Любовь в зеркалах

— Ну зачем ты так? Не все на свете скоты и звери…

Лира легонько отстранила его, села, глядя в упор темно-голубыми мерцающими глазами.

— Конечно, миленький мой тихоня. Случаются дивные непорочнейшие создания. Например, ты, нью рашен, да?

— Прости меня. Я тоже разбавил тебе в наш первый вечер шампанское снотворным. И в этом смысле ничем не отличаюсь от скота Веники. Прости. Ведь я ничего не знал тогда о тебе.

— А сейчас узнаешь. Я не просто Дмитриева, как в паспорте, но Дмитриева-Мамонова — это древнейшая боярская фамилия. Выросла на Дону, в Станице Новоалександровской. В детстве носилась на скакунах и дралась с мальчишками, мечтала стать астрономом, затем океанологом. А после выпускного бала упорхнула в Москву — против воли родителей, по дурости. Страсть как хотелось засиять на столичном небосклоне актрисой… Здесь-то меня и подловил ублюдок Венька. Теперь он продал меня тебе, Тихон, и я не знаю, что вынуждает меня обниматься с тобой вечероночеутродни напролет. Не знаю, почему в меня будто вселился бес, зачем я переполнена вся твой, во всех смыслах. Это наваждение, наркотик. Я хочу только этого. И еще дабиз. Мы с тобой попали в капкан, пойми! За такое блаженство последует расплата — и страшная. Я это чувствую как женщина.

Крупные слезы покатились по ее щекам. Тихон даже опешил.

— Лапушка, что за бредни? Какая расплата? За что? Да мы хоть завтра рванем отсюда. Кто нас держит? И мне нравится дабиз, и я от твоих прелестей без ума, и у меня ничего подобного в жизни не было, хотя и перецеловал уж сотню красоток. Успокойся, Лира, не выношу женских слез.

Она виновато улыбнулась, ткнулась носиком ему в плечо, закрыла глаза, зашептала:

— Ты говоришь: сотня красоток. А у меня мужчин было всего лишь двое. Первый — мой одноклассник Глеб, чем-то похожий на тебя. Он погиб в Чечне, его запытали в плену дудаевские подонки, требовали переменить веру, воевать против своих. Второй мой сокол — ты, Тихон. Других не было.

— Теперь я буду любить только тебя, — сказал он нежно, трогая ее пушистые длинные волосы.

— Вчера мне приснилось: плывем с тобой на дельталете, но не над морем, а в нем самом, среди коралловых рифов, дельфинов, разноцветных рыбок, китов, черепах, медуз. И представь: вдруг возникает вдали между скалами преогромная акула. Только вместо глаз у нее — прожектора, они исторгают темно-кровавый свет. Ты направляешь дельталет вверх, мы успеваем вынырнуть на воздух, начинаем подниматься, а наверху — снег, воет волком метель, стога сена проплывают в воздухе мимо нас, увешанные многометровыми сосульками. И река извивается в мутном небе, закованная в ледяной панцирь и тоже похожая на сосульку, но только горизонтальную и необозримой длины. Потом небо прояснилось, я глянула вниз — а море тоже застыло, блистает, как зеркало, льдом. И нас с тобой тоже начало обволакивать ледяным покровом… Тут я проснулась.

Тихон глядел на нее восхищенно, как мальчик, слушающий россказни Шахразады.

— Да ты вещунья! Вещая женка, как моя бабка Вера. Ей тоже снились такие красивые сны. Пересказывай мне, пожалуйста, каждый из них, умоляю. И ничего не опасайся. Вместе мы растопим хоть Северный Ледовитый океан, хоть льды Антарктиды… Может быть, пора чуток развеяться? Давай смотаемся на базар, там навалом классных золотых украшений, мне еще в Москве Аббас говорил.

— Базар так базар, — сказала она, потягиваясь, как кошка. — Но сперва облагодетельствуй своим лунным лучом лоно озера.

На базар они выбрались за день до отлета в Москву. На тесных улочках древнего городка кортеж из вишневого открытого «роллс-ройса» и трех машин охраны привлекал всеобщее внимание. Им приветственно махали руками и платками, встречные машины ревели клаксонами, у светофоров подбегали целыми толпами, умоляя об автографе. И повсюду — зоркие глаза фотоаппаратов, стерегущие каждое движение бледнолицых северных исполинов.

— Вот что значит телевидение. Силища, — сказал самодовольно Тихон. — Одно-единственное интервью — и мы на вершине Гималаев в рейтинге местных знаменитостей.

Базар нескончаемо тянулся вдоль мутной реки. Они за бесценок накупили столько кувшинов, браслетов, подсвечников, блюд, позолоченных павлинов, верблюдов, лошадей и еще всякой разной дребедени, что пришлось все пластиковые мешки и мешочки с добычей свалить в одну из сопровождающих машин. Какой-то старик продавец, восхищенный неземной красотой посетившей его лавку гурии, поцеловал ее тень на ковре и преподнес изумительный кинжальчик, выкованный в средние века исфаганскими мастерами.

— Он из гарема падишаха, — сказал старик. — У самых красивых наложниц всегда была такая игрушка, они прятали ее в волосах. Чик-чик — и нет соперницы! — Он мгновенным жестом руки полоснул по своему морщинистому горлу. — Чик-чик — и нет евнуха!

— Чик-чик — и нет падишаха! — сказал Тихон.

Старик понял его без переводчика. Приложив палеи к губам, он произнес с необычайной торжественностью:

— Падишах есть всегда. Так устроил мир Аллах, всемилостивый и всемогущий.

Возле стены медресе, построенного в начале XIII века, располагался магазинчик с вывеской «Kodak» на входной двери. Они вошли в прохладный полумрак, где блестели на полках видеокассеты, фотоаппараты и все такое прочее.

— Три самые экзотичные кассеты о Кахрейне, — сказал Тихон. — Сколько стоит? Хау матч?

Продавец, пылковзорый, бородатый, чем-то смахивающий на Аббаса, смотрел на гостей, растянув губы в умилительной улыбке.

— Эротик? — спросил он, делая ударение на последнем слоге.

— Не эротик, балбес, а экзотик, — сказал Тихон.

— Я дам вам десять кассет, мистер Тихон, — исходя улыбкой, сказал продавец. — Бесплатно. Только напишите мне на открытке с видом вашего отеля «Раковина любви» всего несколько слов.

— Каких?

— Пожалуйста, напишите: нашему приятелю Ахмету Фаизу, владельцу магазина «Кодак», — из России с любовью. И подпись: Тихон и Лира.

Тихон подписал, после чего, закрывая свой «паркер», произнес:

— Бесплатных услуг не принимаю. — Он вручил удивленному продавцу две стодолларовые купюры, улыбнулся Лире, помахав прозрачной сумочкой с кассетами, и сказал уже по-русски:

— Будет на что полюбоваться нам с тобой в Москве.

— Ты сделала меня мужчиной, — шептал он, стискивая ее в объятиях среди зеркал. — Мы вернемся в Россию, я выкуплю тебя у паршивца Гакова, а потом моя братва замочит его на даче в Переделкино, в трёхэтажном подвальчике. И здесь же зальет бетоном. Но перед этим над Венькой надругаются самыми противоестественными способами.

— Забудь о прошлом, мой скандинавский владыка, — шептала она. — Оно затянулось льдом, и ни на каком дельталете мы в него не вернемся. Летим в будущее.

— Все будущее, что нам отпущено Создателем Вселенной, Космотворцом, я буду любить тебя. С дабиз и без дабиз. Ты родишь мне сына и дочь, и еще сына и дочь. Через пару лет я подведу черту под распроклятым бизнесом с таблицей Менделеева и мы отчалим в Канаду. Лучшего места на планете я не встречал. Там начнем новую жизнь. Отцом и матерью клянусь тебе в этом я, Тихон Водопьянов.

— Я люблю тебя, Тихон Водопьянов. Ты сделал меня женщиной. Я рожу тебе сына и дочь, и еще сына и дочь, если только не сбудется сон об акуле.

— Не пугайся ни яви, ни снов, о мое озеро, полное лунных лучей.

Последний вечер во дворце. Последняя раковина с дабиз.

Лира нежно перегладила все каменья на рамах, перецеловала все зеркала, кроме тех кривых, безобразных…

— Мы улетаем на север, о зеркала, — говорила она нараспев, кружась среди множества своих отражений. — Но мы непременно вернемся. А когда возвратимся — встретимся сами с собой. Правильно, Тихон?

Он поднял голову с раковины-ложа, улыбнулся:

— Клевая мысль — вернуться сюда через годик. А почему бы и нет?

Лира приостановилась в кружении, поводила ладошками с растопыренными пальцами по воздуху, как бы трогая невидимое стекло, и спросила: