Воскресные охотники

Н. А. Лейкинъ

Рыболовы

Сторожъ Миней

Клевъ на уду.

— Спасибо.

— Ну, какъ сегодня?

— Плохо. День ото дня хуже. А вѣдь весна. Весной должна рыба ловиться. И ума не приложу, съ чего это. Сначала думалъ, что черви у насъ плохи. Червь навозный — онъ не годится, онъ толстъ и жиренъ. Его только щука хватаетъ, а окунь и ершъ обѣгаютъ. Но сегодня ходилъ на генеральскую дачу и тамъ подъ камнями отличныхъ червей нашелъ: тоненькихъ, веселыхъ. Этихъ всякая рыба должна обожать. Такъ и вьются на крючкахъ… А вотъ поди-жъ ты, все равно не клюетъ. Вода свѣтла и тепла — вотъ она штука-то въ чемъ.

Старикъ Миней подмигнулъ глазомъ, вытащилъ изъ воды удочку и, показывая червя, продолжалъ:

— Вотъ онъ, червь-то! Играетъ. Червь играетъ, а рыба не клюетъ. На муху-бы половить — мухъ еще нѣтъ.

— Жаль, что не ловится. А я было тоже хотѣлъ попробовать половить, — сказалъ молодой человѣкъ въ студенческой фуражкѣ и въ пиджакѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась бѣлая вышитая по подолу красной бумагой рубаха съ косымъ, тоже вышитымъ воротомъ.

— Что-жъ, попробуйте. Попробовать не устать стать.

— Да ежели не ловится-то.

— Нельзя сказать, чтобъ ужъ совсѣмъ не ловилась. Ловится, но плохо. А на ваше счастье, можетъ быть, и хорошо заловится. Вѣдь это нельзя такъ… Кому счастье… Теперича рыба вотъ какъ… Сдѣлалъ, къ примѣру, утромъ или днемъ человѣкъ кому-нибудь хорошее, доброе дѣло, — помогъ чѣмъ-нибудь, или такъ на путь истинный наставилъ, — этотъ человѣкъ смѣло вечеромъ уди: ему будетъ удача. И не хочетъ окунь клевать, а заклюетъ, насильно заклюетъ. Это ужъ я сколько разъ замѣчалъ.

— Ну, я, положимъ, насколько помнится, сегодня никому никакого добраго дѣла не сдѣлалъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ…

— А ученика-то своего, гимназиста, на путь истинный наставляли, науку ему твердили.

— Ну, это я по обязанности, по найму, за деньги.

— А то, можетъ быть, нищему старенькому и убогенькому копѣечку или краюшечку хлѣба подали отъ чистаго сердца.

— Нѣтъ, сегодня нищій не попадался.

— Вотъ то-то и дѣло, что въ наши мѣста нищіе не заходятъ. Живемъ мы отъ деревни далеко, стало-быть нищимъ и не расчетъ къ намъ заходить. Тамъ въ деревнѣ подъ каждымъ окномъ что-нибудь да сунутъ, смотришь, оно и наберется, а сюда къ самъ на заводъ онъ изъ-за одной горбушки долженъ идти, — ну, и не расчетъ. А какая это чудесная примѣта: подать нищему, а потомъ удить. Всегда удача. Вотъ около Троицы лещи начнутъ въ каменьяхъ тереться и икру метать, такъ я нарочно буду на деревню ходить съ копѣечками, да нищихъ отыскивать. Когда лещъ икру мечетъ — онъ глухъ и слѣпъ. Ежели счастья Богъ пошлетъ, то мережкой или сѣткой можно много лещей поддѣть. Что-жъ, садитесь да закидывайте удочку-то.

— А вотъ сейчасъ червя насажу, — сказалъ молодой человѣкъ и сталъ приготовлять удочку.

Вечеръ былъ прелестный, теплый. Заходящее солнце пылало краснымъ заревомъ. Вдали, въ лѣсу, куковали кукушки, щелкали соловьи.

— Самое соловьиное время теперь, — сказалъ Миней. — Тутъ-то они и надсажаются насчетъ пѣнія, когда черемуха начинаетъ зацвѣтать.

— Ну, кукушки тоже… — отвѣчалъ молодой человѣкъ.

Миней махнулъ рукой.

— Ну, что кукушка! О кукушкахъ не стоитъ и разговаривать. Самая поганая птица, — сказалъ онъ.

— Отчего?

— Оттого, что она лѣшему праведница. Она лѣшаго потѣшаетъ.

— Ну, вотъ… Ты ужъ наскажешь…

— Хотите вѣрьте, хотите нѣтъ. Лѣшій другихъ птицъ и не слушаетъ, кромѣ кукушки. Она одна изъ пѣвчихъ птицъ грѣшная — одну ее онъ и слушаетъ.

— Отчего-же кукушка грѣшная птица?

— Оттого, что озорница, воръ-птица.

— И про сороку говорятъ, что сорока воровка.

— Сорока все не то. Сорока у человѣка воруетъ, а кукушка среди своей братіи птицъ первый разбойникъ. Кукушка между птицъ, все равно что кулакъ-мужикъ на деревнѣ. Разоритъ семью и домъ у ней отниметъ. Вѣдь кукушка сама себѣ гнѣзда не вьетъ. Она прилетитъ къ чужому гнѣзду, выгонитъ птичку, выброситъ ейныя яйца, а сама въ гнѣздо ея и сядетъ.

— Да что ты! Неужели?

— Да неужто вы этого не знаете! Даже мертвые языки знаете, обучаетесь, какъ мертвецы промежъ себя разговариваютъ, а этого не знаете! Кукушка первый злодѣй у птицъ. Это не я одинъ вамъ скажу. Вы прочтите въ книжкахъ-то. Тамъ навѣрное сказано.

— Можетъ быть. Дѣйствительно, я естественными-то науками не занимался. Я юристъ.

— Да и я не занимался, однако, знаю. Кукушка самая грѣшная птица и грѣшнѣе ея нѣтъ.

— Ну, ежели такъ сказать, то и ястребы…

— Что ястребъ! Ястребъ только убьетъ птицу, убьетъ и съѣстъ, а кукушка въ горести оставитъ птичку неповинную, семью у нея и домъ отниметъ, родъ ея прекратитъ. Это хуже. Вы поплюйте на червяка-то, а потомъ закидывайте удочку.

— Зачѣмъ? Развѣ рыба плевки любитъ? — задалъ вопросъ молодой человѣкъ.

— Это не для рыбы дѣлается, а вы отъ нечистой силы отплевываетесь. Черезъ это она мѣшать лову не будетъ.

— А развѣ нечистая сила мѣшаетъ?

— Хорошему дѣлу нечистая сила всегда помѣха.

— А почему-же уженье рыбы такъ ужъ особенно хорошее дѣло?

— Апостолы были рыбарями, такъ чего-жъ вамъ еще! Да и такъ… сказано про нее: врагъ рода человѣческаго, — ну, она и вредитъ. Нечистая сила-то эта самая. А тутъ и супротивъ нея есть заковычка: съ молитвой закинете, а отъ нея отплюетесь. Тащите! Чего-жъ вы зѣваете! Видите, поплавокъ-то подъ водой! — крикнулъ Миней.

Молодой человѣкъ вытянулъ удочку. Крупный окунь показался надъ водой, но сейчасъ-же снова упалъ въ воду.

— Сорвался. Ахъ, какая досада! — проговорилъ молодой человѣкъ. — Ну, скажите на милость, да онъ и червя скусилъ.

— А это оттого, что безъ молитвы закидывали и отъ нечистой силы не отплевались. Врагъ, врагъ рода человѣческаго… Это онъ… Онъ и повредилъ. Вѣдь вотъ вамъ и счастье, а нечистая сила помѣшала.

— Какое! Просто я заторопился и плохо червя надѣлъ. Надо другого надѣвать. Длиненъ червь былъ — вотъ въ чемъ сила. Ну, теперь я маленькаго…

— Давайте я вамъ молитву сотворю… — проговорилъ Миней. — Готово. Теперь плюйте на червя. Плюйте, плюйте… Что вамъ словно слюны жаль! Вотъ такъ. Ну, теперь закидывайте. Теперь будетъ ладно.

Молодой человѣкъ закинулъ удочку.

Миней умолкъ и погрузился въ созерцаніе поплавка. Созерцалъ поплавокъ и молодой человѣкъ. Было тихо. За рѣкой мычала корова. Раздавался всплескъ весла.

— Сидишь?

— Да что-жъ мнѣ дѣлать-то, коли не сидѣть? Такая ужъ наша караульная обязанность, — отвѣчалъ караульный сторожъ Миней изъ лодки, носъ которой былъ вытащенъ на отлогій песчаный берегъ рѣки.

— Ты, однако, не на караульномъ мѣстѣ сидишь, — сказалъ молодой человѣкъ, поправивъ на головѣ университетскую фуражку съ синимъ околышкомъ.

— Такъ что-жъ изъ этого, что не на караульномъ мѣстѣ? Заводская калитка все равно у меня на глазахъ и я вижу, кто выходитъ и кто входитъ. Эво ночи-то какія чудесныя да свѣтлыя! Такими ночами надо пользоваться. Я вотъ сижу, да переметъ на ершей дѣлаю, удочки у меня закинуты.

— Ловится-ли что-нибудь? Плохо ловится, а все нѣтъ, нѣтъ да что-нибудь и вытянешь. Хоть и сирая плотичка, а все она въ счетъ идетъ семьѣ на уху. Даве окунь попался, хорошій окунь. Тоже половить пришли?

— Что-жъ я буду ловить-то, коли не ловится! Просто вышелъ на рѣку подышать легкимъ воздухомъ, благо вечеръ теплый.

— Да… Нонѣ благодать. Первый теплый вечеръ. Комаръ обрадовался и полетѣлъ. И то сказать: пора ужъ… Съ Ѳеклы, Марѳы и Маріи оводиное время настаетъ. Слѣпень летѣть долженъ. Нонѣ-то только изъ-за холодовъ онъ замедлился.

— Ты мнѣ скажи, когда рыба-то ловиться будетъ? — сказалъ студентъ.

— Теперь скоро, — отвѣчалъ Миней. — Сиговая муха показалась. Какъ сиговая муха надъ водой, такъ за ней и харіусъ пойдетъ. Мало еще мухи-то только, а вотъ посмотрите, когда она разыграется! Тутъ харіусъ какъ полоумный сдѣлается и изъ воды выскакивать начнетъ, чтобъ муху поймать. Страсти какъ любитъ онъ сиговую муху. Сиговая муха ему, что водка пьяницѣ.