Рыболовы

— Хотите пари держать, что найдутъ? — воскликнулъ докторъ. — Положительно гдѣ-нибудь въ кустахъ околѣваетъ.

— Ну, что за пари!

— Ага, боитесь! А я-бы въ лучшемъ видѣ на три рубля пари подержалъ.

Пауза. Прошли молча съ четверть версты. Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, нашелъ еще красный грибъ и спряталъ его въ сумку.

— А вѣдь нѣтъ дичи-то. Егерь правъ, что сюда, вскорѣ послѣ воскресенья, нельзя ѣздить. Воскресные охотники все распугаютъ. Вчера воскресенье и здѣсь, говорятъ, было такое сборище, что страсть, сказалъ онъ.

— А все-таки я радъ, что поразмялся и пропотѣлъ, — отвѣчалъ докторъ. — И, наконецъ, все-таки не безъ дѣла. Я вредную птицу уничтожилъ.

— Опять про ястреба?

— А вы все сомнѣваетесь? Удивительно странный человѣкъ.

— Ну, хорошо, хорошо. Чѣмъ-бы дитя ни тѣшилось… Все-таки вы пострѣляли, ружье попробовали, а я и того нѣтъ.

— Такъ кто-жъ вамъ мѣшаетъ! Жарьте въ воронъ. Тоже вредныя птицы для дичи. Вы знаете, сколько онѣ мелкихъ выводковъ уничтожаютъ! Вонъ двѣ вороны. Стрѣляйте.

— Ну, что! Не стоитъ. Нѣтъ, я думаю здѣсь голубиную садку устроить… Сговориться человѣкамъ десяти, привезти голубей изъ города и устроить стрѣльбу въ голубей на призы. Это очень интересно. Десять человѣкъ по десяти рублей сложатся сто рублей. Половину на призы, половину на пирушку. А ежели набрать пятнадцать человѣкъ, то вѣдь сто пятьдесятъ рублей образуется. Нѣтъ, право, и устрою… Я сегодня-же составлю подписной листъ и передамъ его егерю. Вы подпишитесь?

— Смотрите, смотрите… Ваша собака стойку дѣлаетъ! — воскликнулъ докторъ.

— Ахъ, да… Дѣйствительно. Наконецъ-то кое-что попалось.

— Тише говорите.

Охотники приготовились и взяли ружья на перевѣсъ.

— Кому стрѣлять? — шопотомъ спросилъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Да ужъ стрѣляйте вы. Ваша собака стойку дѣлаетъ.

— Мнѣ нехочется васъ-то обидѣть. Давайте ужъ вмѣстѣ стрѣлять. Стрѣляйте и вы… Однако, что-же это?.. Смотрите, она уже что-то нюхаетъ въ кустахъ. Нѣтъ, это не дичь.

— Нѣтъ-ли барсуковой норы? Осторожнѣе, осторожнѣе подходите.

— Да я и такъ осторожно.

Охотники тихо приблизились къ кустамъ ракитника и раздвинули вѣтви. Въ кустахъ лежалъ внизъ лицомъ мужикъ.

— Фу, ты пропасть! Ну, дичь! — воскликнулъ докторъ.

— Мертвый или пьяный? Смотрите, онъ не дышетъ. Это мертвый, — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, и тронулъ мужика ногой въ бокъ.

Мужикъ пошевелилъ рукой.

— Пьяный, должно быть, — отвѣчалъ доктору наклонился надъ мужикомъ, потрясъ его за руку и крикнулъ:- Почтенный! Ты чего тутъ?

— Постой… Не замай… — послышался откликъ.

— Вставай! Нечего тебѣ тутъ валяться на сырой землѣ. Еще простудишься.

Мужика начали расталкивать. Онъ приподнялся, посоловѣлыми глазами посмотрѣлъ на охотниковъ и сталъ почесывать у пазухи. Черезъ минуту онъ зѣвнулъ и проговорилъ:

— Гдѣ купецъ-то?

— Какой купецъ? — спросилъ докторъ.

— Да нашъ купецъ… Купецъ Аникій Митрофанычъ. Фу, ты пропасть! Да какъ-же это я заснулъ-то? Повелъ я утречкомъ Аникія Митрофаныча въ Калиново къ бабенкѣ тутъ одной… Вы, господа, его ищете, что-ли? Аникія Митрофаныча?

— Ничего мы не ищемъ. Мы охотимся, ну, а наша собака и нашла тебя.

— Охо-хо-хо! — зѣвалъ мужикъ. — Какъ-же это я уснулъ-то? Вы изъ Зеленова?

— Да, изъ Зеленова.

— И я зеленовскій. Ахъ, ты шутъ! Да гдѣ-же купецъ-то?

— Никакого мы купца не знаемъ. А вотъ нашли тебя и думали, что ты мертвый.

— Зачѣмъ мертвымъ быть! Мы сегодня рано утречкомъ съ купцомъ загуляли, да и съ вечера были хвативши. Купецъ вашъ-же охотникъ. Онъ тутъ съ субботы чертитъ. Хорошій купецъ, ласковый… «Все, говоритъ, мужской полъ, да мужской полъ, а мнѣ, говоритъ, съ мужскимъ поломъ пить надоѣло и скучно. Приведи, говоритъ, ты меня къ такой бабѣ, которая-бы разговорить меня могла». Тьфу! Одолжите, господинъ, окурочка покурить.

Докторъ далъ. Мужикъ затянулся окуркомъ, хотѣлъ подняться, но не удержался на ногахъ и опять упалъ въ кусты.

— Вотъ какъ разлежался! Вѣдь это земля меня притягиваетъ, — пробормоталъ онъ. — Тьфу! Неужто купецъ-то ушелъ? «Желаю, говоритъ, видѣть бабу, которая-бы меня разговорила»… Вашъ-же охотникъ… Ну, у насъ есть такая баба въ Калиновкѣ… Василиса Андреевна… Повелъ я его къ ней… Сѣли тутъ, выпили…

— Пойдемте, докторъ… Ну, его… — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Постойте… Погодите, Викентій Павлычъ… А молодая и красивая эта баба? — заинтересовался докторъ.

— Ахъ, бабникъ, бабникъ! Пойдемте.

— Погодите. Красивая эта баба?

— Да ужъ баба — одно слово — мое почтеніе! Самая веселая. Ты ей слово, а онъ десять. И пѣсни пѣть горазда. Ахъ, купецъ, купецъ! Тьфу!

— Постой. Далеко эта баба живетъ?

— Вдова-то? Василиса-то Андреевна?.. Мы гдѣ теперича, баринъ, будемъ?

— Да мы на Разваловомъ болотѣ.

— На Разваловомъ болотѣ? Ну, такъ вотъ тутъ сейчасъ…

— Можешь ты насъ къ этой бабѣ проводить?

— Полноте, докторъ, бросьте… — останавливалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Отчего-же не пройтиться? По крайности увидимъ, какая тутъ дичь есть, которая можетъ купца отъ скуки разговорить. Можешь ты, говорю, проводить насъ съ этой бабѣ? — спрашивалъ мужика докторъ.

— Могу, ваше сіятельство, въ лучшемъ видѣ могу.

— Ну, веди.

Мужикъ поднялся и, шатаясь, повелъ охотниковъ.

— Оставьте, докторъ… Ну, что вамъ за охота! — все еще отговаривалъ доктора товарищъ.

— Нравы хочу наблюдать. У этой бабы чаю напиться можно?

— Въ ведро самоваръ держитъ, — отвѣчалъ мужикъ. — Вдова, одно слово — ягода.

— Вотъ видите, Викентій Павлычъ, какъ хорошо. Чаю напьемся у ней, а поѣсть пойдемъ къ себѣ въ охотничій домъ въ Зеленово. Веди, почтенный, веди.

Мужикъ остановился, поправилъ шапку и, улыбаясь, сказалъ:

— Ослабъ я, ваша милость, очень… Сильно ужъ земля къ себѣ притянула — вотъ ноги и шатаются. Ежели-бы намъ отъ вашей чести стаканчикъ въ подкрѣпленіе…

— Ну, пей, пей… Вотъ тебѣ…

Докторъ отвинтилъ отъ горла фляжки стаканчикъ, налилъ настойки и далъ мужику. Мужикъ выпилъ.

— Вотъ за это благодаримъ покорно. Теперь черезъ это лекарствіе мы куда угодно можемъ живо… Одна нога здѣсь, другая тамъ.

Мужикъ повеселѣлъ. Докторъ и охотникъ, одѣтый тирольцемъ, шли за намъ.

Полупьяный мужикъ, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленныхъ деревьевъ, шелъ впереди охотниковъ и бормоталъ:

— И куда это купецъ мой дѣваться могъ ума не приложу! Пили вмѣстѣ. Если я былъ пьянъ и онъ долженъ быть пьянъ, коли меня сморило и я уснулъ въ лѣсу, стало быть и онъ долженъ былъ уснуть, потому мы съ нимъ душа въ душу… Онъ стаканчикъ, и я стаканчикъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! Вотъ что, господа честные, ваше благородіе… Не завалился-ли онъ какъ-нибудь въ другіе кусты? — обратился мужикъ къ слѣдовавшимъ за нимъ охотникамъ. — Меня-то вы нашли и разбудили, а его-то нѣтъ.

— Веди, веди. Показывай, гдѣ твоя магическая баба Василиса Андреевна, которая отъ тоски разговорить можетъ, — сказалъ докторъ.

— Бабу мы найдемъ, насчетъ этого будьте покойны… А вотъ Аникія-то Митрофаныча больно жаль. И навѣрное онъ, сердечный, гдѣ-нибудь въ кустахъ.

— Да Аникій-то Митрофанычъ твой изъ гостинодворовъ, что-ли? — спросилъ мужика охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Во, во, во… Краснымъ товаромъ въ рынкѣ торгуетъ.

— Ну, такъ успокойся. Онъ уже давнымъ давно около охотничьей избы сосѣдскихъ куръ стрѣляетъ. Мнѣ давеча про него нашъ Егоръ Холодновъ сказывалъ.

— Ну?! — протянулъ мужикъ. — Какъ-же онъ меня-то въ кустахъ забылъ и одинъ ушелъ? Вѣдь другъ, первый другъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! А только доложу вамъ, господа, и душа-же человѣкъ! Вотъ душа-то! Себѣ стаканчикъ — мнѣ стаканчикъ; себѣ бутылку пива — мнѣ бутылку пива. И все въ этомъ направленіи.

— Ты къ бабѣ-то веди, а разговаривай поменьше, — перебилъ мужика докторъ.