и чуть не вскрикнула.
Старушка остановилась, низко кланяется, а потомъ взяла да и пошла рядомъ съ нею. Та спѣшитъ, а за нею и старушка поспѣваетъ.
— Чего тебѣ надо, Петровна? Зачѣмъ не спишь, — ужъ поздно.
А голосъ дрожитъ: что-то она отвѣтитъ, неспроста, неспроста это!
— Слышала лошадокъ, сударушка? — прошамкала вдругъ старуха.
— Слышала, — упавшимъ голосомъ отвѣтила Ганнуся.
— Подземныя лошадки, изъ-подъ земли выходятъ!!
— Петровна, ради Бога, ты знаешь что-нибудь!.. скажи мнѣ все, что знаешь… Какія это лошади, откуда? Откуда это идетъ этотъ подземный ходъ? какъ пройти туда? Я не знала, что у насъ подъ домомъ ходъ сдѣланъ…
— Сударушка, безталанная ты моя, мало ли ты чего не знаешь, что у насъ тутъ есть и что у насъ дѣлается!
Ганнуся схватилась за сердце: такъ оно у нея стучалось.
«Ну вотъ, вотъ тайна открывается!»
Ужасъ охватилъ ее, а Петровна продолжала:
— Пора узнать, пора узнать, пришло время… все разскажу, все покажу… потерпи малость…
Въ ея голосѣ звучала особенная торжественность, которая сразу показывала Ганнусѣ, что эта старуха дѣйствительно все знаетъ.
— Такъ не томи-же, говори… показывай. Силушки моей нѣту, измаяласъ я. Давно ужъ чуяло мое сердце недоброе что-то, а что такое — невдогадъ мнѣ… не понимаю! Не томи-же, говори скорѣй!!
— Пожди малость — все узнаешь! — упрямо твердила старуха. Бѣдная ты, горемычная! Да скажи ты мнѣ одно, сударушка, можешь ли ты до времени таиться, что бы ни услыхала, что бы ни увидала? можешь ли сдержать себя, не пикнуть, глазомъ не сморгнуть: есть ли въ тебѣ силушка?
— Есть, Петровна, есть! — прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватитъ у нея силъ молчать до времени, не пикнуть, глазомъ не моргнуть, хоть бы адъ самъ вдругъ разверзся передъ нею.
Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой въ сторону отъ большой аллеи, по узкой дорожкѣ. Вотъ передъ ними въ темнотѣ густыхъ кустовъ деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядомъ съ собою старуху и, все не выпуская руки ея, глухимъ голосомъ шепнула ей:
— Говори, здѣсь никто не услышитъ насъ.
IX
— Охъ, матушка! охъ, сударыня! — начала старуха:- много грѣха, много окаянства, какъ еще громъ небесный не разразился, какъ молнія Божья не убила злодѣя!.. Жаль мнѣ тебя, голубушка; долго молчала, а вотъ и не могу, будто велитъ кто все тебѣ повѣдать… Страшно оно, да крѣпись, Богъ не безъ милости. Слушай, безталанная., графъ-то твой… любишь ты его, знаю, что любишь, а онъ тебя обманываетъ… Онъ злой человѣкъ, страшный человѣкъ, всю жизнь недобрыми дѣлами, разбоемъ да душегубствомъ занимается. Кони-то, — тѣ, что въ Дону купались, — ворованные кони, ихъ то и дѣло ночною порой его разбойники пригоняютъ, выдержатъ въ подземельи, потомъ тихомолкомъ лѣсомъ угоняютъ подальше да и продадутъ на сторонѣ… Я-то все знаю, все вывѣдала, про всѣ ихъ разбои слыхала… Не однихъ коней крадутъ, — по дорогамъ грабятъ казну чужую, вещи дорогія съ собою привозятъ…
Ганнуся сжала голову руками.
«Такъ вотъ его дѣла!.. Вотъ куда онъ уѣзжаетъ!.. Боже мой, его и теперь нѣтъ дома… онъ и теперь, можетъ быть, гдѣ нибудь на дорогѣ грабить… Разбойникъ… онъ разбойникъ!..»
— Гдѣ онъ теперь… гдѣ?! — безсознательно проговорила она. — «Да нѣтъ, не можетъ того быть, — выдумала все злая старуха!..»
— Не вѣрю я тебѣ, не вѣрю, — вдругъ крикнула Ганнуся, отстраняясь отъ Петровны, и потомъ кинулась опять къ ней схватила ее за старыя, костлявыя плечи и стала трясти изо всей силы. — Не вѣрю, говори сейчасъ, что ты меня обманула… что налгала, что все сама выдумала!.. Развѣ онъ можетъ быть разбойникомъ? Зачѣмъ ему быть разбойникомъ — онъ графъ, онъ богатъ…
Но, въ то-же время, сердце ея чуяло, что тутъ нѣтъ обмана, что старуха говоритъ правду. Она выпустила ея плечи, безсознательно упала на скамейку и залилась слезами.
— Солгала я!.. охъ, кабы солгала! — проговорила Петровна, оправляясь послѣ неожиданнаго порыва Ганнуси. — Сама увидишь каковъ онъ. Ты думаешь, онъ нынче-то уѣхалъ и далеко гдѣ-нибудь теперь?!.. Анъ нѣтъ — недалече. Хочешь я тебѣ покажу его…
— Веди-же, веди скорѣе!!
— Ладно, сударыня, только сдержись, не крикни, не то все пропало, даромъ только и себя и меня загубишь, а пути изъ того никакого не выйдетъ… на другое надо тебѣ поберечь себя…
— Петровна, я, вѣдь, сказала уже, что силы у меня хватитъ… Веди ради Бога… Только дай я оправлюсь…
Она замолчала и сидѣла нѣсколько мгновеній неподвижная. Она уже не плакала, сердце у нея какъ-будто застыло. Она такъ давно ждала чего-нибудь ужаснаго, ждала разъясненія томившей ее тайны. Вотъ разъясненіе явилось — и поразило ее, какъ-будто она никогда не ждала ничего, какъ будто, чего она ждала, не должно было относиться къ нему, ея мужу.
И вспомнилось ей вдругъ первое время ихъ знакомства, тотъ страхъ, который она испытывала къ этому человѣку. Не напрасенъ былъ тотъ страхъ: сердце правду чуяло, чуяло свою горькую долю.
Но куда-же зоветъ ее старуха, что она ей покажетъ?! Она собрала всѣ свои силы, поднялась совсѣмъ даже спокойная съ виду и проговорила:
— Куда идти? веди меня, веди скорѣе… ты видишь, я спокойна!
Петровна пошла передъ нею, направляясь въ глубину парка. Черезъ нѣсколько минутъ онѣ дошли до каменной ограды.
— Куда-же теперь? — въ изумленіи спросила Ганнуся:- здѣсь нѣтъ прохода!
— Есть проходъ, — шепнула старуха:- только ты, сударыня, тутъ никогда не бывала.
Она раздвинула руками густыя вѣтки, и онѣ стали пробираться вдоль ограды.
По временамъ старуха останавливалась, прислушивалась и пробиралась дальше. Ганнуся шла по пятамъ за нею. Вдругъ, старуха остановилась.
— Здѣсь, — сказала она:- вотъ дверца! Видишь ты… ея и не видно и всегда была заперта, а нынче и запереть позабыли, третью ночь стоитъ отпертая… я ужъ выслѣдила…
И, говоря это, старуха дернула своими дрожащими руками за маленькую скобку. Открылась узенькая, закрашенная подъ камень дверца. Старушка прошла въ нее. Ганнуся послѣдовала за нею. Она уже не задавала себѣ никакихъ вопросовъ. Она ни о чемъ не думала, ничего не чувствовала. Все въ ней какъ-будто остановилось. Теперь единственное стараніе ея было идти какъ можно осторожнѣе, какъ можно меньше шумѣть; она вся превратилась въ слухъ и зрѣніе.