Рыболовы

— Такъ зачѣмъ-же ѣздите, если знаете, что здѣсь такія несчастныя мѣста!

— Я? А затѣмъ, что если не буду ѣздить сюда, то при моей анаѳемской сидячей жизни живо жировое перерожденіе сердца наживешь. Нуженъ-же какой-нибудь моціонъ. Началъ было ежедневно на бильярдѣ играть — убыточно, да и движенія безъ воздуха. Съ маркеромъ играть — непріятно; такъ съ кѣмъ-нибудь начнешь — просятъ заинтересовать партію. Игрокъ я плохой — ну, рубли и летятъ. Что съ паціента получишь, то партнеру и отдашь. Практика-то наша не ахтительная. Сами знаете, въ Петербургѣ врачей, что собакъ. А! Старина, — обратился докторъ къ раскланивающемуся передъ нимъ старику-егерю Холоднову. — Здравствуй, здравствуй! Зачѣмъ это вы, Викентій Павлычъ, его съ собой взяли? — спросилъ онъ охотника, одѣтаго тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Да такъ… Все-таки онъ лучше здѣшнія хорошія мѣста знаетъ. Кромѣ того, и для компаніи. Вдвоемъ-то все веселѣе ходить.

— Отошлите его. Старыя кости покоя требуютъ. Лучше пусть онъ намъ дома яицъ на яичницу раздобудетъ. Мы часика два побродимъ, да и вернемся закусить. Ступай, старикъ, ступай домой.

— Я ужъ и то его посылалъ. Оказывается, что онъ боленъ. Простудился, что-ли.

— Не простудился, а животомъ стряхнулся, отвѣчалъ егерь. — Все нѣтъ-нѣтъ ничего, а вдругъ подъ сердце и подкатитъ, и отдастъ въ пояса.

— Грибами не обожрался-ли? Здѣсь вы живете въ грибномъ царствѣ, - сказалъ докторъ.

— Говорю, стряхнулся. Дрова кололъ — вотъ и стряхнулся. Кабы обожраться — ныло-бы меня, а то подъ сердце подкатываетъ. Найдетъ — и подкатитъ.

— Ну, ступай домой, Холодновъ. Да вотъ про грибы-то я вспомнилъ. Ты намъ раздобудь и грибовъ на деревнѣ, да и съ сметанкой… Сметанка, поди, тоже вѣдь здѣсь найдется. Ну, съ Богомъ! Возьми мой чехолъ отъ ружья и отправляйся.

— Вы-бы, докторъ, его полечили да прописали что-нибудь, — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ. — Въ самомъ дѣлѣ человѣкъ нездоровъ. Шелъ, шелъ со мной давеча и вдругъ его схватило.

— Ну, ладно. Вернемся въ охотничью избу, такъ я его осмотрю. Можно что-нибудь прописать. Только вѣдь онъ все равно лечиться не будетъ. Я его знаю…

— Отчего? — задалъ вопросъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ. — Отчего лечиться не будешь, Холодновъ?

— Да вѣдь что-жъ лечиться-то, коли не поможетъ. У меня это временемъ. Найдетъ — и отойдетъ. Вотъ какъ желтый листъ полетитъ съ дерева, каждый годъ схватываетъ, такъ гдѣ-жъ имъ помочь.

— Да вѣдь онъ докторъ.

— Эхъ, сударь! Не въ обиду имъ будь сказано, ученые доктора не знаютъ, какъ простого человѣка лечить. Ужъ я къ старухѣ ходилъ. Старуха меня растирала и горшокъ накидывала — и то не помогло. У насъ старуха хорошая. Ужъ ежели старуха не помогла, такъ гдѣ-же имъ-то помочь!

— Вотъ видите! — кивнулъ докторъ на егеря. У насъ съ нимъ разговоровъ-то насчетъ медицины было да и перебыло. Ну, ступай, Холодновъ, и хлопочи насчетъ ницъ и грибовъ. Аяксъ! Фю-ю! свистнулъ докторъ собаку.

— Да здѣсь онъ, здѣсь. Вонъ съ моей собакой нюхается, — указалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ. — Двѣ собаки и два охотника… — прибавилъ онъ. — А какъ будетъ, если мы утку увидимъ? Кому стрѣлять?

— Утка не бываетъ одна. Ихъ всегда нѣсколько вмѣстѣ. Вмѣстѣ и выстрѣлимъ. Что убьемъ, то подѣлимъ, — отвѣчалъ докторъ.

— А одну утку убьемъ?

— Ну, чья собака принесетъ — того и утка. Да я, батенька, не изъ-за дичи. Богъ съ ней съ дичью. Будетъ утка — вы ее и берите себѣ. Я даже не люблю дикихъ утокъ. То-ли дѣло хорошая доморощенная утка да съ груздемъ

— Однако, вы, докторъ, большой охотникъ до жирнаго.

— Грѣшный человѣкъ — люблю. Вотъ оттого-то меня и разноситъ. Но при моціонѣ — ничего.

— Напрасно вы грибовъ-то да яичницу заказали Холоднову. У меня привезены съ собой ветчина и отличныя сосиски.

— Мы и ветчины съ сосисками… Доброму вору все впору. Я два-то часа проброжу по болоту, сгоню съ себя семь потовъ, такъ вернусь какъ крокодилъ голодный.

— Нѣтъ, я къ тому, что грибы въ сметанѣ, ветчина, сосиски — все на подборъ трудно переваримое.

— У меня есть съ собой отличное топливо для усиленія варки желудка.

Докторъ ударилъ себя по фляжкѣ.

— И у меня двѣ бутылки мадеры въ охотничьей избѣ осталось, — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Такъ чего-жъ вы хотите! При такой усиленной топкѣ мы топоръ переваримъ.

— У васъ настой какой-нибудь въ фляжкѣ?

— Отъ семи болѣзней, какъ говоритъ мой одинъ знакомый купецъ, Про средневѣковой жизненный эликсиръ слыхали? Такъ вотъ это онъ самый и есть.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, какая у васъ настойка?

— Все тутъ. Тутъ и ипекакуана, тутъ и трефоль, и александрійскій листъ, и мята и полынь. Знакомому калашниковскому купцу я этотъ настой прописалъ, такъ онъ и самъ, и вся его семья отъ всѣхъ болѣзней имъ лечатся. А вы зачѣмъ?..

— Да такъ… — улыбнулся охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, и спросилъ: — Вы мнѣ скажите: отъ изжоги онъ помогаетъ?

— Въ лучшемъ видѣ. Ну, такъ вотъ я давеча, пріѣхавъ въ охотничій домъ, напился чаю съ топлеными сливками и мнѣ что-то не то жжетъ, не то мутитъ.

— Такъ вы-бы давно сказали! — воскликнулъ докторъ, хватаясь за фляжку у пояса. — Садитесь. Сейчасъ я вамъ отпущу дозу. Садитесь на пенекъ. Вонъ пень.

— Да я и такъ.

— Садитесь, говорю вамъ. Я и самъ сяду на кочку. Стоя нельзя. Никакого дѣйствія не будетъ имѣть.

— А закусить есть чѣмъ? У меня ничего съ собой нѣтъ. Я все въ охотничьемъ домѣ оставилъ.

— А вотъ березовымъ листомъ. А не листомъ, такъ вонъ кустъ брусники виднѣется. Пейте…

Докторъ протянулъ стаканчикъ, наполненный изъ фляжки. Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, выпилъ.

— Ну, что чувствуете? — спрашивалъ докторъ, наливая и себѣ стаканчикъ.

— Да пока еще ничего не чувствую. А вотъ сейчасъ почувствуете и велію радость, и взыграніе сердца. Шестьдесятъ градусовъ, батенька, въ лекарствѣ-то. Ваше здоровье!

Докторъ выпилъ, сморщился, крякнулъ и прибавилъ:

— Закусывайте березовымъ листомъ-то, закусывайте.

— Нѣтъ, ужъ я лучше брусникой, — потянулся къ кусту брусники охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— А я такъ листикомъ… Не вредитъ. Пожую и сплюну. Ну, теперь на привалѣ скрутить папироску, закурить, да и айда прямо на болото, — сказалъ докторъ, вытаскивая изъ кармана табачницу.

Докторъ и охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, уже около часа бродили по кочковатому болоту, поросшему лознякомъ и ракитой. Попадались и оазисы осиноваго молодятника, перемѣшаннаго съ мелкимъ березнякомъ. Въ сумкахъ охотниковъ до части добычи лежали только по три красныхъ гриба. Докторъ выпустилъ два заряда, якобы въ ястреба, носившагося надъ ихъ головами и, разумѣется, не попалъ.

— Вредная хищная птица. Она дичь распугиваетъ. Надо ее уничтожать, — сказалъ онъ.

— Только это не ястребъ былъ, — возразилъ товарищъ.

— А кто-же? Да такъ какая-то птица. Ну, вотъ… Будто я по полету не знаю. Одно только, что очень ужъ онъ высоко летѣлъ. На такомъ разстояніи, само-собой, убить трудно, но все-таки я его задѣлъ. Вы замѣтили, какъ онъ перекувырнулся въ воздухѣ, измѣнилъ полетъ и сталъ опускаться?

— Да что вы! Ничего подобнаго не было.

— Ну, значитъ, вы плохо глядѣли. Да и гдѣ вамъ было видѣть! Вы въ это время свою собаку свистали. Нѣтъ-съ, это ястребъ и большой ястребъ. Я ужъ къ нимъ въ Тверской губерніи приглядѣлся, когда стоялъ тамъ съ полкомъ. Прехитрая птица. А видѣли, какъ онъ нападаетъ на добычу? Словно упадетъ на птицу. Какъ камень упадетъ. Нѣтъ, это ястребъ былъ.

— Ну, будь по вашему, — улыбнулся охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Да что вы словно ребенка меня утѣшаете. Конечно-же, ястребъ. Скажу вамъ болѣе. По-полету было замѣтно, что онъ сильно раненъ и ему ужъ не жить… Навѣрное гдѣ-нибудь околѣетъ. Я увѣренъ, что ежели намъ пройти вонъ въ ту сторону и побродить часокъ, то наши собаки даже найдутъ его.

— Ну, полноте.