Цветы на асфальте

«Минут тридцать можно и покимарить», — подумал Крест. Сейчас охрана разбредется по просекам, займет места на угловых вышках, и в небе вспыхнет зеленая звездочка сигнальной ракеты. Лишь после этого их приведут к деляне, ограниченной прямыми в ниточку просеками.

Поймал липкий взгляд Петьки Сороки, едва приметно прикрыл веки. Сорока сегодня в его деле не последняя скрипка. Будет отвлекать малиновые околыши. Мужик надежный, не раз проверенный. Знает, что не миновать ему дотошных допросов. В вину положат то, что способствовал побегу. А это тоже добавка к сроку.

Был Леха Крест во власти своих черных дум, не примечал окружающей его красоты. А высоко в небе розовели облака-перышки: где-то не видимое за тайгой всплывало солнце. Наконец над зубчатой кромкой позолотела узкая полоска, и сразу радостнее загомонили по кустам птицы. Вот оно, цветущее летнее раздолье, пахучий таежный разлив, «зеленый прокурор» на языке осужденных, которого с нетерпением ожидают те из них, что вынашивают под говор зимних вьюг мечту о побеге. Ждал этого времени и Леха Крест.

Будто хлопнули невдалеке в ладошки, а затем беззвучно прочертила в небе дугу зеленая звездочка. И еще не успели загаснуть последние искры, как раздался тот же энергичный голос:

— Подъем!

Живо построились пятерками. Сами равняли строй, шикали на нерасторопных. Большинству хотелось быстрее попасть в лесосеку, уйти от соседства конвоя. А там одну часть времени на труднорму, другую — на себя. Будто у вольного. В том и радость рабочей зоны...

С края деляны штабелями лежал лес. Отдельно крепь для шахт, отдельно шпальник и хлыстовик под распиловку. Закончат эту деляну, перекочуют на новую, и тогда вольные шоферы из леспромхоза повезут смолевое богатство к соседней станции.

Креста бригадир Никита Емельченко назначил костровым. По их же вчерашнему уговору. Работка нехлопотливая. Собирай в кучи сучковатую обрезь, поддерживай огонь в бригадном костре. И берегись, чтобы не накрыло тебя разлапистой вершиной падающего дерева. А для Лехи в сегодняшней работе свой интерес, свой умысел.

Во-первых, работа не в паре, как, скажем, за ручной пилой, а одиночно, и потому есть возможность в любую минуту устроить себе перекур. Во-вторых, мельтешится костровой по всей деляне на глазах у охраны, порой и словом перебросится, а то и картошку печеную катанет. И косятся на него поменьше, и окрик тоном пониже. Старается человек, на всю бригаду работает. Опять же и собачка не так свирепо смотрит, настроение хозяина чувствует. И с этой стороны повольготнее.

Работает Крест в охотку, а вернее, напоказ. Пускай думают: старается для ударной пайки. Гул да грохот не смолкают в километровом квадрате деляны, визжат-вжикают на разные голоса стальные полосы пил, охают раздираемые в паденье деревья...

Наливалось синевой небо, выше поднимался каленый солнечный диск. Гулко ухали оземь, заглушая все звуки, в не один обхват вековые пихты, ели, кедры, лиственницы. Много леса-строевика нужно стране. А для их бригады перевыполнение плана — усиленный паек, еще один сытный день. И тут уж не спрячешься от работы, всей бригадой досмотр за нерадивым. Не поведут к начальнику, сами разберутся. Пайка-то для всей бригады.

А время уже к обеду. Некоторые давно на бригадира посматривают, ждут, когда он желанное для всех словцо «шабаш» объявит. К костру норовят поближе. И стрелки не так прытко меж пней вышагивают, подхарчевались, конечно, томит многих сытая истома, межит веки. Подбросил Крест лапника посырей, повалил от огневищ черный едучий дым, затмил на миг солнце. Подмигнул дружкам, Петьке Сороке особо: пора, мол. А сам бочком, бочком, поближе к просеке, за темную гриву дыма. Сейчас у костра, поближе к угловой вышке, дружки устроят свару, чтобы отвлечь охрану, а тут уж лови, Крест, за хвост свою жар-птицу или получай пулю в спину.

Наконец, услышал Леха истеричный пронзительный крик. Вот оно, началось. Сейчас у его жизни идет отсчет на секунды. Тихо потянул из пазушки кисет с пыльцой-самосадом.

А шум голосов нарастал, на высокой ноте раскатился над лесом вопль. Успел заметить, что в ближней патрульной паре долговязый сержант передал автомат напарнику и решительно пошел в сторону дерущихся. Слился с хвойной кучей, ужом скользнул к недалекому просвету Крест. Стелилась над ним рваная дымная завеса, слабо укрывала от глаз тех, кто находился на вышках. Проползти бы под землей червем, пролететь мухой, а не извиваться вот так, живой мишенью. Боялся оторвать от земли глаза: казалось, и шум утих на деляне, и все, в том числе охрана, наблюдают за ним. Не сразу понял, что миновал просеку. Просто под тенью деревьев чуточку прохладнее был хвойный настил. А на вырубке все еще стоял гомон, долетал чей-то властный голос. Боясь оглянуться (вдруг второй охранник с собакой и впрямь стоит сзади), Крест приподнялся на локти, затем привстал и, низко пригибаясь к земле, побежал в глубь леса.

ТУПИК

Утро еще не вступило в полную силу. Темный от росы асфальт отдавал холодком, серебристые капельки зависали на кромках широких тополиных листьев. И лишь окна недальней девятиэтажки, зеркально отражая лучи невидимого еще солнца, да урчанье моторов и шелест шин первых автобусов напоминали о том, что город просыпается, готовится к новому трудовому дню.

Алексей любил это малошумное время: думалось легко и спокойно. Конечно, если не случалось ЧП.

Коротков выглянул в коридор, залитый ярким электрическим светом. Вдоль стен стояли простенькие обшарпанные стулья, и на одном из них одиноко горбился сторож Панкратьев.

— Зайдите, пожалуйста.

Тот встрепенулся, поднял голову. На Алексея смотрели ничего не понимающие глаза.

— Вы меня? Ах, да. Простите. Я сейчас, сейчас. Вот только...

Он поднялся, суетливо стал оправлять на себе одежду.

— Я сейчас...

Молча они сидели в кабинете. Панкратьев щурил глаза ка яркую кружевину света — первый луч солнца, наконец, пробился сквозь тополиную листву и коснулся зеркальной полировки стола.

Алексей знал, что серьезная вина за вчерашнее лежит вот на этом человеке с больными, отцветшими глазами и морщинистыми кистями рук. Не открой он дверь (в этом Алексей почти не сомневался), не прояви такую халатность, не закрутилась бы вся их розыскная машина,

И уже чувствовал и даже верил в то, что сторож не причастен к случившемуся. Не может быть такой игры, чтобы вот так подставлять под удар свою внучку. Он знал, что жалость сейчас не к месту и версию причастности Панкратьева к ограблению все равно отрабатывать придется. Это, так сказать, азбука оперативной работы, неподвластная обычным человеческим эмоциям.

Сейчас важно выяснить обстоятельства нападения, и тут надо смотреть в оба: как поведет себя, как проявит Панкратьев. Ведь процессуально в данный момент он не только потерпевший, но в какой-то степени и подозреваемый. А главное — сторож ценнейший свидетель, возможно, единственный очевидец события, если не учитывать его малолетнюю внучку. Так что во всем этом еще предстоит разобраться.

То ли оттого, что Панкратьев несколько часов пролежал связанным, а может, от пережитой беды у него тянуло руки, и он не мог их никак успокоить, потирал, гладил, унимал непроходящий зуд.

— Борис Иванович, — решился, наконец, Алексей, — я понимаю ваше горе и очень сочувствую. Но нам надо искать тех, кто так жестоко обошелся с вами и вашей внучкой.

— Ольгуша-а, — глухо протянул Панкратьев. Какая-то внутренняя боль не давала ему успокоения, постоянно меняла его лицо. От губ, глаз, крыльев носа бежали мелкие морщинки, и Алексею казалось, что оно стареет прямо на глазах.

Он набрал номер телефона.

— Приемный покой? Здравствуйте. Из Первомайского райотдела беспокоят. Можно узнать о состоянии девочки, доставленной сегодня утром с улицы Зеленой? Фамилия? Ольга... — он взглядом обратился к Панкратьеву и почти по шепоту его губ определил, — Кулакова. Ольга Кулакова. Так... так. Ничего страшного, но полежать придется, понятно. Спасибо, девушка! Врачу передайте «спасибо»...