Кухарки и горничные

Н. А. Лейкинъ

КУХАРКИ И ГОРНИЧНЫЯ

I

Утро. Въ мясной тараторятъ другъ съ дружкой о томъ, о семъ кухарки, пришедшія за мясомъ, и, разумѣется, ругаютъ хозяекъ. Мясники въ грязныхъ отъ крови и сала передникахъ рубятъ говядину для покупательницъ. Паренекъ-подростокъ принимаетъ деньги за стойкой и сдаетъ сдачу. Около стойки слышенъ кухарочій возгласъ:

— Пять копѣекъ съ тебя, паренекъ… Давай, давай… Не зажиливай… Нечего тебѣ хозяина-то своего беречь. Не кумъ онъ тебѣ, ни братъ, ни сватъ. А ужъ кухаркѣ безъ халтуры невозможно…

— Да вѣдь ты вчера двѣнадцать копѣекъ не додала, — улыбается мальчикъ-подростокъ.

— Вчера одна покупка, а сегодня другая. Вчера отъ рубля двѣнадцать копѣекъ, а сегодня пятачокъ отъ полтины. Это на помаду и на кофей. Самъ, вѣдь, ужъ знаешь, что такое кухарочное положеніе. Давай, давай. Не стыдись.

— Дѣлать нечего… Получите пятачокъ. А только, какой вы строгой жизни, госпожа кухарочка!

— Будешь съ вами, чертями, строгъ, когда вы правиловъ не знаете! Анисьюшка! Анисья Матвѣвна, голубушка! Здравствуй, мать моя! Какими ты здѣсь, ангелка, судьбами?

— Здравствуй, Дарья Силантьевна.

Чмокъ, чмокъ — и двѣ кухарки расцѣловались Одна была черноволосая въ сѣромъ байковомъ платкѣ на головѣ и съ усиками надъ верхней губой, другая — рыжая, скуластая и въ темножелтомъ платкѣ съ разводами.

— Какимъ это вѣтромъ тебя съ Песковъ-то къ намъ занесло? — повторила вопросъ черная кухарка.

— Да вотъ ужъ третій день живу здѣсь у васъ на мѣстѣ въ угловомъ домѣ. Мой пострѣлъ сюда перебрался, и я съ стараго мѣста соскочила, чтобъ поближе къ нему быть.

— Подарочекъ-то рождественскій все-таки у хозяевъ слинула-ли?

— Взяла, взяла. Только подарка и ждала, а то мой пострѣлъ давно ужъ въ здѣшнихъ мѣстахъ околачивается. Что-жъ, послѣ подарка я всѣ святки у нихъ прожила. Я честь честью.

— Шерстяное платье взяла?

— Шерстяное и два рубля денегъ на кофей. Я все-таки съ ними по-благородному… Я имъ праздники отработала. Гости у нихъ два раза были, такъ я честь честью бламанже даже сдѣлала, — сообщала рыжая кухарка. — Ну, а вотъ здѣшнее-то мѣсто было у меня раньше припасено.

— Не стоитъ баловать-то хозяевъ. И такъ ужъ они… Ну, а я, дѣвушка, также думаю съ мѣста уходить.

— Тоже на другое мѣсто норовишь?

— Нѣтъ, Богъ съ ними, съ мѣстами, покудова. Думаю мѣсяцъ, другой въ своемъ уголкѣ побаловаться.

— Отдохнуть?

— Да чего-жъ мнѣ себя не потѣшить, дѣвушка! Вещи, которыя у меня заложены были, теперь я всѣ выкупила, восемнадцать рублей у меня прикоплено есть, хорошій кусокъ шерстяной матеріи на платье въ сундукѣ лежитъ, на цѣлую подушку я себѣ пера отъ птицы накопила, такъ чего-жъ мнѣ такъ ужъ очень лямку-то по хозяевамъ тянуть! Можно и на своей волѣ пожить. Я всегда такъ… Я семь, восемь мѣсяцевъ на мѣстѣ сижу, а потомъ ужъ мѣстомъ не дорожу. Плевать мнѣ.

— Тебѣ хорошо такъ разсуждать, коли у тебя изверга нѣтъ, — сказала рыжая кухарка. — А поговори-ка ты съ моимъ извергомъ.

— Какъ изверга у меня нѣтъ? Извергъ у меня есть, а только онъ самъ по себѣ и не особенно меня тиранствуетъ.

— Ну, да. Не вышибаетъ.

— Боже избави! Да я сама ему глаза выцарапаю. Нѣтъ, милушка, онъ слесарь, вагонный слесарь, и иногда по два съ полтиной въ день зарабатываетъ.

— Вотъ, вотъ… Скажи, какая счастливая! А я-то сирота!

— И давно-бы мы съ нимъ, дѣвушка, обзаконились, — продолжала черная кухарка:- да у него жена въ деревнѣ есть. Хорошій слесарь. Ну, придетъ, возьметъ иногда на похмелье, а такъ, чтобъ силой вышибать — этого у насъ нѣтъ. Онъ даже, вонъ, въ прошломъ году въ Дарьинъ день мнѣ кофейникъ мѣдный принесъ и чашку расписную… «Вотъ, говоритъ, тебѣ, Дарьюшка, въ день ангела».

— Скажи на милость, какой! Это ужъ, значитъ, человѣкъ обстоятельный. А мой-то, мой-то эѳіопъ какой! На прошлой недѣлѣ, душечка, прямо пришелъ и хорошій платокъ у меня уволокъ.

— Такъ чего-жъ ты такого при себѣ держишь? — спросила черная кухарка.

— Да вѣдь все думается, что вотъ, вотъ… А только ужъ теперь отъ него и не отбояришься. Нѣтъ, не отбояришься. Онъ на днѣ моря сыщетъ.

— Да какое ужъ тутъ отбояриванье, коли сама къ нему поближе переѣхала.

— Изсушилъ, изсушилъ, тиранъ! — вздохнула рыжая кухарка и даже отерла слезу, — А ты, Дарьюшка, за сколько у господъ-то живешь? — спросила она. — Не передашь-ли мнѣ свое мѣстечко, коли сбираешься уходить? Можетъ статься, твое-то выгоднѣе.

— За восемь рублей живу и горячее отсыпное.

— Ну, и я тоже. А я пуще изъ-за помѣщенія думаю уходить. Комнаты мнѣ нѣтъ, и сплю я въ кухнѣ за перегородкой. Придетъ мерзавецъ-то, посидитъ-посидитъ, и некуда его спрятать. Все на юру, все на юру. Войдетъ барыня въ кухню, и онъ передъ ней какъ на ладони.

— У насъ тоже помѣщеніе-то не ахти. Хоть и есть комната, да вмѣстѣ съ горничной.

— Ну, все-таки… Все-таки, его можно посадить туда, подлеца, чтобъ передъ хозяйкой-то онъ не торчалъ. Пожалуйста, Дашенька, передай мнѣ это мѣсто, когда уйдешь.

Черная кухарка подумала и отвѣчала:

— Да пожалуй, бери. А только мнѣ еще надо съ барыней поругаться, чтобы уйти, а то какъ-же…

— Да зачѣмъ-же ругаться-то? Ты честью уходи.

— Неловко, милая.

— Отчего неловко?

— Станетъ уговаривать: «останься, да останься. Чего, молъ, тебѣ!» А тутъ сразу… Разругались — и дѣлу конецъ. «Пожалуйте, сударыня, жалованье и паспортъ». Да ты не бойся. Не долго тебѣ ждать придется. Я скоро… Она ужъ сквалыжничать въ провизіи начинаетъ, а я этого терпѣть не могу. Вчера я беру семь фунтовъ ссѣку и приношу семь, а она въ претензіи, зачѣмъ семь, а не пять. «Я, говоритъ, пять приказывала». А мнѣ, говорю, мясникъ семь отрубилъ. Ну, сейчасъ разговоры, ворчанье. А я этого терпѣть не могу.

— Пожалуйста, ангелка, дай знать, какъ отходить будешь.

— Хорошо, хорошо.

— Ты гдѣ, милая, живешь-то?

— Да вотъ тутъ въ семнадцатомъ номерѣ у доктора.

— А я въ двадцать третьемъ у купца. Купецъ-дровяникъ. Ивановъ… Одинъ только и есть въ домѣ купецъ. Пожалуйста, какъ что — и добѣги…

— Ладно, ладно. Я скоро поругаюсь. Надоѣли, черти… Все гости да гости, и баринъ сталъ самъ провизію покупать. То, тутъ какъ-то, привезъ двѣ пары тетерокъ, и хвастается, что на гривенникъ за штуку дешевле меня купилъ, а то языковъ пару соленыхъ приволокъ. А я этого терпѣть не могу. Не господское это дѣло. Барыня, тутъ, тоже какъ-то по полуящику макаронъ и вермишели купила на сторонѣ. Зачѣмъ кухарку обижать? Это не благородно. Кухарка должна доходъ имѣть… И всѣ это знаютъ. Нѣтъ, я скоро. Чуть только еще что-нибудь сами купятъ — готова карета. Подниму крикъ, что сквалыжники, грошовники, что довѣрія ко мнѣ не имѣютъ, — и пожалуйте разсчетъ. Ну, прощай, душечка. Мнѣ еще надо на живорыбный садокъ, — сказала черная кухарка, поцѣловала рыжую и стала уходить, — Приходи кофейку-то попить! Живу у доктора. Семнадцатый номеръ, — крикнула она въ дверяхъ, обертываясь къ рыжей кухаркѣ.

— Зайду, зайду, Дарья Силантьевна, — откликнулась рыжая кухарка.

Передъ ней ужъ стоялъ освободившійся отъ покупательницъ бородатый приказчикъ съ ножемъ, висящимъ на поясѣ, вопросительно глядѣлъ на нее и спрашивалъ:

— Чѣмъ прикажете васъ, госпожа кухарочка, руководствовать?

II

— Боже мой! Дарьюшка! Какими судьбами? — воскликнула рыжая кухарка въ пестромъ передникѣ, рѣзавшая въ кухнѣ на столѣ говядину и бросившая маленькій кусочекъ большому толстому коту, стоявшему на дыбахъ, мяукавшему и царапавшему ее за платье.

— Да вотъ навѣстить тебя пришла, — проговорила черная кухарка, одѣтая въ праздничный платокъ съ разводами и синее суконное пальто.

— Спасибо, душечка, спасибо.

Чмокъ, чмокъ — и двѣ кухарки расцѣловались.

— На мѣстѣ или безъ мѣста? — спросила рыжая кухарка.

— Ушла, ушла. Вотъ ужъ шестой день, какъ ушла я съ мѣста. Ну ихъ… На своей волѣ, Анисьюшка, теперь живу. Да что! Рай красный увидѣла.