Кухарки и горничные

— Что двѣнадцать рублей жалованья платитъ — можетъ быть, а что такое условіе подписалъ — не вѣрю.

— Вы, барыня, себя съ нимъ не равняйте. Вы человѣкъ невѣроятный. Вы вонъ къ корешкамъ иногда привязываетесь, зачѣмъ много, а докторша прямо говоритъ Аннѣ: — «бери больше, но только чтобы вкусно было».

— Какъ ты смѣешь мнѣ говорить, что я привязываюсь! Когда-же я къ тебѣ привязывалась? — возвысила голосъ Варвара Герасимовна.

— А вчерась-то. Забыли? Я вамъ показываю расходъ на лукъ, а вы кричите: «опять восьмушка луку!» Повѣрьте, барыня, я лишняго не возьму, я не такая. А если-бы и взяла, то кухарку въ корешкахъ, да въ лукѣ никогда не усчитаете. Въ мясѣ усчитаете, въ маслѣ усчитаете, а въ корешкахъ — ни въ жизнь. А только зачѣмъ я буду показывать, чего я не брала? Я женщина честная. Мнѣ чужого не надо. У меня зеленщикъ обложенъ въ рубль за то, что я въ его лавкѣ зелень и дичину беру — больше мнѣ и не надо. И вотъ теперь, въ четвергъ страстной, какъ передъ Истиннымъ говорю, что отъ зеленщика я рубль на кофей имѣю и это за грѣхъ не считаю, потому вашимъ добромъ я на грошъ не пользуюсь. Ни у меня солдата, ни у меня двоюроднаго брата, какъ это у другихъ кухарокъ бываетъ. Была дѣвушка глупа, была неосторожна, имѣла при себѣ слесаря — и все время безъ гроша сидѣла и съ синяками ходила. А теперь довольно. Зато у меня и дюжина рубашекъ новыхъ теперь есть, простыни съ прошивками, перину изъ господскаго пера прикопила, шесть подушекъ и завсегда я обумшись и одѣмшись хорошо.

— Зачѣмъ ты это все мнѣ говоришь? — пожала плечами Варвара Герасимовна.

— Чтобы вы понимали, что я дѣвушка вразумительная, — отвѣчала Анисья. — Замужъ — сколько угодно, замужъ я съ удовольствіемъ пойду, найдись только швейцарикъ какой или вахтеръ подходящій, а такъ я не согласна. Зачѣмъ баловать!

— Ну, все это и знай про себя.

— Нѣтъ, вѣдь это я такъ къ слову, — продолжала Анисья. — А не найдется никого, такъ и не надо. Дѣвочка у меня была въ деревнѣ отъ него, изверга, но теперь она померши — и я вольный казакъ. Одно вотъ только — жалованье маловато.

— Восемь-то рублей на всемъ готовомъ?! Вѣдь ты горячее отсыпное получаешь.

— Ахъ, барыня! Шесть рублей хорошіе польскіе сапоги стоютъ.

— Зачѣмъ-же ты польскіе покупаешь?

— Не могу. Люблю, чтобы чисто одѣмшись быть. Да плохіе-то сапоги, вы думаете, выгоднѣе? Хуже-съ. Не напасешься. Вы ужъ поговорите съ бариномъ и послѣ Пасхи мнѣ лишній рублишко… Такъ ужъ, чтобы для ровнаго счета, девять рублей было.

— У насъ положеніе восемь. Ты получаешь восемь, горничная восемь, — сказала Варвара Герасимовна.

— Кухарка всегда больше горничной должна получать. Кухарка цѣлый день у плиты жарится.

— А наша горничная со стиркой. Она то около корыта, то около лоханки стоитъ. Это стоитъ плиты.

— Да вѣдь стирка-то только два раза въ мѣсяцъ, а я каждый день у плиты. Опять-же горничной нѣтъ, нѣтъ да и ваше старое платьишко перепадетъ. Ну, и доходы. Вотъ придетъ Пасха, ей за христосыванье гости будутъ на кофей давать, а я какъ оплеванная. Кто ко мнѣ въ кухню заглянетъ!

— Зато ты съ лавочниковъ получаешь. Сама-же говоришь, что у тебя зеленщикъ рублемъ обложенъ.

— Обложенъ. И за грѣхъ не считаю, потому тутъ я не ваше беру. И мясникъ рубль даетъ, и мелочной лавочникъ даетъ. А у горничной тоже свои доходы. Вы думаете, изъ свѣчной лавки, гдѣ она керосинъ и мыло забираетъ, ей не даютъ? Тоже даютъ. Вы посмотрите, вѣдь она помады никогда для себя не покупаетъ, миндальнымъ мыломъ завсегда моется — и все изъ свѣчной лавки. Нѣтъ, ужъ вы рубликъ-то прибавьте. Вѣдь вотъ ужъ на дачу поѣдемъ, такъ съ зеленщикомъ-то придется распрощаться.

— Съ здѣшнимъ распрощаешься — на дачѣ новаго найдешь.

— Ой! Гдѣ ужъ тамъ! Сами изъ возовъ у проѣзжающихъ огородниковъ будете зелень брать, такъ съ какой-же стати онъ мнѣ-то халтуру давать будетъ.

— Можешь быть спокойна. Не люблю я заниматься покупкой провизіи.

— Соблазнитесь, барыня. На дачѣ разносчики къ душѣ пристаютъ, прямо на балконы лѣзутъ, безъ денегъ товаръ оставляютъ, только-бы барынь покупательницъ къ себѣ заполонить. И опять я, барыня, васъ хотѣла попросить…

— Что такое?

— А то, что вѣдь ужъ извѣстно, нашей сестрѣ отъ васъ на Пасху положеніе…

— Подарокъ?

— Да. Такъ ужъ подарите мнѣ лучше вмѣсто шерстяного платья шляпку съ крыльями. Что платье въ пять-шесть рублей, что шляпка въ туже цѣну…

— Гмъ… А ты почемъ знаешь, что я тебѣ буду шерстяное платье дарить? — улыбнулась барыня.

— А то неужто ситцевое? Что вы, барыня! Нынче господа-то какъ будто даже стыдятся ситцемъ прислугу дарить. Да ужъ и какая это прислуга, которая ситецъ приметъ. Самая послѣдняя баба — капорка и та норовитъ шерстяное взять. Вонъ судомойка у генерала по нашей лѣстницѣ. «Взять, говоритъ, возьму, коли мнѣ ситцу подарятъ, а только и сейчасъ-же и наплюю на кухню. Въ самый первый день праздника уйду. Пусть на праздникахъ поваръ валандается безъ судомойки». Такъ ужъ пожалуйста, барыня, лучше мнѣ шляпку съ крылышками вмѣсто платья.

Барыня молчала.

VI

Утро. Баринъ и барыня только-что встали. Проходя изъ спальни черезъ корридоръ въ столовую пить утренній кофе, они натолкнулись на женщину въ согбенномъ состояніи около ведра и мывшую полъ.

— Груша, это ты? — спросила барыня, но тотчасъ-же спохватилась и сказала:- Ахъ, нѣтъ, это не Груша, это чужая женщина. Откуда ты, милая, взялась?

— Я, барыня, поденщица, — отвѣчала, выпрямляясь около ведра, курносая, растрепанная женщина съ подоткнутой юбкой у платья и съ голыми ногами. — Ваша Груша меня полъ мыть наняла.

— Какъ наняла? Зачѣмъ? Съ какой стати? — воскликнула барыня. — Она обязана сама мыть. Вѣдь у насъ только одинъ корридоръ и есть, который мыть надо, а остальные полы полотеры натираютъ.

— Я, барыня, на свой счетъ наняла, а не на вашъ, — откликнулась изъ столовой горничная и показалась въ корридорѣ съ тряпкой и щеткой.

Это была опрятно и даже нѣсколько франтовато одѣтая молодая женщина съ завиткомъ на лбу и лукавыми глазами.

— Но отчего-же ты сама не моешь? — спросила барыня.

— Не могу-съ. Голова кружится послѣ того и такой-же мигрень, какъ у васъ.

— Вотъ какъ… — улыбнулась барыня.

— Да-съ. Мнѣ свое здоровье дороже тридцати копѣекъ. Опять-же полъ мыть въ сапогахъ нельзя, а какъ только я разуюсь и босикомъ по полу сейчасъ у меня насморкъ и зубы…

Барыня и баринъ вошли въ столовую и сѣли за кофе. Барыня была пожилая, тощая, кислая, желтая. Баринъ былъ тоже пожилой, лысый, но съ добродушнымъ, веселымъ лицомъ и, въ противоположность барынѣ, съ объемистымъ брюшкомъ. Горничная обметала перовкой и тряпкой пыль съ мебели. Баринъ, пользуясь случаемъ, что барыня вошла въ столовую первая и была къ нему спиной, подходя къ столу, подмигнулъ горничной и погрозилъ ей пальцемъ, а горничная оглянулась на барыню и видя, что та не смотритъ, показала ему языкъ.

— Новость для меня, что ты начинаешь изъ себя такую нѣжную разыгрывать, — сказала барыня горничной, наливая мужу кофе.

— Никакой тутъ нѣтъ новости, коли я такая-же нервная женщина, какъ и вы.

— Прикуси свой языкъ! Какъ ты смѣешь себя со мной сравнивать! Вотъ еще что выдумала! — огрызнулась на нее барыня. — Дура!

— Зачѣмъ-же вы ругаетесь, барыня? Я васъ не трогаю и съ учтивостью…

— Еще-бы ты меня трогала! Семенъ Алексѣичъ, а ты слушаешь и молчишь! — обратилась барыня къ барину.

Баринъ весь съежился и отвѣчалъ:

— Да что-же я могу, душечка? Я ничего не могу… Не груби, Груша! Какъ ты смѣешь! — отнесся онъ къ горничной.

— Чѣмъ-же я грублю? Позвольте… Говорить-то все можно.

— Ну, довольно, довольно.

Пауза. Горничная продолжаетъ стирать съ мебели пыль и изъ-за спины барыни дѣлаетъ барину гримасы. Черезъ минуту она говоритъ:

— И опять-же безъ ссоры, а честь честью должна я вамъ, барыня, сказать, что и двери я мыть не стану. Съ васъ я денегъ за мытье не спрошу, а двери будетъ мыть поденщица и подоконники тоже…