Страница 63 из 68
Пламя бушует за близкою тьмой.
Кони ночлежные, алые кони
Лунные искры щиплют с травой.
Всем хорошо. А моя белоснежка
Полем не выйдет у лозняка,
Не прибежит озорно или дерзко,
Бульбину не покачает в руках.
Не прибежит одарить меня взглядом,
Сесть, чтоб спиною почувствовать стог,
Не позовёт, чтобы сел с нею рядом
И от беды неизвестной берёг.
И не прикроют очей её сонных
Руки мои, как тогда, как тогда...
Очень далёкие перегоны,
Очень медленные поезда.
***
И прощай! Не надо сожалений.
Что мне в них, когда себя таим?!
Светит же любви твоей смиренье
Лунным светом, – значит, не своим.
Руки у тебя – из давней сказки,
Только доброта – не для меня.
Что мне в солнце, коль оно без ласки?!
Что в устах твоих мне – без огня?!
***
Строка бесспорна и беспечна,
Тому, кто слаб, она – как щит...
Не исчезать поэтам вечно, –
Их песня вечная хранит.
Когда я из юдоли горя
Уйду, не кончив лучший сказ, –
Мир повторит меня в просторе,
Как повторял уже не раз.
Как звёзды, реки и озёра, –
Те, что я в вечность заберу.
Мир повторит
Меня в просторе...
Ну а не мир, так Беларусь.
Мне – хватит...
***
Был. Есть. Буду.
Ибо я, словно проклят когда-то,
Живу бездонной тревогой,
Ибо сердце моё распято
За все миллиарды двуногих.
За всех, кто землю на борозды пашет,
Кто в горячем аду металла,
За всех, кто сражался с горем нашим,
За всех, кто живёт и кого не стало.
За всех, кто лишь кровью своей про невзгоды
Пишет. А рабство души для кого – не дорога.
Кто за край свой родной и за все народы
Восстанет даже на Бога.
За всех, кто в пламени сёл сгорели,
Презирая и боли свои, и страхи.
За всех, кто бесстрашием в небо смотрели
С баррикады,
Из пущи
И с плахи.
Кто со смертью беседует с глазу на глаз,
С её улыбкой приветливо-льстивой,
И всё ж презирая безверия наглость,
Храм воздвигает счастливый.
А когда он гордо сверкнёт в зените
И сиянием сбудется общая радость,
Вы с распятого сердца каплю возьмите.
Последнюю.
Больше не надо.
И пускай она скромно в сторонке где-то
Догорает, как будто заживо,
На граните любови,
На граните рассвета,
На граните величия вашего.
***
Николаю Гринчику
По-над шустрою Щарой,
по-над щедрою Щарой.
По-над струями красными,
по-над рыжей травой
Плачут чёрные тени на фоне пожаров,
Молит чибис о капле воды дождевой.
Майский день, засыпая, видит сны на рассвете.
И в тиши чёрной тенью на ленте зари
Молят чибисы, белые в сумрачном свете,
Плачем думают с небом себя помирить.
Поплавки наши в зарево вдруг отплывают,
И во мгле той, что кончится всё-таки днём,
Верить можно в зарю, в свет,
что нас ожидает,
Даже там, за последним дубовым крестом.
Можно верить. А жить?
Жить-то как там, дружище,
Если знать даже там, что под ветром бежит
Эта рожь... И что роза краснее и чище...
Всё без нас... Щара... Чибисов эхо звучит...
Нет! О нет! Сбыть всё ангельство,
стать человеком
И страдать долго муками нынче живых,
Только б в майском рассвете меж нами и веком
Над притихшею Щарой плеск весёлый не стих.
Сыт я был бы лишь воздухом этим душистым,
Был бы пьян от прозрачной росинки одной,
Всех любил бы и вымолил людям и птицам
Просветленье, прощенье, любовь и покой.
Штиль
Какая красота! – Уснуть не смею.
А тишина! – Воды не слышно тут.
И паруса, обвисшие на реях,
Как бы во сне, не вздрогнут, не дохнут.
Здесь, меж небесной и морской отвагой,
Корабль к оцепенелости привык,
Орёл на мёртвых рёбрах Аюдага,
Как жало, солнцу высунул язык.
Мне б плыть по рекам, чтобы всё, как внове,
Хотя б на миг родной услышать звон:
Отчизны клич, клич бури, клич любови,
Которым чужды штиль и мёртвый сон.
***
В моей Отчизне вековечной клёны
Неслышно начинают облетать