Страница 7 из 33
— Вотъ тебѣ Богъ, поправлю, отвѣчала жена.
Нетвердыми шагами мужикъ поплелся къ шатрамъ.
Вскочила и Дунька.
— Гуляй, дѣвушка, гуляй, а дѣла не забывай, проговорила она, схватывая жестянки съ сахаромъ и кофеемъ и кофейникъ. — Обирай, Матрешка, чашки, да пойдемъ на работу. Чашки потомъ помоемъ, обратилась она къ подругѣ и побѣжала въ казарму запереть въ сундукъ сахаръ и кофе.
Черезъ пять минутъ обѣ дѣвушки вышли изъ казармы и также направились къ шалашамъ на работу.
— Ужасти, дѣвушка, какъ у меня голова трещитъ послѣ вчерашняго! сказала Дунька Матрешкѣ.
— Молчи ужъ… И у меня тоже… Въ обѣдъ непремѣнно нужно хоть по полстаканчику выпить…
— Ладно. Мы какого-нибудь мальчишку пошлемъ передъ обѣдомъ купить крючекъ. Крючка водки съ насъ будетъ довольно. Все-таки голова полегчаетъ.
VII
Обжигало Глѣбъ Кириловичъ Четыркинъ также проснулся тотчасъ послѣ звонка, въ пятомъ часу утра, но продолжалъ лежать и нѣжиться на койкѣ въ своей каморкѣ, находившейся во флигелѣ прикащика. Ему и другому обжигалѣ — старику, который тоже былъ безсемейный, полагалась во флигелѣ прикащика каморка, въ которой и стояли двѣ койки. Каморка была маленькая, объ одномъ окнѣ, такъ. что въ ней еле помѣстились по стѣнамъ двѣ койки. Она была оклеена дешевенькими обоями, которые въ. нѣсколькихъ мѣстахъ отстали и висѣли клочьями;, полъ былъ съ скрипучими половицами и со щелями;. потолокъ, подбитый картономъ и оклеенный бѣдой когда-то глянцевой бумагой, надулся и тоже отвисъ. Не взирая на такое убожество каморки, не взирая на ободранную койку старика-обжигалы, на которой былъ разостланъ только овчинный тулупъ и лежала. промасленная и тощая какъ блинъ подушка въ грязной тиковой наволочкѣ, обжигало Глѣбъ Кириловичъ постарался украсить свой уголокъ и придать ему нѣкоторый комфортъ. Койка его имѣла тюфякъ, красное байковое одѣяло и двѣ подушки въ чистыхъ свѣтлаго ситца наволочкахъ. Надъ койкой висѣлъ коверъ изъ грубой шерсти, какимъ обыкновенно покрываютъ лошадей, а на коврѣ было прикрѣплено маленькое зеркало съ перекинутымъ черезъ него полотенцемъ съ шитыми красной бумагой концами. Надъ изголовьемъ на полочкѣ помѣщалась небольшая икона въ серебряной оправѣ, а подъ полкой висѣло дешевое ружье тульской работы. Иногда въ свободное время Глѣбъ Кириловичъ любилъ ходить поохотиться на болотѣ за утками. Около койки стоялъ большой крашеный сундукъ съ одежей, бѣльемъ и книгами, запертый большимъ висячимъ замкомъ. Сундукъ этотъ, покрытый также ковромъ, служилъ вмѣстѣ съ тѣмъ и сидѣньемъ, такъ какъ рядомъ съ нимъ помѣщался некрашеный столъ, на которомъ была наброшена красная бумажная скатерть. На этомъ столѣ стояла чайная посуда Глѣба Кириловича.
Глѣбъ Кириловичъ нѣжился на койкѣ потому, что смѣнять у печныхъ камеръ старика-обжигалу ему нужно только еще въ 8 часовъ утра. Онъ лежалъ и покуривалъ папироску, а въ воображеніи его носился образъ задорно-бойкой, хорошенькой, но въ конецъ испорченной заводскою средой Дуньки. «Золотая дѣвушка могла-бы быть, ежели-бы не якшалась съ пропойной командой, думалось ему. И сердце у ней доброе, и работящая она, а вотъ гулять по праздникамъ въ трактирѣ любитъ и самое себя въ грошъ не ставитъ. Главное, что нѣтъ около нея такихъ людей, съ которыхъ-бы она могла примѣръ брать, которые-бы могли ее отвлечь отъ нашихъ пропойцъ и на хорошее наставить, чтобы она держала себя въ акуратѣ. Есть двѣ-три хорошія семейныя женщины, да имъ не до нея: и работать надо, и дѣтей куча. Меня-же она не слушаетъ, не вѣритъ мнѣ, да и не умѣю я съ ней разговаривать. Не такъ съ ней надо разговаривать, не такъ. А какъ, не знаю»…
Глѣбъ Кириловичъ потянулся, поднялся съ койки, одѣлся и, накинувъ на шею полотенце, отправился умываться въ кухню. Въ всплескахъ воды у рукомойника ему слышался веселый смѣхъ Дуньки, ея мягкій, пріятный голосъ.
«Кабы остепенилась, хорошей-бы женой и хозяйкой могла быть, мелькало у него въ головѣ. Вѣдь у ней и одежа всякая въ порядкѣ. Не неряха она: когда вонъ чай или кофей пьетъ, то чашку и блюдечко и ложку полотенцемъ-то ужъ третъ, третъ. Кофейникъ у нея мѣдный горомъ-горитъ, что твое зеркало, хоть смотрись въ него».
Утершись полотенцемъ и вѣшая его опять на прежнее мѣсто надъ зеркаломъ, онъ подумалъ, что какъ-бы пріятно было имѣть фотографическую карточку Дуньки, чтобы повѣсить ее надъ койкой и каждый день любоваться ею.
«Попробую ее попросить, чтобъ съѣздила какъ-нибудь со мной въ городъ и снялась въ фотографіи. Два портретика-бы съ нея снялъ: одинъ ей, а другой мнѣ… Вотъ такъ-бы надъ койкой на этомъ мѣстѣ въ рамочкѣ-бы и повѣсилъ», мечталъ Глѣбъ Кириловичъ.
Кухарка прикащика внесла самоваръ и поставила на столъ. Глѣбъ Кириловичъ принялся заваривать чай.
«Вотъ теперь самъ чай завариваю, а ужъ тогда она-бы заваривала, думалось ему. А я-бы ей на каждый день баранковъ, а по праздникамъ-бы варенья. У меня-бы ужъ она въ праздникъ безъ варенья за чай не садилась. А ужъ улыбка-то какая у ней»!
Глѣбъ Кириловичъ зажмурилъ глаза и покрутилъ головой.
«И матку ейную можно-бы было съ мѣста снять. Обѣ-бы въ обрѣзку на заводъ; ходили, а между дѣломъ хозяйствомъ-бы занимались. Я обжигало, а онѣ въ обрѣзку… Втроемъ-то при трезвенномъ поведеніи можно-бы было много заработать. А когда-бы у насъ дѣти пошли, матка ейная дѣтей нашихъ пестовала-бы», продолжалъ мечтать Глѣбъ Кириловичъ, сидя за самоваромъ и попивая чаекъ съ лимономъ.
Лимонъ онъ досталъ изъ сундука. Это былъ уже початый лимонъ, прикрытый корочкой и завернутый въ бѣлую чистую бумагу. Отрѣзавъ кусокъ складнымъ ножикомъ, онъ опять прикрылъ лимонъ корочкой, опять завернулъ его въ бумагу и спряталъ снова въ сундукъ. Во всемъ у Глѣба Кириловича видна была хозяйственность. Сахаръ и чай помѣщались у него не въ бумажкахъ, а въ жестянкахъ изъ-подъ леденцовъ.
«По праздникамъ пирогъ-бы пекли, по вечерамъ бы читалъ ей книжку. Пѣсни она любитъ — пѣсенникъ-бы ей читалъ. Только-бы она перестала гулять съ заводскими, только бы она перестала въ трактиръ ходить и это проклятое пивище пить», носилось въ воображеніи Глѣба Кириловича,
Напившись чаю, онъ почистилъ щеткой пиджакъ и вышелъ на дворъ завода. Посмотрѣвъ на свои серебряные часы, онъ увидѣлъ, что они показывали еще только седьмой часъ. Идти и смѣнять у печей обжигалу-товарища было еще рано. Онъ потоптался на одномъ мѣстѣ, подумалъ, спросилъ какую-то бабу, около какого шалаша Дунька работаетъ и отправился къ ея шалашу навѣстить ее.
Баба тотчасъ-же подскочила къ другой бабѣ и, кивнувъ на удалявшагося Глѣба Кириловича, сказала:
— Къ Дунькѣ обжигало-то пошелъ. Такъ сзади ея и ходитъ. Страсть, какъ распалившись на нее, а она съ другими гуляетъ, а отъ него рыло воротитъ.
— Знаю, отвѣчала другая баба. — Дура дѣвчонка, безъ понятіевъ къ жизни. Другая-бы на ея мѣстѣ забрала-бы его въ руки да и окрутила-бы на себѣ.
— Она, вишь ты, гулять любитъ, пѣсни играть, ну, а онъ веселость не поддерживаетъ, — вотъ черезъ это самое онъ ей и нелюбъ.
— Мало-ли что нелюбъ. А ты все-таки имѣй понятіе къ жизни. Вѣдь онъ обжигало, вѣдь онъ пятьдесятъ рублевъ въ мѣсяцъ получаетъ отъ хозяина, не мотыга, не пьющій, вина капли въ ротъ не беретъ.
— Конечно, Дунька глупа.
— Да еще какъ глупа-то. Нѣтъ на нее здѣсь вразумительнаго человѣка, а то-бы взять хорошую орясину да орясиной ее какъ слѣдуетъ.
Бабы поговорили и разошлись.
VIII
Глѣбъ Кириловичъ миновалъ заводскія жилыя постройки и вышелъ на задворки. Дорога была неровная. Пришлось идти рытвинами, поросшими травой и ольховой зарослью. Рытвины эти образовались послѣ выемки глины на кирпичъ. Онъ прошелъ мимо двухъ мельницъ, на которыхъ размалывается глина. На одной мельницѣ работали. Двѣ тощія со ссаженными боками клячи, подгоняемыя мальчишками-погонщиками, вертѣли воротъ, приводящій мельницу въ движеніе, и нѣсколько землекоповъ или земляниковъ, какъ ихъ обыкновенно называютъ на заводѣ, подвозили на тачкахъ по доскамъ глину, и валили ее въ воронку мельницы. Другіе земляники вывозили тоже на тачкахъ уже размолотую глину, доставляя ее къ шатрамъ, гдѣ порядовщики формовали кирпичъ. Вторая мельница стояла въ бездѣйствіи. Мальчишки погонщики привели лошадей, но земляники понедѣльничали и на работу не явились. Понуря головы, стояли въ хомутахъ ободранныя замученныя лошади. Двое мальчишекъ сидѣли на опрокинутыхъ тачкахъ и покуривали папироску, передавая ее другъ другу изо рта въ ротъ. Показались шатры, то есть невысокіе навѣсы со множествомъ полокъ, на которыхъ лежалъ заготовленный для обжиганія кирпичъ-сырецъ. Около шатровъ стояли столы съ закраинами съ трехъ сторонъ и на нихъ лежали деревянныя формы, въ которыхъ формуется кирпичъ, но рабочихъ около столовъ было видно очень мало. Порядовщицы еще кой-гдѣ виднѣлись, но порядовщиковъ не было. Заводскій понедѣльникъ сказывался во всей своей силѣ. Показалась свѣжая выемка, изъ которой брали глину, но и здѣсь копались только два земляника, дѣйствуя заступами и накладывая глину на тачки. За выемкой шли опять шатры. Пройдя: два-три шатра, Глѣбъ Кириловичъ услышалъ голосъ Дуньки и вздрогнулъ. Дунька перекликалась съ земляникомъ и требовала размолотой глины, въ которой у ней былъ недостатокъ. Полупьяный съ похмелья земляникъ ругалъ Дуньку самой скверной бранью. Глѣбъ Кириловичъ тотчасъ-же набросился на земляника.