Страница 32 из 53
«Придите и возьмите его сами!» — по-спартански отвѣчали они турецкимъ посламъ.
При Екатеринѣ II Черногорія заключила формальный союзъ съ Россіею. «Увѣряемъ васъ торжественнымъ и сильнымъ словомъ своимъ, — писала Екатерина въ грамотѣ 29 января 1768,- что отъ сегодняшняго дня будемъ считать всѣхъ славянъ, которые примутъ участіе въ этой святой войнѣ, за пріятеля нашего царства, и что ихъ участь будетъ участью нашею, и когда мы сдѣлаемъ миръ, то не позабудемъ упомянуть о васъ, какъ о себѣ самихъ».
Черногорцы дѣятельно помогли русскимъ въ ихъ первой войнѣ съ Турціей), и въ самый годъ побѣды Румявцова подъ Кагуломъ разбили на голову тридцати-тысячное войско турецкаго паши Махмета.
Но, несмотря на всѣ увѣщанія Екатерины, не выдали и ей Степана Малаго, котораго искренно считали за русскаго царя Петра III, и который, впрочемъ, измѣннически убитъ былъ въ томъ же 1774 году своимъ слугою-грекомъ, подкупленнымъ турецкимъ пашою.
Однако, несмотря на торжественныя обѣщанія грамоты своей, Екатерина II, даже и послѣ побѣдоносной войны, не выговорила по Кучукъ-Байнарджійскому миру ничего въ пользу Черногоріи, кромѣ общаго права своего покровительствовать балканскомъ славянамъ. Черногорцы и въ этотъ разъ, какъ послѣ Прутскаго похода Петра Великаго, оставлены были безъ всякой помощи и должны были въ одиночку продолжать отчаянную войну съ вѣковымъ врагомъ своимъ.
Но это не помѣшало геройскому племени еще разъ соединиться съ Россіею, когда въ 1788 году Екатерина объявила новую войну Турціи и обратилась за помощью въ черногорцамъ, «своимъ старымъ вѣрнымъ союзникамъ».
Въ третій разъ Россія забыла свою великодушную маленькую союзницу, и по мирному трактату въ Яссахъ 1791 г. опять о Черногоріи не было упомянуто ни слова.
И опять геройскій народъ принялъ на свою грудь всю тяжесть непосильной борьбы съ обрушившимся на него могущественнымъ врагомъ, и опять Балканскій полуостровъ былъ потрясенъ вѣстью о страшномъ разгромѣ турокъ орлами Черной-Горы…
Вотъ мы переѣхали теперь границы рѣчевой нахіи, и ѣдемъ уже нахіею лѣшанской, тѣми самыми мѣстами, гдѣ сто лѣтъ тому назадъ, въ 1796 году, погибъ съ своимъ отрядомъ въ отчаянной рукопашной сѣчѣ, подъ ятаганами черногорцевъ, грозный и славный въ свое время визирь Албаніи, Кара-Махмудъ-Бушатлія. Налѣво отъ насъ скалистая Велья-Гора, и подъ нею большое черногорское село Градацъ, а за нимъ — село Крусы и гора Бусовннкъ, уже примыкающая въ долинѣ Зеты. Между Градацомъ и Крусами, иди, вѣрнѣе, между Ведьей-Горою и Бусовникомъ, произошла эта великая битва, спасшая свободу Черногоріи.
Тогда разоренною и разстроенною Черногоріею правилъ святопочившій Петръ I, энергически призывавшій черногорскія племена сплотиться во-едино, превратить свои междоусобицы и по старому стать на защиту вѣры и домовъ своихъ.
Кара-Махмудъ велѣлъ сказать ему: «не на Черногорію иду я войною, а на Берду, подвластную туркамъ!.. Если же поможете Бердѣ, то я завоюю всю Черную-Гору»!
Берда до тѣхъ поръ не принадлежала еще въ Черногоріи, но въ это самое время бердяне заявили свое рѣшительное желаніе присоединиться въ ней, и владыка Петръ считалъ позоромъ выдать ихъ врагу.
«Бердяне такіе же мои братья, какъ и черногорцы! — отвѣчалъ ему Петръ. — И если не отложишь своего намѣренія, то мы будемъ противъ твоей силы и противъ нападенія твоего съ помощью Божьею биться до послѣдняго человѣка»!
Пороху между тѣмъ не было у черногорцевъ ни горсти, и владыка вынужденъ былъ послать въ Вѣну свою драгоцѣнную митру, за которую австрійскій императоръ Леопольдъ II прислалъ ему 300 боченковъ пороху. Народное собраніе въ Цетиньѣ, созванное владыкою, приговорило не выдать берчанъ, дать въ томъ твердую вѣру.
Кара-Махмудъ двинулся на черногорцевъ отъ р. Ситницы, которую мы сейчасъ переѣхали черезъ Лѣшко-поле, и сжегъ село Крусы. Съ нимъ было 40.000 войска. Черногорцевъ собралось не больше пяти съ половиною тысячъ, а по другимъ — только 4.000. Битва кипѣла три дня сряду. Самъ Кара-Махмудъ погибъ въ страшной сѣчѣ, и голова его была потомъ воткнута, какъ самый славный трофей, на зубцы цетинской башни, гдѣ она оставалась болѣе полустолѣтія, пока князь Даніилъ не велѣлъ снять ее и не прекратилъ навсегда этотъ дикій народный обычай. Ибрагимъ-паша, братъ Махмуда, едва увезенъ былъ раненый; три съ половиной тысячи турецкихъ труповъ остались на мѣстѣ, не считая раненыхъ. Отсѣчено было 74 головы однихъ только знатныхъ беговъ; кромѣ того, множество турокъ потонуло во время отчаяннаго бѣгства въ водахъ «великаго Зетскаго Езера»…
X
Подгорица и развалины древней Діоклеи
Только недавно проѣхали мы рѣчку Ситницу, впадающую въ Морачу, оставивъ за собою историческія мѣстности кровавой памяти, а вотъ опять переѣзжаемъ съ громомъ по длинному каменному мосту какую-то большую рѣку.
— Это Морача! — важно сообщаетъ намъ Божо. — Теперь сейчасъ Подгорица… Вонъ уже видны огни!
Среди густой тьмы, охватывавшей окрестность, мигавшіе впереди многочисленные огоньки казались особенно привлекательными для изрядно утомленныхъ путниковъ.
Наконецъ мы гремимъ по широкой улицѣ, освѣщенной фонарями, обсаженной деревьями, и поворачиваемъ на какую-то площадь.
Въ гостинницѣ Ристо, какъ оказалось, насъ уже ждали. Любезный голова города Цетинья телеграфировалъ, чтобы намъ приготовили комнату и ужинъ.
Двухъ-этажный домъ гостинницы или, вѣрнѣе, постоялаго двора, былъ ярко освѣщенъ, пышныя широкія постели были постланы, и ужинъ, въ нашему великому удовольствію, былъ поданъ очень скоро. Добродушный хозяинъ, черногорецъ большого роста, въ одной рубашкѣ, безъ гуни и джемадана, по случаю жаркаго времени, не жалѣлъ ничего, чтобы угостить рѣдкихъ русскихъ гостей. Ужинъ намъ подали обильный: и форель, почерногорски «пастрву», и «чорбу» изъ баранины, и курицу, и кислое молоко; бутылка очень порядочнаго црмницкаго вина, густого до черноты, скрасила его еще больше и оказалась особенно кстати послѣ долгаго пути. Хозяинъ нашъ холостъ, но съ нимъ живетъ и ведетъ домашнее хозяйство его родная сестра, могучая и роскошная красавица, какихъ не всегда можно встрѣтить. Глядя на нее, я невольно вспомнилъ стихъ Тургенева:
Черногорцы безцеремонны и демократичны, какъ истыя дѣти природы. Ихъ непринужденность и простота въ обращеніи невольно вселяютъ уваженіе къ нимъ. Никому изъ нихъ и въ голову не приходитъ, что между нимъ и вами можетъ быть какая-нибудь разница. Онъ свободно протягиваетъ вамъ руку, садится съ вами за столъ, чокается съ вами стаканчикомъ; то же сдѣлаетъ онъ и съ своимъ воеводою.
Въ прежнее время и съ самимъ владыкою обращались такъ же просто, но со временъ князя Даніила, усвоившаго многіе европейскіе взгляды и обычаи, эта трогательная патріархальная простота уже мало-по-малу стала исчезать.
Послѣ ужина, за которымъ пріятельски бесѣдовалъ съ нами хозяинъ, онъ уговорилъ насъ пройтись по улицамъ Подгорицы; ему, очевидно, не терпѣлось похвастаться передъ своими просвѣщенными братьями-русскими новѣйшею цивилизаціею его родного городка! Онъ съ увлеченіемъ восхвалялъ богатство, многолюдство, благоустройство Подгорицы, ея магазины, ея улицы, ея дома, и хотя дѣйствительность, какъ мы уже заранѣе предвидѣли, опровергла довольно грубо его патріотическія похвальбы, но тѣмъ не менѣе было такъ понятно, что недавнему дикарю, жившему столько лѣтъ въ какой-нибудь полутемной и тѣсной «кучѣ» горнаго ущелья, дешевая роскошь мало-мальски торговаго и люднаго городка съ фонарями и мощеною улицею должна была казаться чуть не Парижемъ своего рода.
Луна взошла уже довольно высоко, и прогулка въ тихую ночь по безмолвнымъ улицамъ незнакомаго городка, послѣ долгаго сидѣнья въ экипажѣ, была не лишняя.
Смотрѣть собственно въ городѣ было рѣшительно нечего; лавки были уже заперты, и только въ нѣсколькихъ кофейняхъ свѣтились гостепріимные огоньки, около которыхъ кучки запоздалыхъ посѣтителей, въ характерныхъ воинственныхъ одеждахъ обоихъ и характерныхъ воинственныхъ позахъ, курили трубки и играли въ карты, освѣщенные красноватымъ отблескомъ огня, и кидая отъ себя рѣзкія, какъ чернила черныя тѣни, точно живыя картины какого-нибудь Рембрандта.