Рыболовы

Егерь улыбнулся.

— Надо по деревнѣ бабъ поспрошать. Есть у нихъ… Какъ не быть… — отвѣчалъ онъ и опять продолжалъ:- Третьяго дня господинъ Ваганцевъ пріѣхали, пошли на болото, сѣли, выпили всю свою фляжку, потомъ набрали неспѣлой брусники, положили все это въ фляжку — съ тѣмъ и уѣхали.

— Гмъ… И ничего не убилъ? — спросилъ охотникъ.

— Изъ подъ носа дичь вылетала. Я имъ указывалъ… Два промаха дали, потомъ махнули рукой и говорятъ: «наплевать». Тѣмъ и дѣло кончилось.

— Ты мнѣ, Холодновъ, все-таки бѣлыхъ-то грибовъ разыщи, когда въ деревню вернемся.

— Разыщу, разыщу, ваша милость.

— Да ежели есть черника у кого набрана, то я и черники фунтовъ десять купилъ-бы. И кисель, и пироги изъ черники прелесть что такое.

— Какъ черники не быть! И чернику найдемъ.

— Ну, то-то… Теперь ей время. Вонъ сколько ягодъ повсюду…

Охотникъ присѣлъ къ кочкѣ, сталъ собирать ягоды черники и отправлялъ ихъ въ ротъ.

— А по веснѣ, сударь, такъ у насъ просто смѣху подобно, что было! Кто не пріѣдетъ изъ охотниковъ — сейчасъ березовыя почки для вина собирать. Наломаетъ березовыхъ вѣтвей съ почками, набьетъ себѣ яхташъ — вотъ тебѣ и дичь. Съ тѣмъ и домой возвращается. А теперь другая сибирь — рябина для водочнаго настоя…

— Ахъ, да… Вотъ хорошо, что напомнилъ… — подхватилъ охотникъ. — Наломай-ка ты мнѣ, Холодновъ, рябины. Жена даже просила, чтобы я рябины привезъ.

— Слушаю-съ.

— Да давай ломать сейчасъ. Вонъ сколько рябины. И надо полагать, самая спѣлая. Ломай вонъ съ того дерева, а я съ этого ломать буду.

Охотникъ остановился около одного дерева, а егерь около другого и начали ломать грозды рябины. Егерь улыбался, крутилъ головой и бормоталъ:

— Оказія! Почитай, что всѣ наши господа охотники на одинъ покрой…

— Тутъ рябины на цѣлую четверть водки хватитъ, — говорилъ охотникъ, уминая въ своемъ яхташѣ вѣтки рябины съ гроздями ягодъ.

— Какое на четверть! Тутъ вы, сударь, можете смѣло полведра настоять, — отвѣчалъ егерь. — Даже на полведра и на четверть хватитъ.

— Ну, тѣмъ лучше. Да и на самомъ дѣлѣ пріятно, что не съ пустымъ яхташемъ домой возвращаешься. Поди, разбери, что тамъ. Въ рябинѣ можетъ быть и дичь.

— Развѣ ужъ больше не думаете ходить? А я было думалъ…

— Нѣтъ, довольно. Усталъ я — вотъ въ чемъ дѣло. Мы вѣдь достаточно бродили. Я такъ думаю, что мы верстъ восемь прошли.

— Что вы, ваша милость! И трехъ верстъ не прошли.

— Ну, вотъ… Ежели ужъ не восемь, то шесть верстъ навѣрное.

— Помилуйте… Да вѣдь мнѣ мѣста-то извѣстны. Вѣдь намъ теперича, ежели вотъ такъ наискосокъ пойти, то черезъ четверть часа мы въ деревнѣ.

— Такъ вѣдь мы шли не наискосокъ. Мы колесили. Но въ деревню я еще все-таки не пойду. У меня аппетитъ разыгрался и мнѣ хочется поѣсть въ лѣсу на легкомъ воздухѣ. Ты покажи-ка мнѣ поудобнѣе мѣстечко, гдѣ-бы можно было поудобнѣе расположиться, — обратился охотникъ къ егерю.

— Да вотъ тутъ на опушкѣ полянка. И мѣсто сухое, и пеньки есть. Пожалуйте.

— Можетъ быть далеко? Такъ ужъ тогда лучше я здѣсь. Усталъ я очень. А докторъ мнѣ сказалъ такъ, чтобы и моціонъ былъ, и чтобы не очень утомляться.

— Четверти версты не будетъ.

— Ну, веди.

Егерь и охотникъ зашагали. Охотникъ то и дѣло останавливался, рвалъ чернику и ѣлъ ее.

— Какая вкусная ягода, ежели ее прямо съ кустовъ снимать, — говорилъ онъ. — Одно только, что вотъ наклоняться надо, а я страсть какъ усталъ.

— Непривычны къ ходьбѣ стало быть, ваше благородіе.

— Какая же привычка? Откуда? Занятія мои — письменныя, все больше сидишь. Ну, вечеромъ поѣдешь куда-нибудь въ загородный садъ и тамъ развѣ сдѣлаешь легкій моціонъ. Да и тамъ больше сидишь въ креслѣ и смотришь представленіе. Въ антрактахъ развѣ пройдешься по саду.

— Привыкать надо, ваша милость, къ ходьбѣ-то.

— Да, да… То же самое мнѣ и докторъ говоритъ. «Вы, говоритъ, охотой займитесь». Вотъ по его-то совѣту я и записался въ общество охотниковъ.

— Охота, коли ежели кто къ ней пристрастится, да настоящимъ манеромъ займется — любопытная вещь. Не оторвался бы, — произнесъ егерь.

— Я привыкну. Непремѣнно къ зимѣ привыкну, — отвѣчалъ охотникъ.

— Зимой у васъ зайцевъ много. Облаву будемъ дѣлать.

— Да, да… На зайцевъ должно быть очень интересно… Скоро мы, однако, дойдемъ? У меня ноги подламываются.

— Да вотъ, пришли ужъ. Выбирайте только мѣсто посуше. Вотъ пеньки на пригоркѣ… И видъ на овражекъ чудесный.

— Ну, вотъ здѣсь мы и расположимся. Досадно, что я бурку свою не захватилъ. Я бурку себѣ хорошую кавказскую для охоты купилъ. Жарко только было въ ней ѣхать-то. Вонъ какая теплынь стоитъ. Или не сыро?

— Не сыро. Смѣло садитесь.

— Ну, то-то. Я, братъ, боюсь ревматизмы себѣ нагулять. Три года тому назадъ я получилъ ихъ въ яхтъ-клубѣ во время катанья на лодкѣ и на силу избавился.

— Садитесь на пенекъ.

— Вотъ такъ я и думаю.

Охотникъ помѣстился на пень и сталъ вынимать изъ жестяной коробки, прикрѣпленной къ поясу, бутерброды и разныя закуски, аккуратно уложенныя.

— Супруга наготовила? — спросилъ егерь.

— Да… Женщины, онѣ вообще на этотъ счетъ мастерицы. Жена… Вотъ потому-то мнѣ и хочется ей угодить въ свою очередь и привезти какого-нибудь гостинца. Здѣсь у васъ раковъ нельзя-ли достать? Вотъ я ей и свезъ бы…

— Сколько угодно. Стоитъ только мальчишкамъ заказать.

— Такъ вотъ ты мнѣ, братецъ, закажи на деревнѣ бѣлыхъ грибовъ, черники и раковъ. Только ты мнѣ раковъ-то покрупнѣе.

— Да вѣдь ужъ это какіе мальчишкамъ попадутся. Здѣсь у насъ ракъ мелкій.

— Ну, все равно. Такъ вотъ я женѣ съ охоты рябины, черники, раковъ и бѣлыхъ грибовъ.

— Клади съ вами много будетъ.

— Садись. Что стоишь-то! — кивнулъ охотникъ егерю. — Я и тебя попотчую. Видишь, сколько мнѣ жена наготовила всякаго добра на охоту. Садись.

— Ничего, ваше благородіе, постоимъ. Я передъ настоящими господами привыкъ стоять, а вы, я вижу, баринъ настоящій, — отвѣчалъ егерь.

— Ну, что тутъ… Садись… Я не люблю церемоніи.

— Коли приказываете, то я не смѣю ослушаться.

Егерь присѣлъ на пень и продолжалъ:

— Я, баринъ, настоящимъ господамъ служить умѣю. Я ученый. Я весь свой вѣкъ среди господъ скороталъ, а только мало нынче настоящихъ господъ-то среди охотниковъ. Вотъ у насъ въ охотничій-то домъ наѣзжаютъ! Вы меня извините, а это что за народъ! Какой это народъ! Непріятно и служить-то. Купцы, мѣщане. Да это бы еще ничего, коли купцы-то, а приказчики разные, трактирщики. Вонъ къ намъ трактирщикъ ѣздитъ. Какъ я ему настоящимъ манеромъ служить буду, коли онъ, можетъ статься, такой же крѣпостной человѣкъ былъ, какъ и я! А господъ я люблю — и для нихъ готовъ…

Охотникъ отвинтилъ стаканчикъ отъ горлышка франтовской фляжки, налилъ себѣ, выпилъ, опять налилъ и, подавая стаканчикъ егерю, сказалъ:

— На-ка… Подкрѣпись.

Егерь покачалъ головой и отвѣчалъ:

— Увольте-съ… Не потребляю.

— Какъ? Егерь, при охотничьемъ домѣ живешь и не пьешь! — воскликнулъ съ удивленіемъ охотникъ.

— Мнѣ выпить такой стаканчикъ, ваша милость, такъ ужъ послѣ него море водки подавай — вотъ я и крѣплюсь. Я съ зарокомъ. Не пью и не надо. Выпью — море подавай.

— Это вѣдь нехорошо. Зачѣмъ такъ? А ты пей умѣренно.

— Я, ваше высокоблагородіе, испорченъ. Меня теща покойница испортила, умирая заклятіе не сняла — и вотъ я мученикъ. Не пью — и не надо. Но разъ въ годъ, передъ зимнимъ Николой, начинаетъ меня сосать подъ сердцемъ и просить водки. И ужъ тутъ меня запирай… — разсказывалъ егерь. — Своей воли не имѣю, но ежели взаперти выдержать день десять — спасенъ. Ругаться буду, просить, умолять, чтобы вина дали, но не дадутъ — спасенъ. Третьяго года меня такъ хранили и все обошлось благополучно, а вотъ въ прошломъ году не доглядѣли — и я все съ себя спустилъ. Двѣ недѣли безъ просыпу… А потомъ какъ начало отворачивать и видѣнія начались. Больше мѣсяца я прохворалъ и голъ какъ соколъ остался.